Страница 18 из 21
По полю танки грохотали,
Танкисты шли в последний бой.
И молодого лейтенанта
Несли с пробитой головой.
– На жалость давишь? – толкнул меня в бок Павел, когда я закончил.
– Стихи люблю, – скромно ответил я.
– Это вы написали? – спросила Вера.
– Да вот, как-то так, – ответил я что-то невразумительное. Просто я ещё не дошёл до той кондиции, чтобы нагло и цинично врать.
Тома завела музыку, и мы продолжили танцы. Алкоголь возымел своё действие, на душе стало легко и свободно. Я, забыв про всё, по очереди целовался то с Томой, то с Верой. А что, один раз живём! Затем как-то так получилось, что скромная Вера оттеснила от меня Тому. Да мне она и нравилась больше. Девушка из интеллигентной семьи была жгучей брюнеткой, с чёрными как смоль волосами. Было в ней что-то загадочно восточное…
На рассвете разбудил меня тихий голос:
– Вставай, тебе в госпиталь пора.
Окончательно сбросив остатки сна, я начал костерить себя последними словами: «Ну и сволочь же я! Девчонка дурит, а ты воспользовался моментом».
Дело в том, что Вера была девушкой, а выпитый спирт и тоска по женщине отодвинули мою порядочность на задний план.
– Ничего не думай, – шептала мне разгорячённая девчонка, – я хочу этого, это надо мне…
– Зачем? – пытался я сохранить остатки мужской чести.
– Не спрашивай, – неумело, но по-женски страстно целовала она меня в губы.
И я не устоял. Стараясь не обращать внимания на возникающую в спине боль, я ласкал это нежное девичье тело, забыв о том, что на дворе стоит январь сорок второго. Что, может быть, это последняя в моей жизни женщина, что через несколько дней мне вновь возвращаться в кровавый ад.
Под утро мы с Пашкой шли в госпиталь по пустынным улицам, ломая тишину замороженных подворотен.
– Женюсь, – вдыхая морозный воздух, весело говорил Павел.
А я не говорил ничего, я был женат. Вот только не знал, считать ли этот брак действительным или нет?
«Браки совершаются на небесах, а не в загсах, – прошелестел в моей голове тихий голос, – так что даже не думай».
До вечера мы с Лоскутниковым отсыпались, а после последних процедур я слушал продолжение Пашкиной эпопеи.
– В конце августа фашист стал давить так, что поступил приказ оставить город Черкассы, – рассказывал он, – я со своим взводом отступали последними. У меня был приказ взорвать железнодорожный и автомобильный мосты через Днепр. Железнодорожный рвать не пришлось, немцы сами его взорвали, а вот автомобильный мы уничтожили как надо, он взлетел на воздух, едва мы ступили на левый берег Днепра.
Двигаясь вдоль берега, наш полк вышел к окраинам Кременчуга. Мы перешли через реку Пселл и заняли оборону на холмах. Начались упорные бои за город. Немцы рвались вперёд, несмотря ни на какие потери. Нашу дивизию теснили по всем направлениям. Мой полк отвели за реку под стены Кременчуга.
Немцы подошли настолько близко, что вели обстрел моста через Пселл картечью. Уничтожать они его не хотели, берегли для себя. Движение через мост прекратилось. И тут меня вызывают к самому генералу Рябышеву.
– На тебя вся надежда, сынок, – посмотрел он мне в глаза.
– Я готов! – ответил я, поняв, что комдив хочет дать мне какое-то серьёзное задание.
– Слушай меня внимательно, сержант. Немец прорвал фронт. И частям, которые успели перейти через реку, грозит окружение. Необходимо, чтобы ты доставил туда пакет, а на словах передал приказ: «Изменить маршрут движения и выступать в направлении железной дороги Киев—Полтава».
– Будет исполнено, товарищ генерал! – вытянулся я перед комдивом.
– Да погоди ты, – поморщился тот. – Видишь, немец по мосту постоянно картечью лупит, как пройдёшь?
– Ну не совсем постоянно, – ответил я, присматриваясь к мосту, – перерывы между залпами есть.
– Ну-ка, ну-ка, – заинтересовался генерал и достал карманные часы, – а ведь точно, пунктуальные, сволочи.
