Пятерня

Вступление

Здравствуйте!

О чём вы думаете в первую очередь, когда слышите о жанре ужасов? Кровь, боль, крики. Рассказы, которые вы прочтёте, написаны в разные годы. Они не слишком искусны. В них много топорного (какой жестокий каламбур!). Они такие, какими бы их задумал жестокий мальчишка, решивший единым махом вывалить на экран самые отвратительные пугалки: окровавленные обрубки, острые зубы, расширившиеся от ужаса глаза. Глаза. Глаза, естественно, выдавленные из глазниц.

И всё же мне понравилось готовить заново эти ученические тексты к публикации. Убирать вычурные слова, перестраивать фразы. Но сколько бы я ни переписывал предложения, с них по-прежнему капала густая кровь.

Это любовь.

Просто даже таким маленьким монстрам, как болезненным рассказам «Пятерни», нужна забота и ласка. А я их отец. Кто ещё одарит их душевным теплом? Только я. И вы, кто отважились их прочитать. Я протягиваю вам свою пятерню. Держитесь. А то, что она в чём-то липком и красном… Ну, считайте, что это варенье. Человечье варенье.

Пойдёмте!

Попробуй себя

Валера любил готовить.

Сегодня он нарезал морковь полукружиями и высыпал на горячую сковороду. Туда же добавил лук, который от жара сначала стал прозрачным, а затем пожелтел до тёплого пивного цвета. Он ни на секунду не отходил от плиты – главное правило готовки! Валера перемешал овощную подушку деревянной лопаткой. Добавил специй. Налил воды. Выложил мясо. От мясного сока морковь и лук разбухли так, что каждый кусочек должен был таять во рту. Валера убавил газовый огонёк до минимума и оставил чугунную сковороду на плите.

Плотный дух готовки пропитал весь дом.

Въелся в деревянные стены. Клубился между этажами в перекрытиях. Даже насытил сам солнечный свет – придал тому вес и радость. Готовое мясо он вывалил в эмалированную миску: от горячей горки поднимался ароматный пар.

Валера впервые готовил пальцы, и это было немного непривычно. Отрезанные секатором, они оказались жёсткими, волокна плохо отделялись от костяных фаланг. Он тушил их дольше, чем даже самую жесткую баранину.

Валера дотронулся до ключа, висящего на шее вместо крестика, и спустился в подвал.

– Знаю, что не откажешься, и всё же я старался. Готовил как для себя. Пальчики оближешь, – он нервно усмехнулся.

На подвальном полу распластался исхудавший человек.

Щеки ввалились, кости черепа выпирали сквозь исхудавшее лицо. Огромные глаза выкатывались из орбит. Человек был наг. Грязная шелушащаяся кожа натянулась на рёбрах, как палаточный брезент. Пытки стерли его человеческий облик, так что нельзя было сразу понять, мужчина прикован на цепи или женщина. Хитрая упряжь перехватывала существо посередине. Не человек, а бесполый ком страдающего мяса.

Тушёные пальцы пахли одуряюще.

Узнику привиделось, что всё вокруг, даже стены темницы, превратилось в ароматное жаркое. Полутруп в возбуждении засучил искалеченными ногами. Струпья на ступнях лопнули, и бетонная крошка смешалась с кровью в чёрную маслянистую грязь. Желание съесть собственные пальцы сводило с ума.

– Поставлю здесь. Как раз дотянешься. Угощайся!

Валера опустил тарелку на пол, а сам отошёл поодаль. Поднял опрокинутую садовую скамеечку, на углах которой застыли бурые пятна, уселся и закурил.

Ему нравилось наблюдать, как пленник насыщается собственной плотью. Впервые за три месяца, что он держал мужчину в дачном подвале, он пережил мгновение, которое можно было назвать счастливым.

Узник жадно запихивал куски мяса в рот. Жевать не было ни сил, ни зубов. Он проталкивал пищу прямиком в горло. От голода желудок сморщился и не был готов к обжорству. Мужчину вырвало. Он собрал покрытые слизью куски и затолкнул обратно. Когда трапезу удалось завершить, он в изнеможении улёгся ничком. Мозг купался на волнах эйфории. Он опьянел от еды.

