Турмалиндэ

Среди тех, кто толпился возле кузнеца, Индурэ с удивлением приметил митрим в серых плащах и даже парочку эльда из Третьего дома. С чего бы щиту удостаиваться такого внимания?

Затем он окончательно перестал понимать, что происходит, потому что Железная Рука достал второй щит, весь покрытый вмятинами, и начал соединять их ободами в подобие огромной железной чечевицы.

— Ангамайтэ, ты какого барлога тут творишь? Или вытворяешь? — вопросил Индурэ голосом не менее железным, чем те наконечники. На его глазах творилось чудовищное безобразие — четыре-пять возможных мечей, не меньше, подвергали превращению во что-то несообразное и совершенно бесполезное в бою!

Рослый кузнец смутился как ребенок, которого застали за рисованием кривых лошадок на стене любимой маминой комнаты. И прежде, чем он успел что-то ответить, выскочила Ольвен, конечно же.

— Если ты вот прямо сейчас немного подождешь, ты все узнаешь! — сказала она, взмахнув рукой и сцапав военачальника за рукав. — Помнится, ты хотел железную руду посмотреть?

И быстро-быстро потащила Индурэ в дом, продолжая рассказывать, какую замечательную руду она отыскала.

Он даже не понял в тот момент, почему смирился и позволил себя увести. Нехватка руды, оружия, кож, домов и крыш бушевала внутри и требовала немедленного ответа — а он пошел. Должно быть, слова «замечательная руда» и «богатое месторождение» нашли созвучие внутри него и заворожили.

А Веточка щебетала вовсю, раскидывая по столу бересту, разворачивая свеженарисованную карту Дрэнгиста, усеянную значками, разъясняя, какие богатые выходы железных руд там отыскались, и что серебряная руда там тоже есть, на другом берегу, пусть немного, но вместе с железом позволит вести достойную мену с местными эльда и даже для ювелиров, без работы тоскующих, хватит…

— Замечательно. Прекрасно. Чудесно, — сказал Индурэ, справившись с наваждением. — Ты мне еще долго будешь уши щекотать? Изволь объяснить, что за глупости вы тут затеяли и на что переводите сталь.

— Никуда мы ее не переводим! — отрезала Ольвен. — Сами добыли руду сверх условленного, металл братец сам обработал. Щит его собственный был.

— Тогда вы переводите время. Особенно ценное перед холодами.

— Ты еще скажи, что время переводят, когда поют!

— Я просто хочу услышать ответ!

И тут Индурэ его услышал.

Металл вздохнул снаружи и попытался заговорить. Глубоким мягким звоном, не похожим ни на пение струн арфы, ни на голос металлической флейты, ни на колокол или гонг.

С невнятным выкриком, что-то про правильный резонатор, Ольвен выпрыгнула за дверь.

Выйдя следом, Индурэ увидел, как она выплясывает вокруг собравшихся, и мокрая листва летит у нее из-под ног веерами.

Положив стальную чечевицу на колени, Ангамайтэ осторожно охлопывал ее ручищами, иногда самыми кончиками пальцев, и та ему отвечает этим странным мягким звоном в разных тонах, иногда очень чистых и прозрачных, а порой — чуть глуховато или менее ясно.

Потом кузнец нерешительно и осторожно попытался сыграть простую мелодию, и стало ясно, что вмятин тут ровно по числу большого нотного строя. То есть, диапазон вышел у чечевицы небольшой, ничего сложного здесь не взять. Но вот сам звук…

Под этим мягким звоном крыши, кожи, срубы и руды, бурлившие в голове Индорэ, тихонько выцвели не то сделали пару шагов назад, и перестали заполнять эту голову целиком.

Вот только про долг и дело забыть не хватало!

— Безумие какое-то… — пробормотал он.

— Безумие — это вообразить, что жизнь состоит из заказов на наконечники, кожи и срубы! — огрызнулась Ольвен, за один шаг перескочив от радости обратно к возмущению.

Один из митрим наклонился к чечевице и тоже попробовал сыграть на ней, только звук вышел тихий. Лесовику приходилось ударять с заметным усилием, и звук от этого странно обогатился теплым хлопком, на фоне которого звон показался еще нежнее и глубже.

На звук подошли еще несколько эльда, уже от соседней улочки, ежась от сырости. Кто-то кутался в драный плащ. Кто-то был вымазан углем после работы и до сих пор не умылся. У одного древесная стружка и белые шкурки бересты застряли в волосах — он не иначе как только что крышу возводил вон на том доме.

От митрим пахло лесом и сыростью, от нолдор — дымом очагов в наскоро срубленных домах.

Жизнь вся состояла из вопросов, что есть, где жить, чем сражаться и чем защищаться от дождя уже не первый год, если считать по Солнцу.

А эта поющая чечевица была словно из прошлой жизни, где не нужно было беречь каждый кусок железа и думать, где взять нитки починить плащ, и можно было размышлять, какой песней порадовать близких вечером, когда все соберутся за столом…

Вспоминать об этом было больно, и захотелось срочно заняться крышами и кожами. Вон, и наконечники забрать в оружейную.

Ангамайтэ вскинул брови, отобрал чечевицу у третьего уже любопытного, наиграл на ней тихий ритм, и вдруг в нем отчетливо послышался звон капель. Бывший щит заговорил как капля, падающая с ветки в оттепель, звонкими хлопками воды о лед и воды и воду. Заговорил про то, что будет, когда Солнце вновь поднимется повыше…

Подкравшаяся было злая мысль, что это не просто перевод железа, но перевод железа на подобие орочьего инструмента, растаяла как тот снег на ветке.

— Кажется, я начинаю понимать, — сказал смущенно Ангамайтэ. — Только вам больше силы надо прикладывать. Не рассчитал…

И он снова, осторожно касаясь еще не совсем понятного ему самому инструмента, попробовал сыграть что-то ритмичное и простое, подобное шагам по незнакомой тропе.

И тут рядом заговорила флейта Веточки. Самая простая, вырезанная из здешнего тростника, все украшение которой составила намотанная колечком зеленая нитка, как бы не из ее собственной рубашки выдернутая. Заговорила, уверенно повела несложную мелодию, зовя следом за собой — и металл поддержал, ответив тростнику глубоким эхом и двинувшись вслед гулким шагом и весенней капелью.

Индурэ машинально сунул руку под плащ — и вспомнил, что его собственная флейта лежит где-то далеко внутри вещевого мешка, как бы не со времен Арамана. А мешок — в холодном шатре, где он не бывал много дней, потому что спал обычно в теплой совещательной комнате княжеского дома.

И показалось ему, что в это мгновение он упустил возможность сказать что-то очень важное.

«Безумие какое-то…» — повторил Индурэ себе уже совсем неуверенно, стряхивая снег с волос. — «Так князю и скажу…»

И тут он понял, что говорить о безумии князю Финдекано ну совершенно не стоит.

Тот или посмеется, или даст по шее.

А потом придет сюда сам — слушать, как бывший щит учится петь о весне.