Боль свободы

– Мне… простите мне эти слова, – начинает судья тихим, спокойным тоном, – но посмотрите на моего коллегу! Приглядитесь! Смотрите внимательно! Как часто, скажите, вы могли видеть его в таком ужасном состоянии?

Судья опускает руку, оборачивается к камерам, но все равно избегает смотреть на подсудимого, хотя Сталмир не сводит с него глаз и даже не моргает.

– В этом лице сейчас отражается вся тяжесть вынесенного приговора! – продолжает он, все повышая и повышая тон. – И мне нечего сказать в защиту подсудимого!

Сталмир так сжимает челюсть, что зубы начинают скрипеть, но он знает, что не может пошевелиться, что ему не дадут слово, кроме как в самом конце суда, когда его участь уже будет решена всеобщим голосованием смотрящих трансляцию суда граждан. И все же, пусть в мыслях, но он не может стерпеть злобу, уже понимая, что судья обрекает его на гибель, ведь что бы он теперь ни сказал, достаточно одной этой фразы, чтобы определить судьбу подсудимого: мне нечего сказать в защиту….

– Но я призываю вас отменить приговор! – говорит судья дальше. – Взгляните на моего коллегу еще раз, чтобы понять, что даже его обязательства непостижимо тяжелы в этот раз для исполнения! В этот раз, обязанный отстаивать вину, мой коллега едва сумел выдержать участь, отведенную ему на этом ужасном суде! Никто не заслуживает подобной участи! Никто не заслуживает оказаться в самом ядре живого вселенского ада! Никто! Даже самый презренный член нашего общества!

И на этом выступление судьи оканчивается. Его речь оказывается не такой пылкой, не такой длинной и красноречивой, а значит, ему вряд ли удастся кого-нибудь переубедить, после того, как пылко и отчаянно выступал обвинитель. Впрочем, стоило ли надеяться, что он хотя бы попытается? Все это игра, в этом Сталмир убежден, все это подлая игра Федерации. Той самой Федерации, которая увидела угрожающий лик Сталмира, Федерации, которая испугалась его лица. Федерации, которая желает выбросить его в эту кровавую молотильню, которую по недоразумению кто-то превратил в целую ядовитую, адскую планету, чтобы смелый голос свободы больше никогда не сумел вновь зазвучать в устах Сталмира.

А как только судья возвращается за трибуну, оставляя Сталмира злобно гадать о том, зачем судья вообще ее покинул, начинают выступать и другие судьи. Эти уже ничего нового не говорят. Вся их работа заключается в том, чтобы предоставить общественности рассуждения о правильности и неправильности того и другого выбора, давая зрителям тешить себя мыслью, что здесь рассматриваются все точки зрения. В действительности же, все судьи склоняются лишь к двум точкам зрения: одни из них говорят, что преступление заслуживает самой жесткой меры, опираясь на аргументы обвинения, а другие отвечают бедными аргументами защиты, говоря, что нужно отказаться от такого жестокого наказания, обязав судебные интеллектуальные системы пересмотреть вынесенный ими приговор.

Еще вчера Сталмиру все представлялось иначе, а теперь глаза застилает туман, а страх перед грядущей участью пробивается сквозь кожу холодным потом и дрожью. Ему не позволяют двинуться, не позволяют заговорить, и приходится лишь смотреть и молча ждать, когда его судьбу решит безвольная толпа, подчиненная желаниям Федерации и обманчивым идеалам подлинной свободы.

Когда начинается голосование, результаты почти мгновенно высвечиваются на мониторах судей, встроенных в трибуны, и по их хмурым лицам можно догадаться о результатах голосования.

Только ведь шанс еще есть! Эта идея въедается молниеносно в живой ум Сталмира, застывая в мыслях вопросом. Ведь может оказаться так, что судьи попросту не желают пересмотра этого жуткого приговора, ведь они почти наверняка разыгрывают эти страдания, будто бы им есть хоть какое-то дело до судьбы преступника. А толпа могла решить иначе. Один на миллион, но шанс есть, что в этот редкий миг приговор будет все же пересмотрен, и судьи хмурятся, потому что этого не желают.

