Обманщик, обманщица

Он переключил свой телефон на режим селфи, уставился на свое лицо на экране. Прикоснулся к бровям. Если задействовать фантазию, то, пожалуй, эти брови действительно можно сравнить… с запятыми. Правда, перевернутыми по горизонтали, что ли?

Девицы за соседним столиком обсуждали его, Виктора, и остальных мужчин, которые недавно занимались в тренажерном зале.

При этом девицы говорили о Викторе как об интересном мужчине. И даже… как о красивом?!

Никто и никогда не считал Виктора красивым. Это понятие было в принципе к нему неприменимо. В детстве он – бутуз, потом увалень, толстячок, добрый молодец, все последние годы – мужик. Не мужчина, нет, именно что мужик – такое определение нередко звучало от окружающих. Женщины его замечали и иногда кокетничали, чего там, а иные и вовсе откровенно заигрывали, но все эти заигрывания грубоватые и прямолинейные. Заигрывания с самцом, или как это еще назвать…

Девицы же за соседним столиком определили Виктора как интересного и симпатичного. Страшно произнести, но – красивого! Так обычно девушки отзывались о киноактерах, еще о каких-то известных личностях с яркой внешностью… Но о нем, Викторе, так еще никто не говорил. Хотя… сестра Оля совсем недавно ужасалась тому, как похудел брат. А он действительно похудел, сбросил пятнадцать килограммов с этим фитнесом: Лиза все ноги сбила, бегая по магазинам, ища мужу новую одежду, по размеру.

Лиза. Лиза вот тоже. Хвалила за то, что он похудел и стал теперь похож на «человека». На того, с кем не стыдно выйти. Мужики. Ну, те, настоящие мужики, что работали на большегрузах в Викторовой фирме. Тоже пару раз осторожно спросили, не болеет ли он. Значит, тоже заметили, что он жирок сбросил!

Еще Лиза недавно сказала, что ему не надо коротко стричься. У него запарка была на работе, мониторил процесс, не до парикмахерских всех этих… Лиза сказала, что вот так, нестриженым, Виктору, оказывается, лучше, чем с прежним бобриком на голове. Оно и правда, более длинные волосы лежали у Виктора на голове почему-то лучше. Они росли назад и сами так укладывались, даже всех этих гелей не надо, которыми прежде Виктор пытался усмирить свой вертикальный бобрик на голове.

А широкая, развернутая грудная клетка у него была всегда, даром что в детстве родители его на плавание гоняли, в надежде что их бутуз постройнеет. Кстати, не помогло: от плавания, помнится, у Виктора всегда просыпался зверский аппетит.

Девицы за соседним столиком ушли, так и не догадавшись, что «предмет» их обсуждения подслушал весь разговор.

Виктор через некоторое время отправился в гардероб, потом, уходя из фитнес-центра, улыбнулся девушке на ресепшене. Она улыбнулась в ответ и, кажется, как-то по-особому улыбнулась… Как улыбаются красавчикам.

Виктор шел по улице к дому и ловил на себе женские взгляды. Нет, не то чтобы на него все пялились, до такого еще не дошло, но… Те женские взгляды, что он ловил теперь, были какими-то особенными. Не такими, как раньше.

Он изменился. Он стал другим. Он стал лучше, и это открытие не могло не радовать. И он радовался – себе новому, более совершенному, потому что теперь соответствовал Лизе. Да, другие женщины смотрят одобрительно, но это без разницы, главное – это видеть восхищение в глазах Лизы.

Все для нее, любимой – и его душа, и его тело, и его деньги.

Когда-то Виктор ради любимой пренебрег своей научной карьерой. Потом пошел поперек родительской воли. В сущности пожертвовал родителями, да, тут Оля права, когда сказала так когда-то… Это грустно, и… это плохо, да. Но если бы он тогда отказался от Лизы, то сейчас был бы очень несчастен, наверное.

Находясь в состоянии эйфории, Виктор забыл заглянуть в кулинарию, что располагалась неподалеку. Зашел в квартиру, повесил пальто на плечики в гардеробной и вспомнил.

Из комнаты жены доносилась музыка. Виктор сунулся туда. Лиза с Паолой дурачились, танцевали перед зеркалом.

– Привет, дорогой!

– Приветики, дядечка Викто-ор… – с ударением на последнюю гласную, протянула насмешливо Паола, падчерица. Паола была высокая, крупная, больше и тяжелее матери. Не толстая, нет, но какая-то массивная. «Вот ее тоже на спорт надо сдать, правда, опять скандал и истерика будут, если я об этом скажу», – подумал Виктор.

– Ты что, не замечаешь? – спросила Лиза.

– Что?

– Поля подстриглась. Ей идет. Сразу так лицо открылось, такой свет из глаз, да?

