Боль свободы

Снова поводив веткой по кустам, чтобы стряхнуть червей, если они там есть, удается так же легко проскочить обратно. И тут же хочется прыгнуть к костру. Минут десять всего прошло, а тело уже замерзает и дрожит от холода. Вот и еще повод обрадоваться. Ведь сколько возможностей было у планеты убить, но даже внезапный, смертельный ночной холод не сумел справиться, а дрова, не желавшие разгораться, оказались невероятно мощным и экономичным источником тепла.

Еще пару дров отправляются в костер разгораться, чтобы заменить разваливающиеся на угли деревяшки, успевшие истощиться. И теперь только копье. Как можно скорее нужно постараться хоть немного выровнять и заточить палку, чтобы отправиться на охоту сразу же, как только жаркое солнце прогонит из леса холод, и в тени пушистых крон сумеет поселиться дневное тепло.

И в то же время, не успевает поселиться в уме радость, как ее чуть не рассеивают новые трудности. Вернее, подтверждается догадка, возникшая раньше, но от этого не легче. Острое лезвие ножа отделяет от кривой палки тоненькие волокна, отрывающиеся нитями, но заострить кончик ветки едва ли удастся за целый день, и это сразу становится ясно.

Дерево слишком плотное, слишком жесткое, совсем не такое, как на родной планете. Наверняка, благодаря этим качествам оно и горит так долго, удерживая жар целую ночь и к утру еще не успевая развалиться углями, но…. Черт! Точно.

Ветка тут же отправляется в костер. Вернее, только кончик. Нужно дать ему немного обгореть, а тогда наверняка легче будет заточить дерево, как только конец немного обуглится. Только бы не передержать. Если ветка загорится, трудно представить, как можно будет ее потушить. Нож, хоть и крепкий, а все же стоит обращаться с ним бережно, но если ветка загорится, то придется срезать горящую часть прямо так, если вдруг не получится затушить огонь.

Теперь остается ждать. Как раз и холод начинает уходить, у костра становится жарко. Вскоре тут невозможно будет сидеть, а прятаться в кустах, – теперь это совершенно очевидно, – ни в коем случае нельзя. Тут же, вспомнив про червей, взгляд начинает рыскать по оголенным участкам тела, ища следы паразитов. Только бы не оказалось так, что один из них прокрался внутрь и уже пожирает тело изнутри.

Нужно было сделать это раньше, сразу, когда пришлось лезть через кусты. Впрочем, кроме рук, шеи и головы, открытых участков на теле нет. Есть еще дыра на ноге, проеденная кислотой из растения, но она теперь скрыта за шиной, вернее, за куском дерева, примотанным самодельным шнурком. Вряд ли до нее черви сумеют добраться, хотя исключать этого и нельзя.

В любом случае, ощупав голову и шею и осмотрев руки, найти ран не удается. На руке остался след от червя, плотная, уже заросшая дырка. Наверное, будет шрам, но зато боль уже почти исчезла. Теперь все явнее чувствуется голод и опять одолевает жажда. Скорее, нужно скорее закончить копье, ведь идти на того зверя с ножом слишком опасно. Да и силы организм еще не восполнил и чувствуется слабость.

Как вдруг, снова поднимается шум. Только отступил холод, едва дневное тепло пробралось в гущу леса, о чем тут же возвещают сотни звериных голосов, забушевавших яростным оркестром пробудившейся жизни.

Одновременно с этими звуками просыпается и ум. Мгновенно начинает колотиться сердце. Все лучше сознание угадывает привычки Асумгарда, все лучше понимает его ужасных обитателей, когда из леса начинают доноситься вой, рев, стоны и крики животных, проснувшихся в одно мгновение, и так же быстро разогнавших спокойствие и тишину.

Рука тут же хватается за нож. Все точно, как вчера. Похоже, что жизнь здесь не такая спокойная, как вчера показалось. Днем было тихо, как и ночами, но вечером и утром поднимается такой шум, что кажется, будто бы со всех сторон несутся стада обезумевших животных, проклятых обитателей адской планеты.

Снова начинает трясти кусты. Теперь уже не так страшно, когда уже можно догадаться, что это всего лишь птицы, но, черт возьми, как же они шумят! Кусты так мощно трясутся, что остается только удивляться, как весь этот шум не разбудил вчера, когда пришлось спать под этими кустами. Трудно вообразить, насколько истощен был жаждой, болью и страхом организм, что слух не пожелал вчера очнуться от звуков этого безумия.

