Молитва о Рейн (ЛП)

Мне не нужно оборачиваться, чтобы понять, на что он смотрит. Я чувствую адское, горячее дыхание лошади на своей шее. Склоняю голову, готовая принять свою судьбу, и чувствую, как ветер от раскручивающейся булавы раздувает мне волосы. Зажмуриваюсь и готовлюсь к удару, но шар с шипами не касается моего черепа.

Он разбивает стекло под моими руками.

Не раздумывая я бросаюсь в холодную мутную воду: ищу, тянусь, пытаюсь ухватиться за Уэса. Но не могу его найти. Плыву глубже, но не достигаю дна; влево и вправо, но не могу нащупать стену. Пока мои легкие не начинают гореть, я не поднимаюсь, чтобы глотнуть воздуха. Я яростно бью ногами, чтобы выбраться на поверхность, стискиваю зубы и зажимаю нос, чтобы не хлебнуть воды в отчаянном желании дышать, но в тот момент, когда готовлюсь всплыть, ударяюсь головой.

Нет!

Смотрю вверх и колочу по стеклянной поверхности, набирая полные легкие воды, в то время как всадник с булавой смотрит, как я тону. С этого ракурса вижу, что под этим капюшоном у него все-таки есть лицо.

Красивое, с мягкими зелеными глазами и пухлыми, ухмыляющимися губами.

Я резко выпрямляюсь, хватаясь за грудь и ловя ртом воздух. От каждого вдоха у меня саднит в горле. Когда открываю глаза, то обнаруживаю, что смотрю на унитаз – мой унитаз. На полу у двери лежит подушка, которая пропускает немного дневного света с боков. Несколько свечей на полке также освещают помещение. Я узнаю́ – они из моей комнаты.

Потираю свои стучащие виски, пытаясь понять, как я оказалась на полу в ванной. Запах блевотины, ощущающийся под ароматом ванили, – моя первая подсказка. Мужчина, наблюдающий за мной из ванной, – вторая.

Уэс лежит в ванне полностью одетый. Его грязные ботинки покоятся на краю, а голова лежит в противоположном углу. Веки тяжелые, как будто я только что разбудила его, но расширенные зрачки парня настороженно смотрят на меня.

Сначала он ничего не говорит, и я тоже. Мы просто смотрим друг на друга, ожидая звонка, предупреждающего о финишном круге. И когда мы наконец говорим, это происходит в одно и то же время.

– Ты проспала почти весь день, – говорит Уэс.

– Ты действительно здесь, – выпаливаю я.

Уэс кивает и у него несчастное выражение лица. Оно грустное и полное сочувствия.

Реальность скручивает мой пустой желудок и сдавливает его, как алюминиевую банку, когда до меня доходит, почему он так смотрит.

– Ты видел, – шепчу я.

Уэс снова кивает, плотно сжимая губы.

– Мне так жаль, Рейн. Из-за всего, но... блять. Я просто... Я понятия не имел.

– Мне очень жаль, – его слова сыплются, как лед из ведра, обрушиваясь на меня страшной реальностью.

Мой рот раскрывается, когда взгляд скользит к одной из свечей. Я смотрю на пламя, пока не убеждаю себя, что именно поэтому у меня горят глаза.

«Мне так жаль» превращает это в реальность. То, как парень смотрит на меня сейчас и тот факт, что он тоже это видел, превращают все в реальность.

Я тянусь к вороту своей фланелевой рубашки, отчаянно ища что-нибудь, чтобы заглушить боль, но моя рубашка была полностью разорвана, а таблетки давно закончились.

Потому что я приняла их все.

И ОН ЗАСТАВИЛ МЕНЯ ИЗБАВИТЬСЯ ОТ НИХ.

Горе, стыд и иррациональная ярость затуманивают мое зрение, и руки сжимаются в кулаки. Я собиралась умереть, чтобы только не переживать этот ужас утраты. Собиралась оставаться в состоянии бесчувствия и забытья до 23 апреля, а затем всадники забрали бы меня туда, куда они ушли, и мы были бы снова вместе, как будто этого никогда не происходило. У меня был план, но потом появился Уэс и все испортил. А теперь он здесь и говорит, что ему очень жаль, и смотрит на меня так, словно мои родители умерли; а мои обезболивающие закончились, и все это так чертовски больно и…

– Я ненавижу тебя! – кричу. Слова эхом отражаются от стен, и слезы застилают мне глаза, поэтому я зажмуриваюсь и снова кричу. – Я ненавижу тебя!

