Страница 10 из 42
Придумывает ложь.
– Он глухой и весь день торчит в своей мужской пещере наверху, так что не услышит моего стука.
– И не увидит, как ты стучишь, – добавляю я.
– Именно, – Рейн театрально пожимает плечами.
– А где твоя мама? – Я беру у нее шланг и пью, ожидая, пока она выдумает очередную дерьмовую историю.
– На работе.
Я делаю глубокий вдох между глотками:
– Ложь. Никто не работает.
– Нет, правда! – тон ее голоса взлетает вверх вместе с бровями. – Она медсестра в отделении экстренной помощи. Больница все еще открыта.
Я смотрю на нее с сомнением:
– А как она туда добирается?
– На мотоцикле.
– И как называется мотоцикл?
Рейн заливается румянцем:
– Не знаю. Черный!
Я смеюсь и выключаю воду. На кончике моего языка вертится дюжина остроумных ответов, но решаю держать рот на замке́. Если эта девушка не хочет, чтобы я знал, что она живет одна, – а это довольно очевидно из ее дерьмовых ответов – позволю ей думать, что поверил в эти сказки.
Кроме того, – не могу винить ее. Я уверен, что приглашение незнакомца в ваш дом после того, как он наставил на вас пистолет, входит в первую десятку из списка дерьма, которое одиноких девушек учат не делать.
А приглашение незнакомого мужчины в свой дом после того, как он дважды наставил на вас пистолет, – вероятно, входит в топ-5.
Рейн поворачивает взволнованную голову в сторону «шевроле»:
– Ты можешь выкачать бензин из грузовика моего отца, потому что дороги превратились в груды металлолома, и по ним невозможно ездить. Я думаю использовать этот... – ее глаза снова устремляются на меня, когда я со щелчком открываю свой новый карманный нож и отрезаю около пяти футов шланга, – шланг.
– Спасибо, – усмехаюсь я. Подойдя к ржавому ведру, разрезаю шланг, который держал в руке, на две части – длинную и короткую. Затем снимаю крышку топливного бака и вставляю обе трубки в отверстие. – Подержи это, ладно?
Рейн бежит в припрыжку так, словно ее задница в огне. Я нахожу интересным то, что она совершенно неспособна ориентироваться, пока не получит четких указаний.
Девушка, вероятно, стала бы медсестрой, как ее мама. Если эта мама вообще медсестра.
Я снимаю кобуру, стараясь не задеть рану на плече, и кладу пистолет на землю. Вижу, как Рейн смотрит на него, поэтому отодвигаю оружие еще дальше ногой.
– Э-э.
– Это мой пистолет, – малышка делает вид, что дуется, когда я снимаю свою гавайскую рубашку и засовываю ее в отверстие вокруг шлангов.
Я прижимаю ее руки так, чтобы она удерживала рубашку и шланги на месте.
– А ты не можешь просто засунуть туда трубку и пососать ее? – спрашивает Рейн, когда я подвожу байк ближе к грузовику.
– Конечно, если хочу нахлебаться бензина.
Она красочно закатывает глаза, и от этого кажется такой юной. И гигантская толстовка «Двадцать один пилот» не помогает.
– А сколько тебе лет? – спрашиваю я, наклоняя байк в сторону так, чтобы этот бензобак был ниже, чем у грузовика.
– Девятнадцать.
Херня.
– А сколько тебе лет? – спрашивает врунишка, когда я засовываю конец длинного шланга в свой бензобак.
– Двадцать два.
Держа мотоцикл под правильным углом, я наклоняюсь туда, где Рейн удерживает все на месте, и дую в короткую трубу. Она ахает через мгновение, когда мы слышим звук жидкости, хлещущейся о дно моего бензобака.
– А где ты этому научился? – глаза Рейн широко раскрыты, голос слегка хриплый, а рот чуть приоткрыт в букве «о».
Я начинаю думать о нескольких других способах придать ей такое выражение лица, когда вспоминаю, что она задала мне вопрос.
– Ютьюб.
– А, ну да, – она смеется, – интернет не работает неделю, и я уже забыла про Ютьюб.
Неловкое молчание повисло между нами, когда мы были вынуждены стоять там, каждый держа свой конец шланга.
Рейн нарушает его и умудряется сделать все еще более неприятным.
– Я не могу поверить, что у нас осталось всего три дня.
– Говори за себя, – рявкаю я.
– Оу, хорошо, – девочка сводит брови вместе, обдумывая мое замечание. – Эй, можно задать тебе один вопрос?
Я пожимаю плечами:
– Ты же все равно это сделаешь.
– Если то, что грядет, действительно так плохо, как все думают, тогда почему ты так стараешься выжить? Я имею в виду, что хорошего оказаться последним человеком на Земле?
– Тогда я стал бы королем этого гребаного мира, – отвечаю невозмутимо.
Бак почти полон, поэтому ставлю байк вертикально, чтобы остановить поток.
Рейн издает печальный смешок, когда я вытаскиваю шланг и снова завинчиваю крышку топливного бака:
– Да, ты был бы королем всей разоренной, разрушенной планеты.
Пожимаю плечами и толкаю подножку обратно. Я никогда не говорю о своем дерьме, но есть что-то в том, как эта девушка ловит каждое мое слово. И я выпаливаю:
– Если смогу пережить этот гребаный апокалипсис, тогда все, что я перенес, будет иметь какое-то значение, понимаешь? Например, вместо того, чтобы сломить... они сделали меня неуязвимым.
Большие, грустные глаза Рейн начинают блестеть, заставляя меня пожалеть, что не держал свой гребаный рот на замке́. Мне не нужна ее жалость. Я хочу, чтобы она подчинялась. Мне нужны ее ресурсы. И, если быть честным, я бы также не возражал прямо сейчас наклонить эту киску над капотом пикапа.
– А они, это кто? – спрашивает она, когда я вытаскиваю из ее крепкой хватки концы шлангов и бросаю их в разросшуюся траву.
– Это не имеет значения, – поднимаю с земли свою кобуру и осторожно натягиваю ее обратно на свою майку-алкоголичку. – Главное, что если я все еще здесь, а они нет, то я победил.
– Ну, кто бы они ни были, – Рейн слегка улыбается мне, когда я встряхиваю рубашку, чтобы расправить ее, – надеюсь, что они умрут последними.
Смех вырывается у меня, когда смотрю на ангельское лицо Рейн. Она тоже начинает смеяться, а потом выхватывает счастливую рубашку из моих рук.
– О боже, неужели ты всерьез собирался надеть это? – хохочет сучка. Я хватаюсь за свою рубашку и пытаюсь вырвать ее у нее, но малышка держит изо всех сил. – Как ты собираешься пережить апокалипсис в рубашке, пропитанной бензином?
– Я что-то не вижу здесь никаких прачечных, а ты? – Притворяюсь, что направляюсь влево и хватаюсь за рубашку, когда она уклоняется вправо, но Рейн все еще не отпускает.
– Я могу постирать ее.
– Что? Когда твоя мама вернется с работы и впустит тебя?
Лицо Рейн бледнеет, и она отпускает мою рубашку.
Блять, я вовсе на собирался высмеивать ее.
– Да, – говорит она, – глаза смотрят в никуда и опускаются мне на грудь, – когда моя мама вернется домой.
Дерьмо. Теперь она выглядит такой грустной и испуганной. Рейн снова запустила руку в волосы. Это не к добру. Эта сука делает глупые вещи, когда начинает сходит с ума.
– Эй, – говорю я, пытаясь вырвать ее из этого состояния, – ты хочешь есть?
Перекидываю рубашку через здоровое плечо и начинаю развязывать сумки с продуктами, свисающие с руля.
– Я видел домик на дереве у тебя во дворе. Мы должны поесть там, наверху...
– На случай, если собаки учуют запах еды, – заканчивает Рейн мою фразу с отсутствующим выражением лица.
– Нет, – ухмыляюсь я, держа сумки здоровой рукой и направляя мою девочку по траве высотой почти по колено – другой, – потому что там наверняка полно постеров с Джастином Бибером. Он так чертовски привлекателен.
Рейн фыркает носом, как свинья.
– О, мой бог! – она хихикает. – Ты что, только что пошутил?
Приподнимаю бровь, глядя на нее, и продолжаю идти.
– Я бы никогда не стал шутить насчет Бибов.
Когда Рейн идет со мной в ногу, хихикая над моей дурацкой шуткой – понимаю, что, возможно, ошибался раньше. Я уже чувствую себя королем мира.
ГЛАВА VII
Рейн
Я запихиваю все мысли о моей матери обратно в крепость под названием «Дерьмо, о котором никогда больше не буду думать, потому что все это не имеет значения, и мы все умрем», поднимаю разводной мост и поджигаю эту гадину.