Страница 23 из 26
– Ну чё, не пустил тебя дед? – случился вдруг рядом монашек Фёдор.
– Не пустил, – буркнул Сергуля. – Не нужны нам гвозди, нужно вот ходить с веревкой по грязи.
– Я вот чего подумал! – Федя заговорщецки наклонился к уху Сергули. – В стрельцы нас не возьмут, точно. Там все на подбор, друг друга знают в строю. Да и кафтана под полковой цвет не подберём. А вот я намедни слышал, как княжеский Фуфай черемисскому князю Муркашу втолковывал. Чтобы он проявил если не удаль, то верность. Чтобы согнал с окрестных деревень разный народец, без спросу и разбору. Всем им выдадут оружие, это верно знаю.
– В одном отряде с инородцами? Как-то страшно, признают за русских да прогонят! – Сергуля пожал плечами и сделал на лице маску недоверия.
– Кто там разбирать будет?! Шапку на глаза поглубже надвинь, да не вылезай вперёд. И вообще, кто первый хотел идти на казанских?
– Я хотел. Хочу. Когда идём то?
– В ночь сегодня. Сбор на той стороне реки будет, это мне старец сказал.
Хочешь, отпрошу тебя у деда? – осмелел вдруг Фёдор.
Сергуля задумался. – Нет, не надо. Не отпустит всё равно. Уходить надо по-тихому.
Под вечер, когда мастера и подмастерья уж ополоснули свои миски и ложки после ужина, мастер Молога вместе с бригадиром Костей и двумя старыми плотниками прикидывал что-то у костра. Рассуждали, что срублена церковь «в чашу», хотя велено было по-другому. О длине трапезной, перевязке с восьмериком. Сергуля сказал деду, что мол идёт к отцу Макарию помогать, что было чистой правдой. Монах вместе с двумя послушниками грузился в лодку со всем необходимым, чтобы через пару дней на противоположном берегу организовать обряд крещения. Туда же были с утра отправлены несколько плотников, чтобы срубили для этих нужд подобие охотничьей заимки и часовенку. Когда Сергуля прыгнул в лодку после погрузки Макарий, конечно, поинтересовался, куда это он с ними на ночь глядя. Но Сергуля с готовностью схватился за вёсла, а Фёдор коротко пояснил, что мол, отрок добровольно помогать вызвался. «Ну храни тебя Господь» – перекрестил Макарий Сергулю и улёгся подремать на носу.
К ночи на поляне между двух отрогов холма собрались сотни две мужчин разные по возрасту, росту, одежде. Было очевидно, что люди эти не держали в руках более кровопролитного оружия, чем туесок для сбора грибов и ножик для пускания сока у берёз. Собравшуюся, гудящую нечленораздельно толпу кольцом окружили стрельцы с пищалями и бердышами. В свете костров были видны две конные фигуры: князёк Муркаш и старший дружинник князя Серебрянного Фуфай.
– Народ лесной и луговой! Слушай! – обратился к стоящим неровно Фуфай. – Не храбрости, но верности ждёт от вас князь! Явите верность Московскому великому государю и будете пожалованы милостями. Каждому шубу дарует царь, князя вашего Муркаша в Москве привечать будет. Покажите себя в бою с казанцами и жизнь ваших детей под рукой Москвы будет спокойной и сытной. А вы награждены будете деньгами богато! У паромов получите оружие!
Муркаш кивал в такт короткой речи Фуфая, а по окончании сказал несколько слов по-своему, развернул коня и дал рукой знак всем следовать за ним. Сергуля и Федя, наблюдая за всем этим со стороны поняли, что если и смешиваться с этим нестройным войском, то только сейчас. Пригнувшись, они пробежали вдоль кустов и там, где круг стрельцов был не плотен, быстро протолкались через двух – трёх человек, оказавшись как бы не с самого края толпы. Через короткое время, по началу движения стрельцов, люди тронулись в путь. Им предстояло под бдительной охраной пройти с десяток вёрст, спуститься к тому месту, где в Волгу ронял свои хрустальные воды Гремячий ключ и на паромах-плотах переплыть на сторону Казани.
Уже светало, когда усталая молчаливая толпа добрела до места. Когда стрелецкие десятники прокричали: «Отдых!» все разошлись, а многие повалились на траву. Сергуля достал из-под душегрейки флягу, вынул пробку и начал набирать ключевую воду. Фёдор пил воду, зачерпывая из ручья двумя ладонями, а многие из лесных людей просто легли животами на волжский бережок и пили воду из реки, сплёвывая попавший в рот песочек.
В течение дня на берег сгоняли ещё и ещё множество людей диковатого вида. Вечерело. Сергуля и Фёдор откровенно скучали, играли в ножички: кидали в землю небольшой ножик, стараясь воткнуть его в фигуру, нарисованную товарищем-противником. Ладно хоть нудный дождик перестал докучать. Вдруг раздался шум, в толпе почувствовалось шумное волнение. С криками: «Расступись!» в середину поляны закатили четыре огромных котла, от которых исходил пар и запах каши на сале. Следом заехала телега, на которой валом лежали караваи не сегодняшнего чёрного хлеба. И если кашу бородатые мужики в белых рубахах раздавали в миски, выстраивая какое-то подобие очереди, то к хлебу толпа кинулась, уподобившись зверской стае. Через несколько мгновений толкотни и борьбы телега была пустой, а хлеб разобран и разорван на части. Надо ли упоминать, что привыкшие к степенным трапезам, один в среде плотников, другой – в монастыре, Сергуля и Федя остались без хлеба. С кашей было попроще. Собственные миски и ложки были у парней с собой и главное было аккуратно вылезти из толчеи, не вывалив полученную пищу. Мысли о том, что они находятся не совсем в таком войске, с которым они мечтали громить басурман, посетили мальчиков каждого в отдельности и от этого противно заныло на душе. Но признаться друг другу в своих мыслях они стеснялись, поэтому ели свою кашу молча, присев подальше на подсохший пригорочек. Ещё тоскливее сделалось, когда спустилась ночь. Парни вместе со всеми стояли на ногах, теснясь возле паромов, ожидая своей очереди. Перед самым заходом на плоты оружейники выдавали каждому орудие убийства. Копья кончились быстро, на первых рядах. Сергуле в руки сунули какое-то подобие мотыги на длинном древке с заострённым до блеска передним концом и тупым задом. Фёдор получил нечто подобное и смотрел на Сергулю круглыми глазами.
– Это что, молоток такой? Как этим воевать?
– Похоже на кирку, какой камни добывают, только тоньше и острее! – сказал Сергуля, пробуя острие оружия пальцем на остроту.
– Это клевец, казачки! – произнёс сзади хриплый русский голос. Мальчишки обернулись. Перед ними стоял невысокий жилистый мужичок, из сорта таких, что в драке обычно оказываются сильнее, чем выглядят внешне. – Клевец штука дельная. Пробьёт и кольчугу и броньку. Голову вместе со шлемом пробивает, аж с песней! – причмокнул мужик.
– А ты, что ли пробовал? – осторожно спросил Федя. – Может тебе туда, к стрельцам да копейщикам русским надо лучше, чем в этой ватаге быть?
– Эх, нельзя мне туда в войско, я ж беглый ушкуйник! Мне даже к татарам нельзя! Татары меня распознают – за ребро подвесят, русские – на колесе изломают.
– За что же? – изумился Фёдор.
– За то, что погулял в своей жизни и по тому, и по этому бережку, любезные казачки. И ещё погуляю! – подбоченился левой рукой собеседник, правой поигрывая длинным, необычно загнутым вперёд ножом.
В первых рядах, уже ступивших на левый берег Волги, слышалось оживление. Ночную тишь разрезали одиночные крики, видимо, пытающиеся ободрить разношёрстное войско. Залаяли собаки, раздалась татарская брань. Сергуля из толпы мог видеть, что слева он них стояло два больших судна с мачтами и множеством свёрнутых парусов. Впереди он видел только спины и чувствовал запах немытых тел, сзади его подталкивали. Постепенно становилось просторнее, людская масса растеклась по берегу и вытолкнула Сергулю с Федей на передний край. Перед ними открылась татарская деревня, которую при луне можно было разглядеть в деталях. Рядами, чуть спрятавшись в своих садах за резными палисадниками, стояли бревенчатые избы и сараи, обитые горбылём. По широкому берегу были развешаны рыбацкие сети на подпорках. В небольшом заливе качались несколько длинных, человек на двенадцать, деревянных лодок с вёслами. Два больших корабля стояли в лунной дорожке на якорях. Корабельный остов, как скелет древнего чудища, покоился на подставках поодаль.