– Скормить самому себе по кусочкам! Как я сразу не догадался? – Валера затянулся едким дымом. – Бабушка говорила: «Хорошая мысля приходит опосля». С мочой получилось хуже, не находишь?

Валера много чего перепробовал, прежде чем обратиться к кулинарии.

Длинные порезы. Прижигания сигаретами. Раскалённая кочерга. Он загонял швейные иглы мужчине в мошонку. А как-то раз, вооружившись молотком, прибил руки мужчины к доске, вогнав каждый гвоздь в центр ногтя. Дырки почернели и не заживали. Ногти сошли и не наросли заново.

Но с мочой, пусть в тот момент он сделал шаг в верном направлении, получилась мерзость.

Он придумал мучить пленника жаждой. А когда тот два дня спустя слёзно молил о глотке, справил нужду в эмалированную кружку. Пленник мгновенно опорожнил ёмкость. Его кадык скакал по горлу, как мячик для пинг-понга. Валера не сдержал отвращения.

Валера на вид был потешным мужичком глубоко за сорок.

Низкий, с толстыми щеками, видными, как говорят, со спины, и ранней лысиной. В студенчестве приятели прозвали его «Монах» – голая «опушка» появилась на третьем курсе, словно выстриженная на манер средневековых послушников. Он носил просторные светлые рубашки с коротким рукавом и умел обезоруживающе улыбаться. При знакомстве с ним, людям казалось, что это огромный щенок протягивает лапу. Но Валерий умел быть невероятно убедительным.

В тот день, когда он придумал скормить пленника самому себе, он привычно устроился в кресле и перебирал газетные вырезки о «живодёре из Конаково», как маньяка прозвали газетчики. Журналисты не скупились на подробности. Кровь на зернистых фотоснимках даже при цветной печати всегда была чёрной. Валерий вглядывался в знакомые разводы, и изнутри поднималась, распуская кольца, такая же чёрная змея. Он дразнил её, чтобы пробудить ото сна ярость. Примитивную жажду чужих страданий. Ведь даже пытки приедались, когда превращались в повседневную рутину. Нервам нужен электрошок. Встряска. Подобные впечатления он черпал в воспоминаниях.

Но одна фотография не попала в газеты. Пусть и разлетелась по сотне аморальных сайтов, которые помешанные на насилии психи вели для таких же психов. Женщина была беременной. И ещё живой, когда маньяк вскрыл живот и изнасиловал её.

Чувства пробудились.

Ненависть. Страстное желание убивать. Медленно. Он бросил взгляд на настенный календарь с перечёркнутыми накрест датами – очередной месяц подходил к концу. Его прошиб холодный пот, к горлу подкатила тошнота. Он прикоснулся к ключу, как к оберегу, дающему силу.

Но принялся за готовку лишь спустя пару дней.

***

Непрекращающиеся пытки, голод и заточение в подвале сломали что-то внутри самого механизма жизни. Чувства изменились. Пленник слышал шорохи и голоса людей, которых рядом никак не могло быть. Ощущал прикосновения к коже и покусывания. Зрение сузилось до обрамленного тьмой туннеля. И только ключ от замка, который мучитель носил на шее, горел ярче, чем стоваттная лампочка. Когда тюремщик спускался по лестнице, мужчину слепил пляшущий силуэт ключа.

В подвал Валера спустился с увесистым колуном.

Тот принадлежал ещё деду, но служил исправно, как и семьдесят лет назад. Тяжёлый тупой «клюв», разбивающий чурбаки, изъела ржавчина, такого же яркого цвета, как огненная дедовская щетина. И инструменту, и человеку они шли. Валера замахнулся и обрушил дробящий удар на правую стопу пленника. По подвалу разнёсся особенный звук – щелчок ломающейся кости, приправленный влажным чавканьем, с которым колун промял плоть. Узник заверещал.

За несколько ударов Валера отъединил половину стопы. Не торопясь. Хирургическая точность, которую дал бы топор, была неуместной. Он отщипывал от тела кусок. Сграбастал кровоточащий обрубок и повертел перед человеком на цепи.

На кровоточащий отруб Валерий плеснул прозрачную жидкость из пластиковой бутыли. Плоть словно прижгло огнём. Казалось невозможным превзойти боль, с которой отламывали ступню. Но тридцатисемипроцентная пергидроль пролилась дождём из напалма. На обрубке взбухла шапка розовой пены.