Виктору стрижка падчерицы не понравилась. «Щеки теперь торчат», – подумал он, но не озвучил эти мысли вслух.

– На ужин что есть? Я забыл купить… – Виктор отправился на кухню.

За ним следом Лиза.

– Я тоже хочу подстричься. Даже еще короче. Прямо под мальчика, – заявила жена.

– Нет…

– У меня идеальная форма головы и идеальные черты лица. Мне пойдет.

– Да ни за что, – решительно не согласился Виктор и открыл холодильник.

– Я всю жизнь с это гривой, надоело, хочу поэкспериментировать. Вот эти стаканчики не трогай и ту кастрюльку тоже. А это мне на завтра.

– А что есть-то?

– Вон мясо в упаковке.

– Пожаришь, может быть?

– Сам, все сам, у нас равноправие…

– Лиз. Я не умею.

– Ну, так учись.

– Согласен. На следующей неделе запишусь на кулинарные курсы, буду учиться. А пока – пожарь?

– Я не могу. Я вся пропахну этой гарью…

– Так вытяжка же!

– Витя, у меня волосы, они моментально все запахи впитывают… Поэтому, кстати, мне надо подстричься.

– Я есть хочу, – мрачно произнес Виктор. – Оно, конечно, полезно – форму держать, но совсем голодать я не согласен.

– Спустись вниз, пока еще не закрыта твоя кулинария. Только не бери оливье, он жирный, бери салат из капусты.

– Лиз. Но это свинство. Пожарь мясо. Я работаю, между прочим, а ты нет.

– У нас равноправие. И перекинь на мою карточку деньги, я за Полины курсы должна заплатить.

– В этот вуз? Давай раз еще сядем и поговорим, вместе с Полей…

– Витя, не начинай, – отмахнулась жена и покинула кухню. – И потом, мясо мне никогда не удавалось, ты же знаешь… Оно тут давно лежит. Я его уже маме хотела отдать.

Виктор вздохнул. Он совершенно не обиделся на жену. Оделся, вышел из дома. В кулинарии долго стоял у витрины, разглядывая салаты и прочие уже готовые блюда. Раньше он питался именно этим. Что ел, когда сам работал дальнобойщиком, в долгих рейсах, лучше вообще не вспоминать. Но теперь все изменилось. Он стал другим, он сумел с помощью спорта привести свою фигуру в порядок и хотел бы еще и наладить свое питание. Ну сколько можно жрать покупные салаты (к поеданию покупных салатов применим именно этот глагол) и бегать по кафе и ресторанам? Немного простой домашней еды – вот чего не хватало сейчас Виктору. И не потому что он не хотел опять поправиться, нет. Он перестал относиться к своему телу с пренебрежением. Это его тело – тот сосуд, в котором он носит свою жизнь. Это важно – содержать данный сосуд в порядке. Без фанатизма, без превращения в маньяка-зожника, но и без полного пренебрежения.

Лиза всю совместную жизнь боролась за то, чтобы ее муж выглядел «как надо». По-мужски привлекательно, то есть. Так почему же в одном из важных вопросов – питании – она не захотела участвовать? Нет, ну понятно, сейчас равенство и равноправие, нет мужских и женских обязанностей, но когда муж тащит на себе все – оплачивает счета, купил квартиру и машины, работает не покладая рук, а жена не делает вообще ничего, не работает, не занимается домом (все домашние хлопоты на приходящей домработнице)… Как-то это несправедливо, нет?

Если подумать, даже посещение кулинарных курсов Виктора не спасет. Времени все равно маловато, да и это же так приятно – получать еду из рук любимой женщины. Это таинство, это древний ритуал, это проявление заботы, в конце концов. Это материальное проявление любви, в сущности.

А так получается, что Лизе важно лишь одно – как выглядит ее муж, его внешняя оболочка, а что там у него внутри, откровенно говоря, в кишках творится, ей плевать. Он всю жизнь положил на то, чтобы Лиза жила беззаботно и легко, никогда не расстраивалась и не плакала, а ей стейк ему неохота пожарить. Ему было дело до каждой ее волосинки, до мизинчиков, до родинки на шее, до ее сердца и вен, а ее, получается, волновало только то, не помятое ли пальто он надел и не стыдно ли с ним в люди выйти… Нет, ну понятно, что ответственность за свою телесную оболочку лежит на «владельце» самого тела, нечего на окружающих перекладывать вину за свой гастрит или там язву, но как-то это грустно все. Особенно когда вспоминаешь о своих вложениях в отношения. Когда ты – всё, а другая сторона – ничего. С другой стороны, опять же – а тебя что, просили так много вкладывать? Заставляли? Сам, все сам, добровольно. И институт бросил, и с родителями отношения испортил.