Страница 18 из 23
Война, стройки, пиры, покупки. Ох, недешевое это дело – быть господином. Захлопнул сундуки, запер их и пошёл вниз смотреть, как дворовые собирают скарб для переезда.
Сел в кресло. Как и договаривались ещё вчера, пришли к нему Ёган и господин фон Клаузевиц.
– Ёган, господину рыцарю обещано мной тысяча десятин пахоты. На солдатском поле ещё есть земля, что не распахивается? Свободная там есть земля? Или солдаты всё распахали?
– О, какой там, – Ёган махнул рукой, – там много целины, бурьяна столько, что коня измордуешь, пока всё поднимешь.
– Выдели господину фон Клаузевицу лучшую тысячу.
Рыцарь поклонился Волкову.
– Хорошо, землицу-то найдём не самую худшую, а кто же ему пахать-то будет, мужиков-то у нас лишних нет.
– Ну, может, он солдат наймёт, а ты скажешь им, как и когда лучше пахать и что сеять.
– Ну, ясно, – сказал Ёган без всякой радости.
А чего ему радоваться, ещё одна забота.
– Господин фон Клаузевиц, – продолжал Волков, – а думаете ли вы строить дом или тут у меня будете жить?
Рыцарь задумался и сказал после:
– Дом не по карману. Ваш этот дом вполне пригоден для жилья. Я не из тех спесивцев, что требуют личных апартаментов.
– Да, но здесь помимо вас будут жить и другие люди: и мой поп, которому теперь будет принадлежать дом, и молодые господа из города. И мои оруженосцы.
– Ничего, я не дерзкий человек и напрасных свар не затеваю, тем более что из всех ваших людей я буду старшим, а значит, должен быть им примером.
– Хорошо, но имейте в виду, что для дома вы можете брать всё, что найдёте на моей земле, бесплатно. Мои офицеры поначалу, пока не было кирпича у нас, строили свои дома из орешника и глины, хорошего леса на них уходило немного, дома были просты, но удобны и даже красивы, если их побелить. А теперь у нас и кирпич свой, солдаты жгут его во множестве, он дёшев.
– Вот как? – задумался фон Клаузевиц. – И где же мне будет позволено ставить дом, если надумаю?
– Да где захотите, хоть тут, в Эшбахте, хоть у сыроварни.
– У сыроварни это…
– Это как ехать к амбарам, к реке, на восток, там дома всех моих офицеров. Впрочем, если вас не тяготит жить с другими господами тут, то живите, я просто предложил вам.
– Спасибо, – рыцарь поклонился, – я буду думать.
Пришли из нового дома госпожа Эшбахта и госпожа Ланге. Бригитт весела, радостна, вся светится от переезда и от того, что у неё будут свои покои. Даже Элеонора Августа, и та не так недовольна, как обычно. Даже сама заговорила с Волковым. Стала рассказывать, что надобно купить в дом.
– Будет, будет вам, – морщился кавалер, слушая разговоры и причитания женщин. – Перин и простыней у нас достаточно с приданого госпожи. Посуды у нас столько, что лишняя есть. Коли гости придут, так всем серебряных стаканов хватит.
– А кровати, – с возмущением говорила жена, – мне… Нам нужна новая кровать. А Бригитт кровать? Я хочу, чтобы у Бригитт была хорошая кровать. А ещё гобелены на стены.
– Хорошо-хорошо, – вздыхал кавалер, – будет госпоже Ланге хорошая кровать и хорошие перины с простынями. Все будет.
Госпожа Ланге улыбалась довольная. А Волков подсчитывал в уме расходы. Тут пришёл Максимилиан и сказал:
– Кавалер, к вам гонец.
Волков даже спрашивать не стал: что это за гонец, от кого или как выглядит. Он и так знал, от кого. И не ошибся. Опять был гонец от самого курфюрста. Гонец стоял в трёх шагах от кавалера с пакетом в руке, а Волков письма не брал. Тогда Максимилиан забрал письмо и положил его перед ним.
Скажи ему, кто лет, этак, десять назад, да какие десять, пять лет назад, что писать ему будет герцог, да не простой герцог, а настоящий курфюрст, так не поверил бы. А может, и в морду дал бы говорившему, посчитав его слова за насмешку. А вот прошло время, и вот оно, письмо от курфюрста. Лежит перед ним, и никакого трепета у него перед этой бумагой нет. Наоборот, век бы её не видать. Да, многое в его жизни с тех пор, как он служил в гвардии, переменилось. А письмо всё лежит. Гонец стоит терпеливо, кухарку Марию рассматривает. Максимилиан отошёл к стене, сел на лавку.
А Волков бумагу всё не брал, сторонился, как будто она с проказой или чумой. Сидел и тёр глаза руками, словно спать хотел, хотя совсем недавно лишь завтракал.
Но сколько так глаза не три, а письмо не исчезнет, и гонец не растает. Взял он, наконец, бумагу, посмотрел на ленту, на печать. Развернул её нехотя:
«Сын мой, писали Вы мне, что недужите и так ваш недуг тяжек, что ехать ко мне не можете от того, что немощны. А мне говорят, что недуг Ваш не тяжек и немощь Ваша сошла совсем. И так не тяжек недуг Ваш, что соседи от Вас плачут слезами горькими и пишут мне жалобы, послов-жалобщиков шлют с просьбой, чтобы унял я Вас.
Много о Вас говорят дурного, много злого. Хочу сам от Вас самого слышать, как дела у Вас в Эшбахте идут. Как с соседями Вы живёте? Как мир храните?
Поэтому прошу Вас слёзно быть ко мне, немедля, иначе я к Вам буду.
Вильбург. Курфюрст Карл».
Перстень герцога приложен – считай приказ. Как думал Волков, так и вышло: уже не просто письмо, уже повеление сеньора. И не просто повеление, уже и угроза в нём. Попробуй, дерзкий, только ослушаться, так сам приду. Конечно, сам он не придёт, но уже людишек своих точно пошлёт, гадать о том не надо.
А гонец стоит над душой, ждёт. Нужно ответ герцогу сочинять. А сочинять нечего, только всё то же писать, что уже в первый раз писал. Ну не ехать же к курфюрсту, в самом-то деле.
Взял бумагу, перо, монах, как увидал гонца, так принёс всё без напоминания. Стал писать:
«Государь мой, хотел Вам сам писать, да всё ещё хвор был. Живу здесь как на войне, и двух недель не прошло, как воры из-за реки, те, что из кантона Брегген, вышли на берег мой все в железе и доспехе, были они во множестве. Думали грабить, как раньше грабили. Пришлось идти на них со всеми людишками моими и гнать их обратно за реку, чтобы не дать грабежу случиться. Так еле отбился от них, так как воров было премного. Сам же был ими побит, ранен в шею и снова хвор стал, в чём клянусь вам Богом. Лекарь мой, честный монах Деррингфоского монастыря брат Ипполит, Вам подтвердит и тоже поклянётся, что говорил он мне на коня не садиться много дней, так как горячка от раны может быть. И буду я к Вам, как только смогу по делам и здоровью. Уповаю на Бога и на Вас, как на заступника.
Вассал Ваш, Иероним Фолькоф, кавалер. Милостью Бога и Вашей милостью господин Эшбахта».
Он поднял глаза на гонца:
– Ты ли мне в прошлый раз письмо доставлял от герцога?
– Я, господин, – отвечал гонец.
Волков достал талер и показал гонцу:
– Значит, знаешь, что с этим делать?
– Прогулять его в Малене, гулять два дня, – улыбался посланник.
– Молодец, – Волков кинул ему монету. – Вези письмо не спеша.
Хотя вряд ли такая задержка могла его спасти, но он готов был цепляться за любую возможность отсрочить следующее от герцога письмо, а тем более людей от него.
Гонец ушёл, а кавалер остался в думах нелёгких сидеть, брат Ипполит стал его рану смотреть, а он даже не морщился, когда лекарь рану давил и мял. Не до раны ему сейчас было. Он бы на две таких согласился, лишь бы герцог про него забыл хотя бы на год.
Глава 13
Он совсем позабыл про него за всеми этими делами и заботами, не появись мальчик, так неизвестно когда бы вспомнил. А Бруно Дейснер приехал и был, кажется, горд собой. Михель Цеберинг вперёд не лез, стоял чуть поодаль, хоть и был старшим в деле. Дал мальчику похвалиться перед дядей. Бруно подошёл к столу и выложил перед кавалером два талера, чуть подождав, чтобы тот всё понял, стал выкладывать перед ним ещё монеты. Выложил шестьдесят семь крейцеров. И замер, ожидая похвалы.
– Ну, что это, объясни, – произнёс кавалер, глядя на серебро.
– Вы дали мне два талера, господин…
– Не называй меня господин, – прервал его Волков, – ты сын моей сестры, ты моя семья, зови меня дядей или кавалером.