Мы рассчитали периодичность стрельбы. Через десять минут я уже сидя верхом находился в укрытии перед мостом. Сам комдив ассистирует мне поднятой рукой. И вот рука падает, а я, пришпорив скакуна, стрелой лечу через мост. Немцы опомнились и делают залп. Лошадь подо мной падает. Убита. Я бегом преодолеваю последние метры и сваливаюсь в окопчик.
– Ну ты, козаче, и рисковый, – качает головой седоусый сапёр.
Смерть и на этот раз обошла меня стороной.
Ну а после Кременчуга был Харьков, Старый Оскол. В Старом Осколе нас остановили на отдых и переформирование. Было это уже в октябре. Праздник Седьмого Ноября я встречал там же. А через несколько дней наша дивизия вышла на передовую западнее Старого Оскола. Нашей основной задачей было прорвать оборону немцев и выбить их из находившегося в восьми километрах от передовой села.
Глава 9.
КРУТОЙ ПОВОРОТ
Весь световой день продолжались бои, и к вечеру мы вышли к указанному посёлку. Завязались уличные бои. Полк завяз в улицах и переулках села. Было очевидно, что собственными силами немцев выбить не удастся. Между тем быстро опустилась ноябрьская ночь. Понимая, что ночной бой ничего не даст, а только увеличит бессмысленные потери, был отдан приказ отойти на окраину села и ждать рассвета. Но немцы ждать не стали. Как только под покровом ночи к нам подтянулись штаб и тылы, открыли артиллерийский огонь. Всё смешалось в один долгий ночной кошмар. Поле боя освещали загоревшиеся избы и сараи. После артподготовки немцы пошли в атаку. Бой был жестокий, но всё же враг был сильнее, и мы начали пятиться в поле.
Я со своим командиром отделения прикрывал отход нашего взвода. Споткнувшись об убитого бойца, я подобрал валявшийся рядом с ним станковый пулемёт и ленты. Пока не кончились патроны, я косил и косил набегавших из темноты фрицев. Я чувствовал себя могучим богатырём, и пулемёт был пушинкой в моих руках. Уже после боя я попробовал так же управиться с пулемётом, и не смог – тяжело. А в бою он показался мне не тяжелее автомата.
Когда в поле мы попытались занять оборону, то обнаружили новый сюрприз. Немцы обложили наш полк со всех сторон и стали сжимать кольцо. Тебе доводилось принимать участие в ночном рукопашном бою? – спросил меня Павел.
– Да по-всякому было, – уклончиво ответил я.
– Паскудное это дело, скажу я тебе, – зло бросил Пашка. – Дрались группами по восемь-десять человек. Прежде чем колоть штыком, били прикладом. Если заматерился, значит свой. А то приловчились так, что один хватает и держит, а второй смотрит: свой, не свой.
Я получаю приказ нащупать лазейку, где мы можем прорваться из окружения. Нащупали. По оврагу в сторону наших позиций. А вышло, что немцы нас специально туда пропустили. Пристреляно у них там всё было. И устроили они нам там самое натуральное побоище. Валили снопами. К своим прорвалось около двадцати пяти человек. И это из целого, только что сформированного полка.
На нашей стороне оставшихся в живых бойцов построили и выходят к ним особисты.
– Что, бойцы, навоевались? – спрашивает нас высокий сухопарый полковник.
А что мы можем ответить? Отвечать должны командиры, а они все остались лежать по ту сторону бруствера.
– А где знамя полка? – орёт матами какой-то подполковник. – Бросили, трусы? Да я вас всех сволочей под трибунал!
– Ты что нас сволочишь, сука! – не выдержал высокий боец с петлицами артиллериста. – Мы что, на пирогах были? Сходи, гад, сам попробуй!
Хлоп! – раздался пистолетный выстрел, и артиллерист упал с простреленной головой.
– Расстрелять их, и вся недолга! – предлагает подполковник, размахивая дымящимся пистолетом.
Но полковник посмотрел на нас и скрипнул зубами. Он-то конечно понимал, что мы тут ни при чём, время было такое. А тут ещё и знамя полка потеряли.
– Ладно, бойцы, – говорит он, – возвращайтесь назад. Или с честью погибните, или знамя принесите. Хоть вашим родным похоронки нормальные придут, а не извещения о предательстве.
А мы стоим, тупо смотрим на них, и нам всё равно. Пошли вторые сутки, как мы на ногах. Без пищи, без сна и отдыха. Дай они сейчас команду «расстрелять!», все приняли бы её с облегчением. Это было бы проще, чем вновь возвращаться в этот ад.