Страница 13 из 15
Никогда раньше не посещали её такие мысли и такие чувства. И от того странно было видеть себя словно со стороны и удивляться: я ли это. Может быть, всё-таки не я?
— Какая разница, мама, какая к чёрту разница, ведь это буду уже не я!
Тихое касание, и сила Стража перетекает в призрачное тело, как вода переливается из одного озера в другое — не рывком, а медленно, с бликами и пенной игрой на солнце.
— Ты пройдёшь по Грани. И выживешь. Я в тебя верю…
— Спасибо.
Что тут скажешь? Только «спасибо». Все остальные слова прозвучат фальшиво. И даже «спасибо» получилось со вкусом неверия.
— У тебя есть Проводник.
Яшка сидел на подоконнике, сложив крылья и внимательно посматривая то на улицу, то вовнутрь. Бдил. Уж теперь-то любая пакость, покусившаяся на хозяйку, получит клюв в сонную артерию и — досуха!
Внешне — всё та же крупная птица, бесстрашный морской охотник, светлые серебристые перья, неистовое оранжевое пламя в круглых глазах. Но Хрийз видела тусклую мертвечину в ауре друга, и даже разглядела след недавней инициации, только понять не смогла, кто сотворил подобное с её другом. «Метаморфоз невозможен без добровольного согласия», — эхом отдались в памяти недавние слова Темнейшего. Значит, Яшка пошёл добровольно.
«Ради меня».
Слёзы навернулись сами.
«Вот чистая душа, рискнувшая всем ради меня. Я не могу подвести. Я должна соответствовать. Я должна справиться! Чтобы жертва Яшки не оказалась напрасной. Хотя бы ради него… Но как же страшно, кто бы знал!»
— Кушай, Христиночка… Кушай…
— А то я всё съем, — пообещала Каринка, оторвавшись от своей тарелке.
— Лопнешь, — предостерегли её, и девочка засмеялась:
— А вот и не лопну! Я много съесть могу.
Хрийз взяла оладушек, — пальцы не прошли насквозь, как она боялась. Не простой, видно, оладушек, с начинкой из магии. Той магии, что должна помочь при переходе. И даже вкус был почти тот же самый, как в детстве. Жареное ноздреватое тесто, аромат клубники и корицы, мама… бабушка… всегда добавляла в клубничное варенье корицу… для усиления вкуса…
Объевшуюся Каринку отправили спать в её комнату. Мама лично проверила, чтобы в комнате не осталось ничего от закладок Рахсима. Хрийз безумно хотелось спросить, как же это так получилось, что в их с бабушкой… мамой! — доме поселились чужие люди, да с одарённой девочкой, да еще и так, чтo девочку сосал на расстоянии проклятый паук. И что, прямо никто не видел, прямо все мимо шли, в стороны глядя?
Годом раньше спросила бы, да еще в лицо не преминула бы высказать своё возмущение. Сейчас — понимала, что была причина. Какая? Что-то подсказывало, что мама не расскажет. Слишком много она утаила во своё время, и тоже ведь была причина, наверное. А хуже всего, если причина осталась до сих пор, и тогда придётся услышать «нет, я не могу рассказать», или, что ещё хуже, придётся слушать враньё, а маме то враньё произносить. Была, была эта связка, был запрети — что-то ещё, неуловимое, но давящее.
Хрийз вдруг поймала себя на мысли о том, что попросту не хочет знать ничего. Если мама сможет рассказать, она расскажет. Если нет — значит, нет.
… На террасе, устроенной на крыше дома, ничего не изменилось. Всё те же цветы — полосатая и синяя петуния в кадках, карликовые розы, рыжие лилии, зелёные гроздья на виноградной лозе, дерево протянуло со двора ветви, усыпанные не крупными пока ещё яблочками. Делишес голд. Поздний сорт, он созреет лишь в октябре…
Далёкое море за крышами. Крыши, крыши, крыши — вниз, вниз, к сверкающей под вечерним — уже вечерним! — светом бухте. И похоже на Третий мир, и не похоже. Ветер несёт другие запахи. Магический фон несёт в себе другие оттенки линий распределения сил. И солнечный свет непривычного оранжевого — не зелёного! — оранжево-жёлтого цвета. Белая ограда не зеленовато-золотая, а рыжая. И кипенно-белые громады кучевых облаков горят иначе. Небо — синее-синее, а вот море — стальное. И кажется, будто даже отсюда слышишь металлический скрежет набегающих на гранитный берег волн.
— Прости, — вдруг сказала мама, не оборачиваясь.
Хрийз проглотила слова. Простить? За что?!
— Не уследила за тобой, — тяжело выговорила мама. — Не уберегла. Но я так хотела… — она с силой сжала пальцы в кулак, — так хотела, чтобы ты не хлебала сполна этой дряни! Войн этих. Драк за наследство. Чтобы всё у тебя было, а тебе бы… ничего… за это… не было.
— А он считал, что всё должно быть иначе, — тихо ответила Хрийз.
— Он? — мама всё-таки обернулась.
В ней всё ещё оставалось что-то от той любящей бабушки, которую Хрийз знала всё детство. Но в маске уже не было нужды. И в лице горела та самая яростная неукротимость, какой в избытке было, скажем, в принцессе Чтагар — Стражу Грани смертельно опасно оставаться тихоней.
— Мой отец, — пояснила Хрийз. — Бранислав Будимирович, князь Сирень-Каменногорский. Я его простила, мама. Он хотел как лучше для меня, и он сделал как лучше. Почему ты его ненавидишь? У тебя лицо такое…
— Убила бы, — кивнула мама.
— Он взял тебя силой?
— Нет!
— Тогда — почему?
Мама отвернулась, положила руки на деревянные перила. Сказала глухо:
— Тебя это не касается, дочь.
— Касается, — непримиримо ответила Хрийз. — Он — мой отец, а ты — моя мама. Не только биологически.
— Ишь ты, сумел найти к тебе подход, — с ироничным уважением сказала мама. — Влез без мыла. Но, может, и к лучшему. В моём мире тебе не выжить. А там, у него, есть шанс…
— Он пропал, мама, — тихо ответила Хрийз. — Я не знаю… ни в чём не уверена… может быть, его убили совсем. Там — война, мама. Там всё плохо.
— Хочешь остаться? — мама снова обернулась, смотрела недоверчиво. — Ты действительно хочешь остаться?
— А могу? — вопросом на вопрос ответила Хрийз.
Её окатило волной безудержной надежды: а вдруг можно будет остаться и как-то отлить свою призрачную сущность в настоящее тело; ведь чувствовали же пальцы упругое тепло маминой ладони, а во рту еще стоял вкус маминых оладьев с клубникой и сметаной…
Солнце прыгнуло к горизонту как сумасшедшее, по крайней мере, выглядело именно так. Как будто отчаянное нежелание покидать мир, в котором выросла, спалило в своём огне само время. Железные волны подступили к террасе, зашуршали, заскрипели почти под ногами. Яшка сорвался в полёт, с криком чертя над головой тревожные круги.
Наверное, если промедлить ещё немного, то окно закроется и переход через Грань станет окончательно невозможным. Наверное, надо было спешить.