В

Бедные постараются отомстить мельникам, якобы наживавшимся в войну на хлебе.

Чиновники выйдут на улицы, рассчитывая на более справедливую кадровую политику — заблаговременное уведомление о конкурсах на вакансии, повышение зарплат, прекращение расовой дискриминации.

Торговцы захотят отмены постановления о пошлинах на наследование и дарение. Предполагалось, что этот налог будет ежегодно приносить 5000 фунтов, реальные же оценки указывали на сумму в 30000.

Большевики из докеров не успокоятся, пока не будет отменена вся частная собственность — и церковная, и мирская.

Антиколониальные экстремисты, разумеется, попытаются навсегда вышвырнуть Англию из Дворца. Черт с ними, с последствиями. Хотя, вероятно, со следующей волной ворвется Италия, а сместить итальянцев будет еще труднее. Узы станут кровными.

Неприсоединившиеся захотят новой конституции.

Миццисты, представленные клубами "Джиовине Мальта", "Данте Алигьери" и "II Комитато Патриоттико", будут добиваться (а) итальянской гегемонии на Мальте, (б) выдвижения своего лидера, д-ра Энрико Мицци.

Церковь — возможно, здесь англиканский консерватизм Стенсила подкрашивал его в остальном объективное мнение хотела того, чего хочет всегда во время политического кризиса. Третьего Царства. Насильственный переворот — явление христианское.

Это — как пришествие Параклета — утешителя, голубя: языки пламени, дар языков, Пятидесятница. Третий в Троице. Стенсил считал это правдоподобным. Отец пришел и ушел. Говоря политическим языком, Отец это Государь, единоличный лидер, динамичный деятель, чье virtu некогда определяло историю. Он выродился в Сына, гения либеральных празднеств любви, породивших 1848 год и недавнее свержения царя. Что на очереди? Какой будет следующий апокалипсис?

Особенно на Мальте, матриархальном острове. Параклет тоже будет матерью? Утешительницей. Но какого дара общения можно ожидать от женщины?..

Довольно, парень, — сказал он про себя. — Ты в опасных водах. Выбирайся, выбирайся.

— Не оборачивайся, — Демивольт прервал ход его мыслей, — вот она. За столиком Майстраля.

Когда Стенсил, наконец, обернулся, он увидел лишь неясную фигуру в вечерней накидке, на лицо бросала тень замысловатая, наверно парижская, шляпка.

— Это Вероника Манганезе.

— А Густав V это король Швеции. Ты просто кладезь развединформации.

Демивольт передал Стенсилу увесистое досье на Веронику Манганезе. Происхождение неясно. Появилась на Мальте в начале войны в компании некого мицциста Сгерраччио. Общается с разными итальянскими ренегатами — в частности, с воинственным поэтом Д'Аннунцио и имеющим дурную репутацию активным антисоциалистом Муссолини. Политические симпатии неизвестны, но Уайтхоллу в любом случае было не до веселья. От этой женщины определенно следовало ждать неприятностей. Считается, что она богата; живет одна на вилле, давно брошенной баронами Сант' Уго ди Тальяпьомбо ди Саммут, захиревшей ветвью мальтийского дворянства. Источники дохода неясны.

— Значит, он — двойной агент.

— По-видимому.

— Почему бы мне не вернуться в Лондон? Ты, я вижу, неплохо справляешься…

— Ни в коем случае, Сидней. Ты ведь помнишь Флоренцию.

Неожиданно появившийся официант подал еще пива. Стенсил порылся в карманах в поисках трубки. — Должно быть, это худшее пиво на всем Средиземноморье. Ты заслуживаешь большего. Неужели Вейссу никогда не сдадут в архив?

— Считай Вейссу симптомом. Симптомы такого типа всегда где-нибудь, да существуют.

— Боже милостивый, с одним мы только что справились. Думаешь, они снова займутся этими глупостями?

— Не думаю, — Демивольт мрачно улыбнулся. — Стараюсь так не думать. Серьезно. Я считаю, все эти запутанные игры исходят от чиновников в министерстве — важных, разумеется — тех, кто имеет особый нюх. Они говорят себе: "Смотри-ка, здесь что-то не так," — и обычно оказываются правы. Во Флоренции он был прав, опять-таки, только пока речь шла о симптомах, а не о кризе.

— Мы с тобой — рядовые. Лично я бы на это не решился. Их способ угадывания действительно вытекает из первоклассного чутья. У нас, конечно, тоже бывают предчувствия — ты ведь сегодня пошел за Майстралем. Но дело тут в уровне. Уровне оплаты, уровне парения над суетой, откуда видны долгосрочные процессы. А мы-то — здесь, в самой гуще.

— И они хотят видеть здесь нас обоих, — пробормотал Стенсил.

— Сейчас хотят. А завтра — кто знает?

— Интересно, кто здесь еще из наших.

— Не зевай. Они уходят. — Прежде чем встать, они дали паре на другой стороне улицы отойти. — Хочешь посмотреть остров? Они, вероятно, направляются на виллу. Правда, рандеву не обещает быть захватывающим.

Они пошли по Страда Стретта, Демивольт с черным свертком подмышкой смотрелся заправским анархистом.

— Дороги здесь ужасные, — признал Демивольт, — но у нас есть автО.

— До смерти боюсь автО.

Он действительно их боялся. По пути к вилле, Стенсил вцепился в сиденье «Пежо», отказываясь оторвать глаза от мостовой. АвтО, воздушные шары, аэропланы — он не имел со всем этим ничего общего.

— По-моему, с нашей стороны это неосторожно, — его зубы клацали, он съежился за лобовым стеклом, будто ожидая, что оно вот-вот исчезнет. — На дороге кроме нас никого нет.

— С ее скоростью она оторвется от нас скоро, — беззаботно ответил Демивольт. — Расслабься.

Они ехали на северо-запад к Флориане. «Бенц» Вероники Манганезе исчез впереди в облаке гари и выхлопных газов. — Там может оказаться засада, предположил Стенсил.

— Они не из таких. — Демивольт повернул направо. В полумгле они обогнули Марсамускетто. У берега шумел тростник. Освещенный город позади казался наклоненным к ним, словно витрина в бедной сувенирной лавке. И как тиха была мальтийская ночь! Другие столицы издалека создают ощущение мощной пульсации, солнечного сплетения, чья энергия индуцируется в человеке, они обнаруживают свое присутствие за скрывающими их холмами или мысами. Но Валетта казалась безмятежно погруженной в свое прошлое, в средиземноморское чрево, в нечто изолированное — возможно, сам Зевс некогда обрек ее вместе с островом за былые прегрешения на вечный карантин, как запущенных больных. Так спокойна была Валетта, что даже с минимального расстояния она выглядела просто изображением. Переставала жить, пульсировать, возвращаясь к текстовой неподвижности своей истории.

Вилла ди Саммут стояла на небольшой возвышенности за Слиемой рядом с морем, фасадом к невидимому Континенту. Увиденное Стенсилом вполне соответствовало его представлениям о виллах — белые стены, балконы, несколько окон на обращенной к суше стороне, каменные сатиры преследуют в запущенном саду каменных нимф, керамический дельфин изрыгает в бассейн прозрачную воду. Но его внимание привлекла низкая стена вокруг виллы. Обычно невосприимчивый к художественному или бедекеровскому аспекту городов, теперь он готов был отдаться невесомым щупальцам ностальгии, нежно влекшим его назад, в детство — детство пряничных ведьм, заколдованных парков, волшебных стран. Эта стена ограждала сон, она извивалась в свете молодого месяца, внешне не более сплошная, чем декоративные выемки — некоторые в форме листьев или лепестков, а некоторые напоминали чуть ли не внутренние органы, не человеческие, разъедавшие ее испещренное прожилками и вкраплениями тело.

— Где же мы это видели? — прошептал он.

Одно из окон верхнего этажа погасло. — Пойдем, — сказал Демивольт. Они перемахнули через стену и поползли вокруг виллы, украдкой заглядывая в окна и подслушивая у дверей.

— Мы ищем что-то конкретное? — спросил Стенсил.

Позади зажегся фонарь, и голос произнес: — Поворачивайтесь, неспеша. Руки — в стороны.

Несмотря на крепкий желудок, на весь цинизм неполитической карьеры и на близившуюся старческую чудаковатость, Стенсил при виде лица над фонарем испытал легкий шок. Для настоящего лица, — увещевал он себя, — в нем слишком много гротеска, нарочитости, неестественной готики. Верхняя часть носа, казалось, сползла вниз, увеличив переносицу и горбинку; срезанный посередине подбородок переходил в неглубокую впадину на другой стороне лица, оттягивавшую уголок губ в полуулыбку. Там же, прямо под глазницей, бросался в глаза округлый кусок серебра. Свет от фонаря лишь усугублял впечатление от увиденного. Другая рука сжимала револьвер.