Страница 19 из 23
–Да, дядя, – сказал юноша, – это два талера, что вы мне дали перед тем, как отправили с Михелем.
– Да, помню.
– А эти крейцеры – прибыток, дядя.
– Это неплохой прибыток. На чём ты его заработал?
– Сначала мы взяли кирпичи, отвезли их на другой берег реки, во Фринланд. Там удачно продали, и двух дней ждать не пришлось, могли бы сразу за новыми поехать, но встретили одного купца из Эвельрата, он сказал нам, что едет в Рюммикон за брусом и доской, и что если мы сделаем заказ и подождём три дня, то он нам сделает хорошую скидку. Мы подождали, он вернулся и привёз нам разного леса. Мы тут же погрузили его и привезли сюда, архитектор ваш его купил у нас сразу и сказал, что купит ещё вдесятеро больше, говорит на новую церковь пойдёт.
Волков во время рассказа поглядывал на молодого, пронырливого солдата Михаэля Цеберинга, который вдруг из солдат пошёл в торговцы кирпичом. Он слушал рассказ племянника господина и кивал, соглашаясь.
– Это хорошо, – выслушав рассказ, похвалил племянника Волков, – ты молодец. А ты знаешь, что я переезжаю в новый дом? Тебе нужно посмотреть себе там место.
– Господин… То есть кавалер, – заговорил мальчик, – мне некогда тут обживаться, думаем мы сегодня же ехать в Мален.
– В Мален? Зачем же?
– Нужно поговорить с промышленниками и строителями, надобно цены вызнать. У нас с Михелем есть задумки.
– Это хорошо, – говорил Волков и сам действительно был рад.
– Дядя, мы хотели просить у вас телегу с конём, за те, что мы брали в прошлый раз для перевозки кирпича, мы с Ёганом расплатились. А сейчас спросили, а Ёган сказал, чтобы у вас спросили.
– Берите, – сказал кавалер. – И когда вы собираетесь ехать?
– Сейчас, дядя, Михель говорит, что талеры никого ждать не будут.
– Это верно, – произнёс Волков, этот мальчишка ему нравился всё больше, – талеры высокомерны и заносчивы, они никого ждать не будут, за ними нужно побегать, их нужно хватать быстро, но перед дорогой вы хотя бы поешьте. Мария, покорми этих уважаемых купцов.
Племянник с товарищем поели и уехали, торопились, чтобы до ночи быть в Малене. А Волков неспеша пошёл по своей деревне и глядел, как она приходит в себя после двухдневного праздника урожая. С ним пошли Максимилиан и Увалень, он бы ещё и Сыча хотел увидеть, но тот пропал ещё позавчера, как только в город въехал обоз с пивом и съестным. Больше не появлялся. Мужиков видно не было, наверное, Ёган угнал их на барщину. Солдат тоже: кто кирпич жёг, кто ещё чем занимался. Бабы местные, да и молодые солдатки уже начинали мести дворы, ковыряться в огородах, если ещё что было в них не убрано пред осенью, кто занимался коровником своим, кто свинарником. Когда видели через заборы господина – кланялись, спасибо говорили за фестиваль. Волков отвечал кивком, поглядывая на привычную деревенскую жизнь, дошёл до нового своего дома, а там суета. Дворовые и строители ходят туда-сюда, что-то делают, носят, моют, кричат, чего-то просят. Короче, приводят дом господский в порядок. Последние дела доделывают и уже даже скарб раскладывают принесённый. Суетятся, стараются.
А Волков вдруг засмеялся, только смех невесёлый это был. Про весёлый смех он позабыл давно.
– Отчего смешно вам, кавалер? – спросил Александр Гроссшвюлле, поглядывая на него, ему, кажется, тоже хотелось посмеяться.
Волков потряс только головой в ответ, мол, ничего. Не станет же он говорить Увальню, что думает он о том, что суета эта может быть совсем пустой. Через месяц, через два или даже через три явятся сюда полтысячи горцев. И придётся им всем бежать либо в Мален, либо за реку во Фринланд. А дом этот красивый, да и старый тоже, эти псы горные пожгут к чертям собачьим. И всё вокруг пожгут, с них, собак, станется. Уж не упустят они своего. Вот и смеялся он над глупой суетой своих холопов и людей архитектора.
Вся работа их пустая, архитектора люди хоть деньгу получат, а его дураки напрасно стараются. А ещё над собой, ведь он всей этой красоты лишится, да и денег тоже. Нет, он, конечно, сделает всё, чтобы этого не вышло, но если горцев будет полтысячи, то что он сможет сделать? Только бежать. Только бежать.
А тут Сыч ещё появился, грязный, небритый, шапка, некогда красивая, сейчас дурацкая тряпка на башке. А ещё воняет.
– Чего смеётесь, экселенц? – спросил он у господина.
– Ты где был два дня?
– Да тут я был. В деревне. С народом веселился. Всё видел, всё слышал. Во всём участвовал.
– В чём ты участвовал?
– В веселье, экселенц, в веселье. Мужики пьют как в последний раз, когда на халяву. Так не поверите, бабы тоже не отстают. И солдатня туда же. Даже дети, и те дармовому пиву рады. Тоже втихаря хлебают, пока мамки не видят. Пряники прячут на потом, а сами на пиво налегают да на колбасу. Правда, после лежат у заборов да блюют, но так то после.
– Пили, значит?
– Ваши дворовые от ворот до дома дойти не могли, – заметил Максимилиан, – ночь на дворе, на холоде спали. Даже наш Увалень пьян был.
Гроссшвюлле покосился на Максимилиана неодобрительно, но ничего не сказал.
– Ну, а как не пить, – продолжал Сыч, – если господин задарма поит. Двадцать бочек пива, кажется, было, так и всё пиво крепкое. Вусмерть пьют. Потом баб своих либо бьют, либо имеют, – он засмеялся, вспоминая, – и смех, и грех, прямо где пили, там и укладывают, едва не посреди дороги.
Волков посмотрел на него исподлобья и спросил:
– Так ты, наверное, тоже поучаствовал?
– Чего? – сразу насторожился Фриц Ламме.
– «Чего», – передразнил его Волков, – лез, говорю, к чужим да пьяным бабам под подол?
– Чего? Кто? Я? – искренне удивлялся Сыч.
– Не ври мне, по морде вижу. Знаю тебя, подлеца, не дай Бог, мне на тебя пожалуются, – Волков показал ему кулак.
– Да не пожалуются, экселенц, не пожалуются, – заверил Сыч.
– Дрались люди?
– Дрались, дрались, – кивал Фриц Ламме и рад был, что сменилась тема. – Как же с такого пьяну не драться. Но без лютости, хотя солдаты за ножи и хватались – никого не убили. Зубы там, морды в кровище – по мелочи, в общем. Последнего били сегодня утром.
– Утром? За что? – удивился Волков. Вроде, праздник уже кончился.
– Так то пастух наш был. Привёл стадо ещё вчера, а коровы одной нет. А хозяева пьяны были, про неё и не вспомнили, и не спросили. Утром только спохватились. Побежали к пастуху, а он и говорит, что она в овраг упала. Кусты жрала и скатилась. А он, подлец, тоже пьяный был, хотел народ позвать – вытащить её, да спьяну забыл. Утром мужики побежали её вытаскивать, а её нет уже.
– Нет? Выбралась, что ли? – спросил Увалень, заинтересовавшийся историей с пастухом.
– Какой там, волки её пожрали, размотали по всему оврагу, копыта, рога да шкура лишь остались, вот пастуха за то и били всем миром, говорят, что господин за дарёную корову спросит.
Вот и ещё одно дело, Волков снова стал тереть глаза и лицо ладонью. Как будто сон прогнать хотел. Волк. А он про него совсем забыл. Волк, будь он неладен.
– Максимилиан, Увалень, коней седлайте, Сыч, ты тоже с нами поедешь, пошлите кого-нибудь к Бертье, пусть возьмёт собак, едет на место и посмотрит, что там за волки корову съели.
– Экселенц, – Сыч приложил руку к сердцу, сделал жалостливое лицо, – честное слово, я вот…
– Ты поедешь, – не дал договорить ему Волков, – только помоешься сначала.
Ганс Волинг, хоть и неплохим, кажется, был кузнецом, но не таким, как тот, что делал доспех. До того мастера ему было далеко. Дыру он в шлеме заделал, железо вытянул хорошо, но место, где была дыра, осталось заметно. Железо там другое, а уже от роскошного узора, что лежал на всё остальном шлеме в том месте и следа не осталось. Кузнец стоял и ждал, что скажет кавалер, видно было, что волновался.
Волков ничего ему говорить не стал. Огорчать не хотелось, хвалить было не за что. Сунул шлем Увальню, тот положил его в мешок на седле.
– Монах к тебе не заходил? – спросил у кузнеца кавалер.