Страница 8 из 15
– Весь Севастополь только и говорит о том, как гвардии поручик Соколовский вышиб французов и англичан из ложементов IV бастиона. Инда осерчал добрый молодец, и благословения командирского не испросив…
– Врут, – по-прежнему с иронической улыбкой, но твердо повторил Соколовский, опустив взгляд карих глаз с рыжинкой. – Во-первых, исключительно по приказу Павла Сергеевича; а во-вторых, Бог свидетель, я был всего лишь очевидец события. Подлинный же герой был другой, а я со своим ажиотажем только путался у него под ногами. Что ж ты врешь, любезный? – обернулся он к Лионозову, тут же состроившему комическую гримасу раскаяния.
Пристыдив приятеля, лейб-гвардии поручик прошел к хозяйке и, сунув фуражку в белом чехле под мышку, поцеловал руку в пышной манжете, рябую от старческих родинок.
– Наши ребятушки ловко били врага в ложементах, – продолжил Соколовский. – И верно, вести их в бой было сущим удовольствием.
Прикладываясь к ручкам дам и девиц, он не забывал всякий раз, распрямившись, отбросить назад густые волосы вороньего отлива.
– Мое почтение… – поручик пожал крепкую ладонь моряка с эполетами капитана второго ранга, после чего, наконец, перешел к самой сути рассказа. – Но надо отметить, что неприятеля мы били уже битого… pardon за тавтологию.
– Это как? – вскинул белесые брови моряк.
– Именно. Перед этим в ложементах разорвался камнеметный фугас, приведенный в действие подлинным героем дня, – адъютант Соколовский развел руками, как если бы сожалел, что не сам был тем героем. – Но вам, сдается, его историю уже рассказывали? – Виктор обернулся на Лионозова.
– Во всех подробностях, – подтвердил Федор. – О похождениях бравого штабс-капитана уже доложили-с. О смелом его маскараде, одураченных французах и красных штанах, едва не стоивших ему жизни.
Как-то сам собой подвиг штабс-капитана Пустынникова стал в обществе приключением, вызывающим больше веселья, чем сочувствия, тогда как суровая и подлинно героическая проза в лице генеральского адъютанта заставляла сильнее биться чувствительное сердечко.
Тяжело опустившись в кресло с резной спинкой, Соколовский поморщился, скрывая ото всех не то смертельную усталость, не то рану, втайне перевязанную, чтоб не отправляться с позиций в госпиталь.
– А что, где он сам? – оглянулся Виктор из кресла. – Я пригласил нашего героя, чтобы еще раз и публично просить у него прощения.
– Но… за что ж вам извиняться? – раздался девический голос, сорвавшийся на первом слоге, должно быть, от волнения.
– Что по горячности своей едва не сорвал его замысел, – ответил Виктор, нарочито не оборачиваясь, но знал, что особа, задавшая столь взволнованно этот вопрос, нарядилась сегодня как-то особенно обдуманно. Весь наряд – нежно-розовая дымка на белом накрахмаленном чехле, с довоенным богатством расшитая арабесками.
Меж тем парафиновой прозрачности щечки девушки залило румянцем еще большим, чем если бы гвардеец посмотрел на нее в упор, а Соколовский добавил, улыбнувшись краем рта:
– Впрочем, мы уже и объяснились с ним на поле боя сразу, и весьма оригинальным образом.
– Какого черта! – прорычал штабс-капитан Пустынников, невольно раскинув руки, как будто все еще сдерживал напирающую толпу пехотинцев. – Разве уже был приказ к наступлению? Откуда вы здесь прежде сигнала?
– Ежели хотите приказ, то был приказ генерал-майора Шварца, – секунду подумав, парировал лейб-гвардии поручик, также удерживающий колонну поднятой над головой саблей. – Решение было принято и командиром бастиона. А сигнал… Что еще за сигнал? – недоуменно наморщил он лоб под лакированным козырьком фуражки.
– Да вот этот… – штабс-капитан выдернул из прорезного кармана шинели газовый шарф алого перелива и, насадив его на острие французской шпаги, отчаянно замахал в сторону бастиона, отбежав от колонны на открытое пространство.