В этот раз почти сразу же из кустов вылетает небольшая, темная птичка, но уже не ударяется в лоб, проскальзывает мимо, взмывает вверх, начинает кружить и не перестает отвратительно орать. Звук ее голоса, опускаясь сверху, отделяется от голосов других птиц, но теперь совершенно ясно, что других животных в кустах нет, и эта огромная стая оголодавших за ночь крылатых созданий, едва не разрывает стену кустов в клочья, желая поживиться спрятавшимися на листах плотоядными червями.

Недолго эта мысль радует, давая успокоиться и почувствовать себя в безопасности. Сегодня маленькие, резвые птички быстрее заканчивают терзать кусты, выстрелами одна за другой вылетают наружу, проносятся мимо в опасной близости, словно ничуть не боятся, но пока все же пролетают мимо и взмывают кверху.

Большая часть стаи поднимается из кустов рывком, будто скакнувшая вверх туча. Они галдят так противно, что уже хочется прогнать. Вытащить бы горящее бревно и кинуть в этих горластых сволочей.... Только вот, вдруг, птицы начинают вести себя очень странно.

Одна из них камнем падает вниз. Рука быстро закрывает лицо, почти инстинктивно, но птица ее не касается, в самый последний миг уходит в сторону, а затем так же быстро поднимается вверх к остальным собратьям.

Становится беспокойно от того, что вдруг уже нельзя понять, что происходит. Вернее, можно догадаться, но не сказать точно. Птицы кружат сверху, летают водоворотом, словно рыбий косяк, а внизу, в самом центре их притяжения, может быть только одно – жертва. И сейчас эта жертва, обессиленная переломом, жаждой, голодом и усталостью, никуда не исчезнет, не убежит.

Уже несколько птиц бросаются камнем вниз. Маленькие, резвые, неустанно галдящие, они сваливаются с неба и на этот раз все три по очереди ударяются в ослабшее тело.

Одна утыкается в руку, бьет несильно и тут же уходит в сторону, а затем поднимается вверх. Вторая бьет в плечо и повторяет тот же маневр, а третья больно хватает за волосы, умудряется выдрать небольшой клок и последней возвращается в стаю.

– Ай! Черт! Тварь!

Голос после вчерашнего снова ожил. Хотя сейчас некогда даже порадоваться. Скорее, хочется себя поругать. Отвлекшись всего ненадолго, ум, забыв про опасность, не предупредил, дал гневу вырваться словами, но лишь потом напомнил, что где-то поблизости еще может быть опасный хищник.

Взгляд лишь на миг поворачивается к лесу, выискивает среди кустов движение, но уже поздно. Уже некогда искать неведомого врага там, в кустах, когда он прямо в небе.

Уже больше маленьких птиц оставляет небо, чтобы поживиться незнакомой добычей. Они летят быстро, словно пули, бросаются на жертву, но теперь уже будто зная, куда нужно бить. Сразу несколько из них хватают за волосы, рывками вырывают целые клочья волос, после чего уносятся прочь.

От такой острой, неприятной боли хочется опять закричать, хочется зашипеть с яростью, а птицы начинают казаться такими отвратительными, такими мерзкими тварями, что желание убить тут же закипает в уме, заставляя сердце колотиться быстрее, с пламенным жаром гнева.

Это не то же самое, что наткнуться на какого-нибудь зверя. Маленькие, противные, орут. Эти сволочи уже выдирают волосы. Похоже, думают, будто им ничего не грозит. Так смело бросаются вниз, так смело нападают.

Рука тут же выхватывает нож, уже начиная привыкать к магнитной кнопке. Легко и непринужденно ладонь выхватывает рукоять, выставляет лезвие, и сердитый взгляд уже с нетерпением ловит следующую птицу, которая рискнет приблизиться.

Одна из птиц как раз несется прямо на лезвие. На лице даже всплывает кривая улыбка. Если только на миг отвлечься, можно было бы почувствовать себя каким-то маньяком, который с отвратительной ухмылкой глядит на свою новую жертву, но отвлекаться некогда. Нет ни одного мгновения, которое можно растратить на посторонние вещи. Ум кипит мыслями, но ни одной из них нельзя поймать. Все они направлены только на то, чтобы сориентироваться и не сделать ни одного лишнего движения.