И тут же Сталмир падает духом, вдруг подумав, что если так, то ведь может Федерация нагло соврать и вывести на общий экран такой результат, который будет выгоден этому жестокому, деспотическому режиму, подавляющему саму суть подаренной жизнью свободы.

– Суд объявляет вердикт! – заявляет ведущий судья.

С важным, серьезным видом, с тяжелым выражением он водит пальцем по монитору трибуна, а затем мгновенно результат появляется на громадном мониторе за его спиной, там, куда уже направлены все камеры роботов-операторов.

– Девяносто восемь…, – шепчет Сталмир, потеряв волю и силы.

Девяносто восемь процентов граждан, принимавших участие в суде, проголосовали за исполнение вынесенного интеллектуальными системами приговора.

– Подсудимый приговаривается….

Ведущий судья запинается и смолкает, когда остается договорить всего лишь слово, чтобы, наконец, закончить это проклятое шоу, но судья продолжает изображать, будто ему тяжело, будто бы он не может произнести это последнее слово. Несколько мгновений судья продолжает держать эту паузу, застыв с открытым ртом, вздыхает, опускает глаза, хмурится и затем уже поднимает решительный и уверенный взгляд.

И Сталмир понимает, что все кончено.

– К смерти! – объявляет ведущий судья.

Больше ничего не остается. Все было напрасно. Теперь все, ради чего Сталмир пошел на эту жертву, все станет бессмысленным. Теперь его голос услышат, но больше никогда не захотят о нем вспомнить. Теперь никто не захочет вспоминать, что когда-то свобода была другой, когда-то она не скрывалась за монотонными философскими трактатами, объясняющими, что отказываясь от свободы ты будто становишься по истине свободен. Теперь каждый, в чьей голове хоть на миг блеснет эта мысль о свободе, немедленно станет гнать ее прочь всеми силами, помня о живом примере, которым станет для всех растерзанный адской планетой Сталмир.

– Подсудимый! – вдруг раздается настойчивый голос ведущего судьи.

Сталмир поднимает растерянный взгляд и замечает, что все уставились на него. Судьи чего-то ждут, дроиды-операторы направили камеры, немногочисленные гости все таращатся с печальным взглядом на живого мертвеца, и все чего-то ждут, а Сталмир только растерянно оглядывается, не понимая, отчего на нем оказалось все внимание.

– Я спрашиваю, вы хотите сказать последнее слово? – говорит судья, не повышая голос, с пониманием глядя на растерянное лицо подсудимого.

И все глядят так же, будто поймут, даже если Сталмир начнет материться и проклинать всех кругом, желая самым родным и близким людям присутствующих той же смерти, на которую общество обрекает его самого. Кажется, сейчас никто не посмеет его обвинить в преступной грубости, когда любые грехи подсудимого теперь уже заранее оплачены его грядущим наказанием.

– Я… это….

Не находя слов, теряясь, не в силах изгнать ужас из мыслей, Сталмир заикается, бормоча. Кривая улыбка, проявившись на его лице, заставляет проявляться какое-то едва уловимое сумасшествие в выражении Сталмира, отчего все окружающие, чьи лица не спрятаны за объективом камер, взглядывают на подсудимого с еще большей печалью.

– Вы не можете… я не…, – бормочет Сталмир, но затем продолжает живее: – Вы приравниваете меня к тем, кто убивал сотнями?! К тем, кто намеренно лишал жизни?! Я….

– Подсудимый, – спокойно перебивает судья. – Прежде чем вы продолжите, я хочу напомнить, что у вас есть возможность сказать последнее слово, но общество приняло решение и пересматривать его суд не будет. Вы, конечно, можете потратить свое время на оправдания, это ваше право, но не забывайте о том, что вскоре вы отправитесь на Асумгард, где уже никто вас не услышит.

Такие слова ведущего судьи тут же охлаждают пыл. Для Сталмира он, да и все остальные здесь – лишь марионетки Федерации, но судья прав. Еще вчера, ожидая совершенно иного наказания, Сталмир повторял одни и те же слова, переставлял их с места на место, оставляя нетронутым смысл приготовленных им изречений и собираясь зазвучать с трибуны суда так громко, насколько это возможно, чтобы все, кто смотрит трансляцию, услышали голос свободы, звучащий в устах осужденного.