Вокруг него тут же взвились пыльные дымки вражеских пуль…
– Есть! Есть сигнал, ваше благородие! – едва не вывалился за бруствер кондуктор минного отделения Горохов, прихваченный мичманом Коганом, чтоб рассмотреть сигнал с бастионного вала.
Сам-то Коган даже на расстоянии вытянутой руки мало что мог разглядеть и едва ли видел командира бастиона – к которому обещался бежать, как только станет известно что-либо о судьбе предприятия штабс-капитана Пустынникова, – хотя капитан 1-го ранга был всего в десяти шагах от него, в орудийном дворике 32-й батареи.
Коган все же добежал, но только направленный в нужную сторону бесцеремонным тычком своего кондуктора.
– Есть сигнал, ваше высокоблагородие! – прокричал мичман, очутившись перед Раймерсом. – Можно взрывать!
– В том-то и дело, – озабоченно глянул на него Павел Сергеевич. – … Можно ли?
Он раздраженно потеребил кончик полуседого уса и махнул ладонью куда-то вниз, в оседающие облака порохового дыма. – Извольте-с видеть, этот вздорный мальчишка, генеральский адъютант, не дожидаясь приказа, вывел батальон в ложементы. Герой, куда нам, убогим-с!
– Однако они стоят, Павел Сергеевич, – оглянулся на него собственный адъютант, отняв от глаз складную подзорную трубу. – Батальон стоит перед ложементами, сразу за валом, отстреливается.
– Вот оттого и машет штабс-капитан! – оживился Коган, изображая рукой сигнал, поданный снизу алым шарфом. – Не стал бы Илья Ильич подвергать людей опасности, значит, можно!
Он осекся, услышав походный бой барабана, казалось, разметавший клубы дыма над редутом.
Все обернулись. Командир бастиона быстро вышел из орудийного дворика к краю дощатого настила, тянувшегося вдоль батарей, перегнулся далеко за жерди перил, или, по флотскому обычаю, – лееров.
– Ну, пожалуй, и впрямь можно-с, – пробормотал он спустя пару секунд в усы и, отпрянув от жердей, повторил: – Кажется, можно. Как раз тобольцы подошли. Действуйте, Антон Михайлович!
– Аарон Моисеевич, – проворчал мичман и командир минной команды, скатываясь с батареи по трапу.
Прошло совсем малое время, и земля ударила в подошвы сапог, заставив пошатнуться колонну, упрямо стоявшую под пулями неприятеля, едва прикрывшись неровностями местности, благо, что картечь полковых пушек, доставленных французами в ложементы чуть ли не на руках, до колонны не доставала, как, впрочем, и ядра тяжелых батарей, перелетавших на бастион.
Сразу после встряски громыхнуло так, что бывалые воины принялись зевать, чтоб вернуть слух, а над ложементами вскинулась и осела земля и стали разрастаться рыжеватые клубы пыли и дыма.
– Вот теперь геройствуйте, поручик, – облегченно выдохнул Пустынников, пряча шарф за пазуху нательной рубахи, совершенно потерявшей первоначальную белизну.
– А шарфик-то, пожалуй, девический? – не к месту то ли поинтересовался, то ли констатировал Соколовский, насмешливо щурясь из-под насупленного козырька фуражки, однако не дождался другого ответа, кроме предостерегающего взгляда исподлобья.
Еще мгновение подумав, поручик кивнул:
– Виноват. Pardon за бестактность. Не составите ли компанию? – острие драгунской сабли адъютанта указало на стену из плетеных тур, быстро зарастающую дымками ружейных выстрелов.
– Отчего же… – скинул наконец вражью шинель штабс-капитан и, перехватывая половчее пехотную шпагу с широким лезвием, заметил без видимой язвительности: – Теперь, пожалуй, ваша поспешность будет более уместна.
– И вам советую, – хмыкнул лейб-гвардии поручик. – Поспевайте.
– Свалка произошла жесточайшая, – заключил Соколовский уже в самозваном офицерском собрании князя Мелехова. – Так что оглядываться мне было, право, некогда, но я все же не мог не заметить, что штабс-капитан сражался как демон. Да и как не заметить, господа, если французы и англичане попросту от него разбегались, как от родителя с розгами.
Переждав смех, рассказчик будто отмахнулся от чьих-то назойливых восторгов: