Страница 26 из 42
– Реейнбооооу! – мамин голос звучит дальше.
Нам нужно идти.
– Давай! – я снова дергаю Уэса за протянутую руку на этот раз достаточно сильно, чтобы заставить его ноги двигаться.
Мы ступаем на узкую тропинку, и мне приходится тащить его за собой каждый шаг пока тропинка не расходится.
Дерьмо!
Я окидываю взглядом обе тропы, замечая, что каждая из них ведет к другой развилке.
– Подними меня, – говорю, вставая позади Уэса и кладя руки ему на плечи.
Он автоматически делает, как я просила, подставляя мне руку, как ступеньку для ног, чтобы взобраться ему на спину. Когда поднимаюсь и смотрю поверх травы, мой желудок сжимается. Поле Олд Мэн Крокерс превратилось в гигантский запутанный лабиринт. Я все еще вижу маму, стоящую на крыльце через дорогу, прикрывающую глаза от солнца и высматривающую меня в поле, но мне кажется, что она теперь в два раза дальше.
– Мама! – выкрикиваю я, размахивая руками над головой. – Мам! Мы Здесь!
Что-то привлекает ее внимание, но это не я. Земля снова содрогается, когда поворачиваюсь, чтобы проследить за направлением ее взгляда. Я с изумлением смотрю, как в центре поля вырастает зеленый стебель, толстый и высокий, как телефонный столб. Как только он достигает своей высоты – расцветает.
Я ожидаю, что меня ослепят бархатистые лепестки или пальмовые листья размером с водные горки, но вместо этого стебель раскрывается и выпускает единственное черно-красное знамя, которое разворачивается до самой земли.
Мое сердце опускается вместе с ним, приземляясь в кислотную ванну моего желудка без единого всплеска.
Из дрожащей земли вырастают еще три стебля. На них расцветают еще три зловещих знамени, на каждом – очередная фигура в капюшоне верхом на лошади.
И дата, написанная сверху крупным шрифтом.
– Уэс, какой сегодня день? – я плачу, уже зная ответ, но молюсь о чуде.
Его тело неподвижно, и он отвечает мне бесстрастным голосом:
– 23 апреля, конечно, а что?
– Давай! – кричу я, хватая его за плечо и указывая на свой дом. – Беги, Уэс! Беги! – Я смотрю, как моя мать отшатывается от дьявольских знамен, пятится назад в дом и недоверчиво качает головой. – Она собирается уйти, Уэс!
– Все уходят, – повторяет он снова, а его ноги приросли к месту.
– Заткнись! – кричу я, ударяя его так сильно, как могу и попадаю ему в голову сбоку. Мне кажется, что я ударила подушку, но, когда смотрю вниз, голова Уэса лежит на его плече, а солома торчит из огромной дыры сбоку в шее.
– Ох, Уэс, – всхлипываю я, пытаясь засунуть солому обратно. – Мне жаль. Мне очень жаль. – Я поднимаю его голову на место и крепко держу ее руками. Осознаю, что его некогда блестящие каштановые волосы превратились в ломкую солому, а кожа – в бежевую мешковину.
Земля снова содрогается.
Я боюсь смотреть, но все равно поворачиваю голову. Там, на краю поля стоят четыре черных коня – восемь футов в холке; из их раздувающихся ноздрей клубится дым; и их безликие всадники в плащах. Однако они, похоже, не преследуют нас, и на мгновение я позволяю себе надеяться, что, возможно, поле каким-то образом закрыто для них. Выдыхаю с облегчением, но мой следующий вздох превращается в крик, когда всадник вдалеке, справа от меня, опускает свой пылающий факел на траву.
– Беги! – слово вырывается из меня, когда я заставляю Уэса двигаться, толкая, пихая и пиная его наполненное соломой тело, но он просто стоит, как пустое пугало, уставившись на стену из травы.
Я слезаю с него и дергаю его за безжизненную руку. Дым и пламя поднимаются к небу позади него, а звук мотоцикла моей матери ревет позади меня.
– Она уезжает! Ты сгоришь! Пожалуйста, Уэс! Пожалуйста, пойдем со мной!
Слезы застилают глаза и обжигают щеки, когда я смотрю в мертвые пуговичные глаза бездушного мужчины.
– Все уезжают, – бессмысленно повторяет он. Его набитый соломой мозг не способен прислушаться к разуму.
В то время, как огонь пожирает стену травы позади него, затемняя небо дымом, я полностью отрываю его руку. Солома вылетает из оторванного рукава, когда я бросаю руку в огонь и обхватываю его горящую, обжигающую талию.
– Ты ошибаешься, – рыдаю в его изодранную клетчатую рубашку, прежде чем она вспыхивает пламенем. – Я не оставлю тебя.
Жар обжигает плоть на моих руках, но я не отпускаю.
Пока не просыпаюсь.
Медленно открываю глаза, ожидая, что сильный жар исчезнет, но этого не происходит. Тело, которое я обнимаю, такое же горячее, как и в моем кошмаре.
– Уэс? – сажусь и всматриваюсь в открывшуюся передо мной картину.
Спальня Картера при свете дня выглядит еще более удручающе, чем прошлой ночью. Его открытый шкаф полон спортивного инвентаря, баскетбольных трофеев и проволочных вешалок для одежды, лежащих в беспорядке. Пустые ящики комода выдвинуты на разную длину и выглядят, как городской горизонт из небоскребов. А мужчина, с которым я спала на голом матрасе Картера, свернулся рядом со мной клубочком, дрожа, обливаясь потом и убегая от своих всадников.
Мои глаза блуждают по обнаженному телу Уэса. Лоб в морщинках и весь покрыт капельками. Сильное тело дрожит, несмотря на горячие волны, исходящие от него, а пулевое ранение демонстрирует все свое кроваво-мокнущее великолепие.
Дерьмо!
Я должна была следить за тем, чтобы рана была чистой и перевязанной. Но забыла об этом, как и обо всем остальном.
Вчерашний день пролетел так быстро, – пытаюсь объяснить себе. Все вокруг сходило с ума из-за спущенной шины, грозы, пребывания в этом доме и...
Я чувствую, как мои щеки горят, а уголки рта приподнимаются, когда вспоминаю, что еще мы делали вчера. То, как Уэс целовал меня, словно я была его последней едой. То, как он держал меня и говорил, что это идеально. То, как он изливался в меня, заполняя пустоту, которую я когда-то считала бесконечной. Уэс показал мне прошлой ночью глубины, о которых я и не подозревала, и я счастливо утонула в них.
Уэссон.
Моя улыбка становится шире, при мысли о его имени. Я не хочу чувствовать себя счастливой после того, что вчера сделала. Что мы сделали. Хочу чувствовать себя виноватой, ужасной и отвратительной. Я только что изменила единственному парню, которого когда-либо любила... или думала, что люблю... в его собственной кровати, господи, но... как говорит Уэссон Патрик Паркер... Пошли они все нахуй. Картер оставил меня здесь умирать.
Уэс – единственный, кто заставляет меня не желать этого.
Я соскальзываю с кровати и сажусь на пол, скрестив ноги, рядом с рюкзаком. Тихонько роюсь среди еды и воды, пока не нахожу набор первой помощи, который собрала. Там полно мази и бинтов, но Уэсу нужны антибиотики и, возможно, обезболивающие. Это кровавое месиво выглядит так, что оно должно болеть намного сильнее, чем он показывал.
Я вытаскиваю оранжевую рецептурную бутылочку из переднего кармана рюкзака, куда спрятала ее, пока переодевалась. Поднеся ее к свету, с удивлением вижу, сколько таблеток у меня осталось. Оглядываясь назад, понимаю, что с середины вчерашнего дня не приняла ни одной таблетки. В этом не было необходимости. Поцелуи Уэса – это мой новый наркотик, стирающий память, и, если бы я была везунчиком, а это не так, – он бы не закончился.
Я ставлю гидрокодон рядом с аптечкой и на цыпочках иду по коридору. Не знаю, почему – чувствую потребность вести себя так тихо. Может быть, потому, что не хочу будить Уэса. Или, может быть, потому, что последние несколько лет, я старалась, чтобы меня не застукали голой в доме Картера Реншоу.
Проходя через кухню, я бросаю взгляд на камин и вдруг вспоминаю, что мы не потушили его вчера. Но пламя давно погасло, стеклянные двери плотно закрыты. Я улыбаюсь и качаю головой. Уэссон-сервайвелист. Я должна была догадаться, что он вернется сюда посреди ночи, чтобы позаботиться об этом.
Очевидно, прошлой ночью Уэс выполнил не только долг бойскаута. Я направляюсь на кухню по пути в прачечную комнату, но тут же оглядываюсь назад, понимая, что наша одежда была разложена по всем диванам, столам и полу перед камином. Я вспоминаю об отключении электричества и хихикаю, представляя себе совсем голого Уэса, вытаскивающего нашу мокрую одежду из стиральной машины и проклинающего грозу, когда он понял, что сушилка не сработала бы.