В

— Вы шпионы? — спросил голос, английский голос, особым образом искаженный ротовой полостью, о существовании которой можно было лишь догадываться. — Дайте-ка мне вас рассмотреть. — Он поднес фонарь ближе, и Стенсил заметил, как изменились его глаза, которыми в этом лице ограничивалось человеческое.

— Оба, — сказал рот. — Значит, оба. — На его глаза навернулись слезы. Значит, вы знаете, что это — она, и знаете, зачем я здесь. — Засунув револьвер в карман, он повернулся и сбежал вниз к вилле. Стенсил бросился было за ним, но Демивольт удержал его. В дверях человек обернулся. — Неужели вы не можете оставить нас в покое? Дать ей примириться с собой? А мне — быть просто опекуном? Это все, чего я хочу от Англии. — Последние слова были сказаны так тихо, что морской ветер чуть не унес их прочь. Фонарь и его владелец скрылись за дверью.

— Старый знакомый, — сказал Демивольт, — его появление вызывает нестерпимую ностальгию. Чувствуешь? Тоску, подобную той, что испытываешь, возвращаясь домой.

— Флоренция?

— Мы все там были. Согласен?

— Я не люблю дважды заниматься одним и тем же делом.

— Наша профессия не оставляет выбора, — угрюмо.

— Опять то же самое?

— Не сейчас. Было бы слишком скоро. Но подожди лет двадцать.

Хотя Стенсил уже стоял когда-то лицом к лицу с ее опекуном, это была их первая встреча, он вынужден был считать эту встречу «первой». Он подозревал, что встречался с Вероникой Манганезе и раньше, а, значит, наверняка встретится снова.

II

Но второй встречи пришлось ждать до наступления подобия ложной весны, когда запахи Гавани доносятся до самых высоких точек Валетты, а стаи морских птиц удрученно совещаются в районе доков, передразнивая своих бескрылых соседей.

Атака на «Кроникл» не состоялась. 3 февраля на Мальте отменили политическую цензуру. Миццистская газета "Ла Воче дель Пополо" незамедлительно развернула агитацию. Ее статьи хвалили Италию, ругали Британию, цитировали иностранную прессу, которая сравнивала Мальту с некоторыми итальянскими провинциями, находившимися под тиранией Австрии. Ей вторила местная пресса. Стенсила это не очень беспокоило. Если право критиковать правительство было приостановлено на четыре года этим же правительством, то естественно, подавляемые возмущения выльются в бурный хотя не обязательно мощный — поток.

Но три недели спустя в Валетте собралась "Национальная Ассамблея" с требованием принять либеральную конституцию. Там были все оттенки политического спектра — неприсоединившиеся, умеренные, "Комитато патриоттико". Заседание проходило в клубе "Джиовине Мальта", который контролировали миццисты.

— Беда, — мрачно изрек Демивольт.

— Не обязательно. — Но Стенсил понимал, что граница между «политсобранием» и «толпой» эфемерна. Стереть ее может все что угодно.

Сыгранная накануне в театре «Маноэль» пьеса об австрийском гнете в Италии привела толпу в прескверное расположение духа. Пара прозвучавших со сцены экспромтов на острые темы не подняли общее настроение. Гуляки на улице распевали "La Bella Gigogin". Майстраль сообщал, что немногочисленные миццисты и большевики делают все возможное, чтобы разжечь беспорядки среди докеров. Однако масштабы их успеха были сомнительны. Майстраль пожимал плечами. Может, дело в погоде. Появились неофициальные листовки, где торговцам рекомендовалось закрыть свои заведения.

— Предусмотрительно с их стороны, — заметил Демивольт на следующий день, когда они шли по Страда Реале. Некоторые магазины и кафе стояли закрытыми. Беглая проверка выявила миццистские симпатии владельцев.

Сначала по улицам бродили мелкие банды агитаторов, многие в выходной одежде (будто беспорядки — это хобби, вроде рукоделия или спорта), они били окна, крушили мебель, кричали торговцам, чтобы те закрыли свои лавки. Но искра почему-то угасла. На город весь день налетали грозовые шквалы.

— Не прозевай момент, — сказал Демивольт, — вглядывайся, изучай его, храни, как драгоценность. Это один из тех редких случаев, когда заблаговременные донесения оказываются верными.

В самом деле, никто не был особенно возбужден. Но Стенсила не переставал занимать пропавший катализатор. Обыкновенное дурное настроение до внезапной апокалиптической ярости могло быть раздуто любым незначительным событием — разрывом в облаках, вдребезги разлетевшейся витриной, топологией объекта разрушения (на холме или внизу — это важно).

Но результатом ассамблеи явилась лишь миццистская резолюция, призывавшая к независимости от Великобритании. "Ла Воче дель Пополо" захлебывалась от восторга. Следующая ассамблея была назначена на 7 июня.

— Три с половиной месяца, — сказал Стенсил. — К тому времени потеплеет. — Демивольт пожал плечами. Если на февральской Ассамблее председательствовал экстремист Мицци, то следующую вести будет некто д-р Мафсуд, из умеренных. Умеренные предлагали встретиться с Хантер-Блэром и госсекретарем по колониям для обсуждения конституционного вопроса и не добивались полного разрыва с Англией. А в июне умеренные будут в большинстве.

— Прогноз довольно благоприятный, — возразил Демивольт. — Если что-то и могло случиться, то только пока Мицци был на подъеме.

— Шел дождь, — сказал Стенсил. — Было холодно.

"Ла Воче дель Пополо" и мальтийскоязычные газеты продолжали нападки на правительство. Майстраль отчитывался дважды в неделю, обрисовывая общую картину углублявшегося раскола среди докеров, но те заразились влажной апатией, и лишь летняя жара могла высушить ее, только искра лидера — Мицци или подобного ему — могла превратить ее во взрывчатку. Шли недели, и Стенсил узнавал новые подробности о своем двойном агенте. Выяснилось, что Майстраль живет недалеко от доков с молодой женой Карлой. Она беременна, ребенка ожидают в июне.

— Что она думает, — спросил однажды Стенсил с несвойственной ему опрометчивостью, — по поводу вашего занятия?

— Она скоро станет матерью, — мрачно ответил Майстраль. — Это — все ее думы и чувства. Вы же знаете, что значит быть матерью на этом острове.

Мальчишеский романтизм Стенсила ухватился за новую идею: а вдруг ночные встречи Майстраля на вилле Саммут объяснялись не только профессиональными соображениями? Он было решил просить Майстраля пошпионить за Вероникой Манганезе; но Демивольт, голос рассудка, возражал.

— Не суетись. У нас есть свой человек на вилле, старьевщик Дупиро, он самым натуральным образом влюблен в кухарку.

Если бы доки были единственным рассадником потенциальных неприятностей, Стенсил, возможно, тоже впал бы в поразивший докеров ступор. Но другой его осведомитель, отец Лайнус Фэринг из Общества Иисуса, чей вопиющий глас в разгар массового ноябрьского веселья привел в движение эмоциональные и интуитивные рычаги, храповики, собачки и повел Стенсила через континент и океан по причинам веским, но до сих пор ему не понятным, — этот иезуит видел и слышал (а, возможно, и делал) такое, что Стенсил постоянно пребывал в более или менее угнетенном состоянии.

— Я иезуит, — говорил священник, — и конечно, у меня есть определенные взгляды… мы не претендуем на тайное руководство миром, Стенсил. У нас нет ни шпионской сети, ни политштаба в Ватикане. — О, Стенсил был достаточно непредубежден! Правда, воспитание не позволяло ему переступить через англиканскую подозрительность в отношении Общества Иисуса. Но он возражал против отклонений Фэринга, против дымки политических взглядов, которая могла затуманить предполагаемую непредвзятость доносов. При первой их встрече вскоре после вылазки за город на виллу Вероники Манганезе — у него сложилось неблагоприятное впечатление. Фэринг пытался быть общительным и даже — Бог мой! — торговаться. Он напомнил Стенсилу некоторых англо-индийских чиновников — специалистов, вроде, неплохих, если бы не одно «но». "Нас дискриминируют, — казалось, жалуются они, — нас ни во что не ставят ни белые, ни азиаты. Хорошо, мы до конца сыграем ту ложную роль, которую приписывает нам распространенный предрассудок." Сколько Стенсилу пришлось выслушать умышленных выпячиваний акцента, бестактностей, застольных грубостей, которые касались одного — оплаты!