Страница 11 из 16
Но в середине 1920-х все казалось почти идиллическим.
Нина Кандинская вспоминала о том, что они с мужем объездили на велосипеде все окрестности Дессау. Поразительно – одесские художники обожали писать цветущую сирень, и жившие в Дессау по соседству Кандинские и Клее тоже ее обожали: «Каждый год мы предвкушали, когда настанет пора цветения сирени в Дессау. Тогда, обычно вместе с Клее, мы нанимали ландо, запряженное парой лошадей, и кучер возил нас по дворцам в окрестностях города. <…> Знатоки архитектуры Клее и Кандинский всегда оказывались в таких поездках прекрасными экскурсоводами».
На средства города было построено не только здание школы, но и семь квартир – фактически домов – для преподавателей: отдельный дом для Вальтера Гропиуса и три двухквартирных дома: для Мохой-Надя и Лионеля Фейнингера, Мухе и Шлеммера, Кандинского и Клее с семьями. Дома были готовы к заселению поздней осенью 1926-го. «Они стояли в центре светлого соснового лесочка неподалеку от главного здания Баухауса», – писала Нина Кандинская. Они и сейчас там, в шестистах метрах от учебного корпуса. Нужно лишь немного проехать прямо по Гропиус-аллее и повернуть налево, на Эберт-аллее. Тогда она называлась Бюргкюнауэр-аллее, и именно Кандинская попросила бургомистра построить там дома.
«Когда мы въехали в наши сдвоенные дома, случилось то, что считалось невозможным: новая родина открылась нам и увлекла гостеприимной атмосферой. Конечно, поначалу мы вращались только среди своих. Обустройство дома отнимало время, кроме того, мы оба работали в маленьком саду у дома, а наше воодушевление все росло. Мы сажали сирень и разводили розы, которые, к нашей радости, быстро прижились». Счастливый Кандинский даже писал в Дрезден приятелю Виллу Громану: «Здесь так чудесно: мы живем на природе далеко от города, слышим петухов, птиц, собак, вдыхаем запах сена, цветущей липы, леса. За несколько дней здесь мы совершенно изменились».
Новые дома преподавателей стали диковинкой благодаря своей революционной архитектуре. Туда начали специально приезжать журналисты. Нина Кандинская в своей книге «Кандинский и я» приводит слова журналистики Фаннины Халле:
«Насколько все четыре дома преподавателей похожи снаружи, настолько разительно отличаются друг от друга внутри. <…> В доме Василия Кандинского – вход слева. Минуя скромное помещение, окрашенное в бледно-розовый цвет с одной позолоченной стеной, затем другое, окрашенное в чистый черный, но как двумя солнцами освещенное яркой светоносной картиной и белоснежной отражающей поверхностью большого круглого стола, поднимаешься по узкой лестнице в мастерскую художника и сразу понимаешь, что ему нравятся чистые холодные цвета и что каждая форма здесь, каждый оттенок цвета и их сочетания наделены определенным смыслом.
Дверь открывается, и мы оказываемся в уединенном царстве. Его неустанный творец и владыка, вечно юный и всех превосходящий, еще в 1912 году – до войны, революции и сменявших друг друга «измов» бунтарски пророчествовал начало новой эры, новой духовности. Нас захлестывает круговорот больших и маленьких, вечно обновляющихся волшебных миров, доведенных мастером до степени совершенства, они – как спелый фрукт, любовно наколдованный в масляной краске и темпере, акварели и гуаши».
Уединенное царство – это мастерская. Меня всегда поражают фотографии художников, сделанные в начале прошлого века. Они даже на природу ходили в костюме. Не могу понять, как они не пачкались! Вот и Кандинский был чистюлей. «Он обладал выраженным стремлением к чистоте и порядку. Эта черта характера особенно проявлялась в его мастерской. «Если художник терпит в своей мастерской грязь, это свидетельство дурного вкуса. Я смогу заниматься живописью и в смокинге», – вспоминала Нина Кандинская.
В Дессау Василий Кандинский пережил необычайный творческий подъем: «… этот период был, скорее всего, самым продуктивным в его жизни. Между 1925 и 1933 годами были созданы 289 акварелей и 259 картин. <…> Между 1925 и 1928 годами выделяется так называемая «эпоха круга». На годы работы в Дессау выпадает и открытие Кандинским романтической абстракции». В это время его работы активно начинают приобретать музеи – в частности, музей Гуггенхайма.
Кандинский пользовался необычайной популярностью в Дессау. Он был желанным гостем в доме наследной принцессы Элизабет Анхальт-Дессауской, которая высоко ценила его искусство. О том, с каким почтением к Кандинскому относились в городе, говорит то, что к его 60-летнему юбилею здесь была организована его персональная выставка.
Позолоченная стена в гостиной «дожила» до наших дней. Ее и оригинальный пол из триолина – пластика, который в середине 1920-х годов использовался в Германии вместо дорогого линолеума – с гордостью показывает сейчас посетителям смотритель родом из Ирана.
Мы наконец в доме. Комнаты пусты, только в гостиной и мастерской установлены экраны, на которых демонстрируются фотографии, сделанные в те славные времена. Но воображение дополняет все остальное. Поражаемся встроенным шкафам. Представляем, как выглядела кухня. Любуемся соснами, которые видны из каждого окна. И не можем понять, как Кандинские умудрялись устраивать в небольшой гостиной званые вечера.
«Дважды в год в нашем доме бурлили события – на Новый год и во время карнавала. На Новый год мы приглашали обычно несколько семей: Клее, Гроте и Альберсов. Иногда к гостям присоединялись Мухе с женой. Кандинский, обычно никогда не танцевавший, на Новый год делал исключение. К полуночи он превозмогал себя, как и Клее, и шел со мной на танцевальную площадку. Нашим коронным танцем всегда был вальс Штрауса «Голубой Дунай». Я готовила гостям холодные закуски, с которыми подавали шампанское. А 24 декабря мы праздновали в узком кругу – только с семьей Клее».
Вообще балы и вечеринки в Баухаусе любили. И подходили к их организации творчески. Когда новое здание Баухауса в Дессау было построено, 2 декабря 1926-го в актовом зале состоялся праздник, в котором участвовала тысяча гостей из Германии и из-за границы. В балах Баухауса принимал участие и молодой принц Анхальтский, «прекрасный танцор», как вспоминала Нина Кандинская.
А у самих Кандинских костюмированный праздник состоялся 8 марта 1927 года, в день, когда они получили немецкие паспорта. Режиссуру праздника взял на себя легендарный Оскар Шлеммер, который нашел для преподавателей маскарадные костюмы в Театральном фонде Дессау. Клее был на празднике восточным шейхом, Фейнингер – махараджей, Мохой-Надь надел униформу князя Леопольда Анхальтского, Марсель Брейер сам сшил костюм, пародировавший моду разных времен. Нина Кандинская надела короткое тюлевое платье, а Василий Васильевич – баварские шорты и фрак.
Семья Клее была самой близкой для Кандинских и в Веймаре, и в Дессау. «Тонкая стена отделяет рабочее пространство Кандинского от мастерской Пауля Клее», – писала Фаннина Халле. Кандинские и Клее даже не разделяли подвальные – технические – помещения и садовые участки. Но часто разделяли… трапезу.
Нина Кандинская описывает воспоминания сына Пауля Клее, Феликса: «Обычно за едой принято общаться. Только не у Кандинских. Кандинский сидел за столом как пророк, держа рядом с собой книгу, и во время еды читал. Я до сих пор помню, что на ужин был жареный картофель и ветчина. На каждый кусочек Кандинский намазывал толстый слой острейшей горчицы. Я был озадачен, потому что у Кандинских все было не как у нас. К ужину полагался крепкий черный чай. Еда была священнодействием – культом. Это произвело на меня необычное впечатление».
Еще один забавный момент случился во время обязательного дневного отдыха Кандинского. Нина в это время крепила на двери дома табличку «14.00–15.00 – закрыто». Но однажды именно в это время в двери постучал нищий. Нина рассердилась, подошла к окну и крикнула ему: «Вы что, читать не умеете? Между двумя и тремя часами не открываем!» На что нищий ответил: «Я не буду из-за вас прерывать свой маршрут».