Страница 14 из 26
– Твою ж мать! – Василий почти повис на этой корзинке, и увлекая её своим весом вниз покатился по столбу. Через мгновения походкой героя он уже шёл к зрителям под ликующие овации. Надо сказать, что Искандер опередил Василия ненамного, и тоже с добычей направился к своим. Швырнув птицу толпе бедняков, Василий залез на своё место и стал натягивать сапоги, попутно поддаваясь висящему у него на шее восторженному Сергуле и дружеским похлопываниям богатыря Фуфая.
Не какое-то время поляна сабантуя стихла. На самом почётном месте амфитеатра происходило какое-то движение. Общее внимание привлекла к себе фигура знатной дамы в малиновом, шитом золотом одеянии и высоком конусовидном головном уборе, посверкивающем драгоценными камнями. Рядом расположился мальчик лет четырёх в белой чалме и зелёном, также дорого расшитом халате. Вместе с дамой на ярус вошёл грузный немолодой татарин с седой окладистой бородой в отделанной соболем шапке и шубе из дорогого меха, подчёркивающего переливами на солнце богатство хозяина. Глашатаями было объявлено, что хан Утямыш с царицею Сююмбике явил милость присутствовать на сабантуе. Все обернулись и отреагировали восклицательным охом. Программу праздника, по взмаху платка Сююмбике, продолжила борьба курэш.
– Смотри, Алексей Фёдорович! – оживился мурза Аликей Нарыков. Вон вместе с Сююмбике сидит Чапкын-бек Отучев. По русской мере это ближний боярин. С ним нужно тебе с глазу на глаз потолковать. Сейчас мы нашу регентшу займём чем-нибудь…
– Любезные хозяева, не нужно считать гостя слишком наивным! – сказал Адашев. – Верить, что Сююмбике, дочь ногайского хана Юсуфа, способного собрать в любое время двадцать тысяч сабель, ничего не решает, может только наивный мальчик. Я похож на такого? И то, что женщина уцелела в вашей змеиной ступе и уберегла сына, разве не достойно уважения?
– Мы все тебя поняли, Алексей Фёдорович! Будешь говорить с ними, мы это устроим. – почти прошептал мурза Камай.
А на майдане происходило действие, ещё более захватывающее, чем все предыдущие. Лучшие батыры с берегов Средней Волги и Камы, щеголяя своими мускулами, пытались доказать превосходство и просто покрасоваться. Расчёт был на ловкость и силу, потому как древняя борьба курэш не изобилует разнообразием приёмов. Соперники, оголённые сверху по пояс, пытаются уцепиться за широкий кушак, которым каждый из них подпоясан. А уцепившись нужно рывком или броском повалить соперника. Через некоторое время на майдане осталось всего два безусловно лучших борца.
Огромного роста казанский богатырь Сюнчелей, только что выигравший десяток схваток, смотрел на окружающих взглядом большой бойцовской собаки, которая привыкла побеждать, и при этом улыбался бесхитростной улыбкой. Марийский боец Мамич-Бердей, напротив, горячил себя и задирал соперника жестами и фразами, нервно прохаживаясь взад-вперёд. Казанец обладал необхватными руками, был крупнее и выше соперника, но Бердей, хоть и был изящнее, тоже имел скульптурное сложение. Глядя на двух батыров закрадывалась мысль, что именно так и должен выглядеть настоящий человек, мужчина. И если был на майдане кто-то не уступающий этим двум по борцовской хватке и монументальности, то это, конечно, был Фуфай, самый азартный зритель. Он уже обернулся к князю Серебряному с немым вопросом: «Ну как? Можно?» и получив угрожающе-отрицательный жест в ответ сидел теперь, сжав пудовые, похожие на пушечные ядра, кулаки.
– Кабы кулачный бой был, как на масленницу! Да, Фуфай? Вот бы мы показали лиха! – ободрял его Василий.
– Да я бы и в этом тартарском способе показал бы! – сквозь зубы шипел Фуфай.
– А какие ещё зрелища приготовили нам любезные хозяева? – поинтересовался Адашев, обращая внимание на разгорающиеся страсти своих соотечественников.
– Верховые скачки, по кругу, – ответил тихо на ухо Адашеву хан Дервиш-Али.
– А в этих скачках тоже есть, наверное, самый сильный, кто должен победить?
– Три лета кряду первым приходит арский князь Епанча!