Хватаю расческу со стойки и швыряю в него изо всех сил. Уэс ловит ее как раз перед тем, как она попадает ему в лицо.

– Ты все испортил! Я ненавижу тебя! Я ненавижу тебя! Я ненавижу тебя!

– Я знаю, – говорит он, уклоняясь от подставки для зубной щетки и флакона с жидким мылом. – Мне так жаль, Рейн.

– Хватит это повторять!

Я бросаюсь к ванне, надеясь выцарапать его глупые зеленые глаза. Те самые, которые смотрели, как я тону в своем кошмаре. Те самые, которые смотрят, как я тону сейчас. Но Уэс хватает меня за запястья, когда я оказываюсь рядом с ним, и затаскивает к себе.

Приземляюсь ему на грудь, и его крепкие руки обхватывают меня, удерживая на месте.

– Отпусти меня! – кричу я, извиваясь в его объятиях и пиная ванну босыми ногами. – Не прикасайся ко мне! Пусти меня!

Но Уэс только крепче прижимает меня к себе, успокаивая, как ребенка. Я сопротивляюсь и брыкаюсь, пинаюсь и молочу руками, но, когда чувствую, что его губы прижимаются к моей макушке, а его руки качают меня из стороны в сторону, весь гнев покидает мое тело… в виде рыданий.

– Шшш... – Уэс проводит рукой по моим волосам, и это напоминает мне о том, что также делала моя мама перед уходом на работу.

Я представляю ее точно такой, какой она была в то утро, перед тем как это случилось – напряженной, измотанной; темно-русые волосы были собраны в кособокий хвост, а синяя больничная форма был испачкана кофе.

«Мам, у нас осталось меньше недели. Почему ты все еще собираешься на работу? Пожалуйста, останься дома. Пожалуйста. Я ненавижу быть здесь с папой. Он только пьет, принимает эти обезболивающие для спины и возится с оружием весь день. Отец даже со мной больше не разговаривает. Я думаю, что он, типа, не в себе или что-то в этом роде». – «Рейнбоу, мы уже говорили об этом. Не все связано с тобой. Другие люди тоже нуждаются во мне. И сейчас больше, чем когда-либо». – «Я знаю, но…» – «Никаких "но". В этом мире есть два типа людей: трутни и пчелки. Когда становится тяжело я преодолеваю это, работая, пытаясь помочь. Каким типом личности ты собираешься стать? Будешь дома весь день валяться, как твой отец, или выйдешь на улицу, чтобы попытаться кому-то помочь?» – «Я хочу помочь», – сказала я, опустив глаза на ее потертые белые кроссовки. – «Хорошо. Потому, что когда все это закончится, а я уверена, что так и будет, – многим людям понадобится твоя помощь».

И хотя вспоминать о ней больно, это удивительно успокаивает. Это почти, как будто она прямо здесь, со мной. Я все еще слышу ее голос, чувствую аромат кофе с орехами в ее дыхании, когда она целует меня в щеку. Самое худшее – не видеть маму снова, а еще – знать, что она была здесь все это время, но я держала ее взаперти.

Она заслуживает того, чтобы ее помнили.

Даже если это всего лишь на несколько часов.

Когда мои рыдания стихают и дыхание наконец восстанавливается, Уэс успокаивающе проводит рукой по моей спине.

– Лучше? – спрашивает он – его голос чуть громче шепота.

Я киваю, с удивлением понимая, что действительно имею в виду именно это. Может быть, мои родители ушли, а завтрашний день не настанет, но здесь, в этой ванне, с единственным человеком, который вернулся за мной, я чувствую себя немного лучше.

– Не хочешь рассказать мне, что случилось?

Прижавшись щекой к его груди и плохо видя в мерцающем свете свечей, я снова киваю. Хочу вытащить это из себя. Я хочу наконец освободиться.

– Той ночью мне не спалось, и я выбралась на улицу, чтобы выкурить папину сигарету. У меня было несколько припрятанных в комоде, и я подумала, что это может успокоить нервы. Отец стал таким параноиком из-за хулиганов и нападения собак, что я знала, – он взбесится, если увидит меня выходящей на улицу так поздно, поэтому была очень тихой. Даже курила в домике на дереве, потому что боялась, вдруг отец увидит меня на крыльце.

Делаю глубокий вдох и сосредотачиваюсь на ритме сердцебиения Уэса под моей щекой.

– Как раз, когда я докуривала сигарету, услышала выстрел. Он был такой громкий, как будто раздался в доме, но я подумала, что это безумие. Потом услышала еще один выстрел.