Страница 2 из 21
Девочка протянула женщине ЕЕ деньги.
Та аккуратно двумя пальцами, как будто боялась испачкаться, взяла их и вышла из спальни, уводя с собой мальчика.
Девочка присела рядом с открытой тумбочкой, прямо на голый пол, прямо на ту самую царапину, которую все время рассматривала. Достала из тумбочки бархатную статуэтку, стала ее гладить. Черная кошка зияла дыркой вместо уха, на спине не хватало треугольного осколка. Если просунуть туда пальчик, то можно порезаться. Такое уже было. Однажды она порезала пальчик об острые, как бритва края. Девочка хорошо помнила тот день, как будто все произошло только что. Они искали этот осколок – не нашли, куда он запропастился – не понятно? Вот ухо разлетелось на очень мелкие острые частицы, что их не возможно было склеить. Но они целенаправленно, уперто, через слезы собирали и склеивали статуэтку обувным клеем. Потому что это не просто статуэтка черной кошки. Это – Память. А Память нельзя выкинуть в мусорное ведро, даже если оно раскололось и разлетелось на мелкие осколки. Нельзя допустить, чтоб Память валялась на мусорной свалке. Нельзя допустить, чтоб Память оставили без хозяина, а хозяина без Памяти.
Разбитую статуэтку склеивали детские ручки, поэтому получилось неровно, чуть безобразно. Бархат отошел от краев, оголяя белую основу, клей торчал между осколками, как шрамы на коже, выпирал рубцами. Смотрелось неаккуратно. Но разве Память должна быть всегда аккуратной, красивой, безупречной, идеальной? Память может быть такая, как эта кошка. Несовершенной, трепетно восстановленная из неровных острых осколков, в шрамах из клея. А еще шрамах из воспоминаний.
Главное, чтоб Память была честной и настоящей, чистой, любимой, родной. И вечной.
***
Совсем недавно…
Уже двое суток в дороге. Колеса поезда мерно постукивали, но от них уже давно хотелось отдохнуть. Она смотрела в окно на уносящийся вдаль лесочек, постоянно спрашивая себя, зачем? Как? Не зря ли?
Какая-то смутная тревога терзала ее, но она пыталась себя успокоить и списывала все на свою усталость и нерешительность. Марта всегда была нерешительна и отлично это знала и адекватно отдавала себе в этом отчет. Но эта смутная тревога все никак не давала ей покоя и закралась глубоко в грудь, в самое сердце. И не собиралась уходить, как бы ни старалась Марта себя успокоить и переубедить.
Лесочек уже пропал из вида, а вопросы остались.
Как? Как она решилась на все это? Не зря ли? Что она придумала? Разве есть где-то лучше жизнь, чем дома?
– Конечно, есть, – отвечал ей внутренний голос – ты же все сама видела по телевизору, слышала от соседки, бабушки Муси. У нее все родственники живут в городе. Там хорошо. Там есть работа, там есть порядочное жилье, там есть деньги, там есть все. В городе хорошо.
– Города бывают разные – отвечала Марта своему внутреннему голосу – а мы с Анютой, как две потерпевшие наводнение, помчались сразу из Норок в Москву. А если столица нас не примет?
– Да ладно, тебе. Разве ты знаешь людей, которых столица не приняла? Никого. А кого ты знаешь и помнишь в селе Норки? Остались три бабульки старые, и два алкаша пропойных. Образно, конечно, но разве можно оставаться в Норках?
– Нет.
– Вот и правильно, что Анюта позвала в Москву. Устроитесь на работу, дадут комнату в общежитии, потом снимите квартиру и заживете. И начнется у вас жизнь, а не выживание. Вспомни как жила? А лучше не вспоминай. В полуразвалившемся доме, без мамы, дядя Петя умер два месяца назад, он любил тебя как родную внучку, а ты его называла дедом Петей. Раньше ты жила в Норках только ради мамы, а потом из-за него, но теперь тебя там ничто не держит.
– А могилки? За ними надо ухаживать – не унимался внутренний голос.
– В городе будешь хорошо зарабатывать, раз в год сможешь приехать и поухаживать за могилками. Так и что тебе осталось? Менять место жительства, найти работу и настраивать жизнь на хорошую волну. А в Норках вас с Анютой ждала одна участь – спиться и замерзнуть зимой в сугробе под собственным забором, как тетя Вера, покойная, которая всю жизнь проработала в магазине, который загнулся, вот она и спилась. Так что начинай радоваться и наслаждаться жизнью. И не забудь Анечку поблагодарить, которая вырвала тебя, как морковку из той грязной деревни. И давай-ка, Марта, откидывай эти грустные мысли и тревоги. Бери пример с Анюты.
Марта посмотрела на Анюту, та с самого утра щебетала с подсевшим ночью в плацкарт, парнем Костей. Парень подруге понравился, вот она с ним и щебетала. Если бы не понравился, то нагрубила бы, даже глазом не моргнув. Это Аня умела.
– Вот так мы и решили ехать в Москву – рассказывала Аня – самое сложное было уговорить Марту начать новую жизнь подальше от Норок. Норки это деревня, в которой мы проживали, и предки мои там всю жизнь мучились, и их предки тоже. А ты давно в Москве живешь?
– Давно – ответил Костя – а как же родственники ваши отреагировали на ваш отъезд?
– Мои? Никак – пожала плечами Аня – бате, вообще до меня дел нет, пьет он в дурную глотку. А Марта вообще сирота, на ее отъезд некому реагировать. А ты где в Москве работаешь?
– Я менеджер в одной крупной коммерческой компании, в отделе продаж.
– Менеджер, слово-то какое красивое. – протянула Аня – Начальник значит.
– Почти. Отвечаю за поставки товара и продажи.
Он весело рассмеялся, шутку никто не понял и его не поддержал.
– Начальник, а в плацкарте ездишь? – спросил дедушка – экономишь что ли?
Дед Василий сел в поезд на той же станции, что и девушки и с самого начала пути пытался учить Аню уму разуму, думая, что она несмышленая вертихвостка, которой мозг в голове не мешало бы вставить, да еще и путем ремня по пятой точке. Всю дорогу они спорили по поводу и без него, чем сильно раздражал оппонентку.
– Нет, дед, – весело ответил Костя – студенческая привычка осталась. Когда еду в купе, ностальгия мучает по таким вагонам.
– Очень радостно ехать в вонючих плацкартах – вздохнул дед.
– Просто не обращаю внимания и не сравниваю с лучшим. Вот и весь секрет. Тем более, в таких вагонах можно найти много хорошего и познакомиться с прекрасными девушками – он махнул рукой на деда и повернулся к Ане, дав понять, что не хочет продолжать спор с вредным дедом – Так, а что твои родители? Им совсем не интересно, куда ты поехала?
– Я ж тебе говорю, батя пьет не просыхая. Я ему сказала, что уезжаю, он головой махнул и стопку опрокинул за мой отъезд, а матушка моя лет десять назад уехала в Турцию, хотела сначала тряпками заниматься, вещи от туда возить, а потом видать и передумала, там и осталась. – Аня вздохнула – вроде замуж там вышла.
Дед громко фыркнул – все посмотрели на него, а он махнул рукой и недовольно возмутился:
– Разве ж это мать?
– Нормальная у меня мать – возразила Анюта – она мне деньги высылает. Иногда. Письма пишет.
– Тоже иногда?
– У нее все хорошо.
– А у тебя ж тогда, почему все плохо? – резонно заметил дед.
– Потому, дедушка, что живу я не с матушкой в Турции, а с батей в Норках – таким же тоном ответила ему находчивая Аня.
– Ну не в норах же.
– Почти что в норах. Село есть такое – стала объяснять Аня Косте – Норки называется. У нас лис много, они в норах живут, вот у нас там нора на норе. Много очень. Отсюда и название чудное. Но оно, дедушка, соответствует тому образу, как люди там живут. Как в норах. Больше ничего нет.
– Что ты, дед, привязался? – не зло спросил Костя – сам должен понимать, что от хорошей и сладкой жизни не бегут в Москву.
– А – дед махнул на Костю рукой, посмотрел на Марту неодобрительно, грустно вздохнул и отвернулся к окну.
Костя скорчил рожу в спину деду и спросил у Ани:
– Так и что мамка твоя? Что сказала-то тебе? Благословила?
– Ха, – засмеялась Анюта – я ей еще ничего не сказала.
– Как это?
Удивился Костя и посмотрел на Марту, отмечая, что подруга этой веселой Анюты, полная ее противоположность, скромная, спокойная, а еще и красивая. Аня тоже красивая, но Марта красива и благородна, фигуриста и совершенна. Никакой суеты, переполоха только размеренность и спокойствие. Сразу и не скажешь, что она с деревни Норки бежит. Она, как и вредный дед, смотрела в окно. И совсем не радовалась общению с ним, чем очень его удивляла и чуть огорчала. Ему хотелось переключить ее внимание на себя. Но девчонка не была от него в таком же щенячем восторге, как Аннушка. Ну ничего, ничего страшного.