«Епанча, Епанча» – перебирал в уме Адашев. Слышал по рассказам. Не тот ли лихой это Епанча, который угробил сотни русских воинов в прошлый поход? И надо ли, чтобы мои воинственные спутники смотрели на этого Епанчу? Нет, нам нужно договариваться о мире, во всяком случае пока!
– Досточтимый Дервиш! – проговорил Адашев громко вслух. – Мои друзья начинают скучать, может им есть занятие повеселее, чем на лошадок смотреть?
– О, прошу гостей оказать мне честь! – тут же сообразил Дервиш-Али. – Рашид! Рашид-бек! Что ты так далеко там сидишь внизу! – крикнул Дервиш, как будто не он определил это место послу. – Поднимайся к нам! Своди-ка дорогих гостей – князей Петра и Семёна в баню. Вот она стоит на окраине, последний сруб. Затоплена, только гостей там и ждут! Рашид с готовностью и дипломатичностью повёл Серебряного и Микулинского вниз по ступенькам. А Адашев, дождавшись пока соратники удалятся, в сопровождении двух мурз и хана Дервиш-Али начал продвигаться по ступенькам вверх.
– Великий государь Московский и всея Руси Иоанн относится к земле Казанской по-отечески и разорения не желает! – начал беседу Алексей Адашев. – Желает наш царь лишь справлять дела по старинной правоте своей.
– Какую же правоту имеет московский великий князь над ханством Казанским, жемчужиной в святом ожерелье Ислама и ростком на дереве династии Чингиса? – учтиво поклонившись, отвечал Чапкын Отучев. – На весах Вселенной чаша Казани может и перевесить московскую. За нас Орда! За нас Крымский хан и османы! За нас Ногайская степь! Черемисские и сибирские властители за нас! С выполнимой ли задачей ты приехал, досточтимый посол Адашев?
– Известно ли тебе, бек, сколько мурз каждый год под крыло Москвы перебегает? Одно Касимовское княжество на Оке чего стоит. Чаша Казани тяжела, это ты верно заметил, и испить её не пожелаешь никому. Нет сильной власти в Казани – прости, царица Сююмбике и да простит хан Утямыш – но это так! Крымцы, ногайцы, арские и лесные князьки грабят людей сверх меры, не дают жизни. Потому мурзы к нам и бегут!
– А какая печаль русскому государю до наших казанских бед? Царь жалостлив?
– А забота такая. Казань чинит разорение Руси каждое лето. И нет силы, которая бы успокоила эти ватаги, подчинила бы. По нашим счётам до трёх десятков тысяч полонённых русских в Казани на рабстве. Торговля по Волге встала, купцам через Казань пойти опаснее теперь, чем в загон к медведям прыгнуть.
– Чего хочешь ты, посол, от нас? – вступила в разговор Сююмбике, поглаживая по головке играющего тут же на ковре Утямыша. – С чем прислал тебя Иоанн?
– И я смею повторить вопрос. Почему царь Московский по-отечески на нас смотрит? Не самонадеян ли он по молодости? – насупился Отучев.
– Государь Московский именуется ещё и царём Болгарским и прочее. Известно тебе это, бек? Ещё со времён великого деда его Иоанна Третьего Булгар Волжский, а значит и Казань – под властью Москвы. И кому править Казанью то в Москве рядят. А к тебе, царица, и к тебе, бек Чапкын, такое дело, чтобы на собрании Дивана донесли вы добрую волю царя Московского. А воля такая. Принять на ханство в Казани хана Шах-Али из Касимова до того, как Утямыш в силу войдёт. Всех полоняников русских по домам пустить без оговорок. С ханом Шах-Али разместить в Казанской крепости две сотни детей боярских с челядью. Вот и все условия.
– Что получим за уступчивость, посол Алексей? – спросил Отучев.
– Будут сняты все заставы царские с Нагорной стороны и из Черемисских лесов. Угодья и промыслы вернутся казанским бекам и мурзам.
– Я оглашу условия русского царя на заседании Дивана, посол! – сказал Отучев. – Начинаются скачки, давайте посмотрим на лучших всадников лесов и степей!
– Когда обратно в Москву отправляешься, любезный посол? – вполголоса спросила Сююмбике.
– Нам задерживаться долее в гостях смысла нет. Когда совет знатнейших и мудрейших людей Казани примет верное решение, тогда встретимся ещё раз в городе вашем, а не в поле.
– Я попрошу передать письмо государю Московскому и всея Руси. Доставишь?