Перевёрнутый мир

– Это где ж такие богатыри родются? – поинтересовался щуплый солдат.

– С Амура я. Слыхали про такую реку на Дальнем Востоке?

– Как не слыхать, слыхали. Это где мы с японцем в девятьсот пятом годе воевали?

– Почти что. С японцами мы за Маньчжурию и Сахалин воевали. А река Амур чуток поближе будет, – попытался внести я полную ясность, хотя вполне обоснованно сомневался, поймут ли они это «чуток поближе».

– Ладно, садись, казак. Все мы тут из разных мест. Российская земля просторами богата.

Я протиснулся на предоставленное мне место и взял протянутую кружку.

– Ну что, братки, за прошедший год? За то, что войну мы эту проклятущую прикончили, – провозгласил первый тост обладатель густого баса.

Загремели солдатские кружки, затем все дружно выпили.

– А зелье-то у тебя, дядя, знатное, – переведя дух, вымолвил «щуплый».

– Ещё бы! На чистой пшенице сварено.

– Про окончание войны это ещё поглядеть надо, – неожиданно проговорил «вольноопределяющийся».

– А чего глядеть, штыки в землю и баста. Хватит, навоевались, – прогудел «бас».

– Не скажи, отец. В России все бунты заканчивались большой кровью. А тут революция. Умоется ещё Россия- матушка кровью, попомните моё слово. Да и с немцами вопрос ещё не закрыт. Кайзер-то свои войска домой уводить не торопится.

Пессимистический прогноз «вольноопределяющегося» на мгновение навёл на солдат тоску. Воевать никому не хотелось.

– Да вы сами-то на себя посмотрите. Зачем домой оружие тащите? – не унимался «вольноопределяющийся». – Сейчас на руках у народа столько оружия, что можно второй фронт открывать. С немцами мы временно замирились. Так в кого стрелять-то будем? То-то и оно. Друг в дружку будем стрелять.

– А ведь действительно, мужики, никто ведь оружие на передовой не оставил,– недоумённо присвистнул один из солдат.

Все посмотрели друг на друга, по-новому оценивая сложившуюся ситуацию. Ни один солдат не ехал без оружия.

– А ведь мы даже на полковом комитете постановили: оружие забираем по домам, – произнёс «щуплый».

– А кто больше всех за эту резолюцию горло драл?

– Ну, знамо дело, кто. Большевицкие агитаторы. Ну, там анархисты ещё и эсеры.

– Так вот теперь и поимейте своё мнение, кому эта война на руку.

– Ты большевиков не замай. У них курс верный. Ихний командир Ленин сразу после октября декреты о земле и о мире издал. Там очень верно всё прописано. Землю – крестьянам. Мир – народам.

– А зачем тогда оружие, ежели мир? – тупо продолжал допытываться один из солдат.

– Чтобы свою землю стеречь, – буркнул «бас».

– Дак от кого стеречь? Мир ведь! – продолжал «тупить» непонятливый солдатик.

– Да пошёл ты к такой-то матери, придурок! – в сердцах выругался заросший по самые глаза детина с нашивками старшего унтер-офицера конной артиллерии.

– Наливай, мужики, ещё по одной, а то на трезвую голову тут не разберёшься, – скомандовал «щуплый».

В кружках вновь забулькал самогон.

– Дадут землю или нет – это ещё бабушка надвое сказала. А вот кровушкой за неё заплатить, придётся. Это факт, – подвёл черту «вольноопределяющийся».

– Но ведь в декрете чёрным по белому прописано: землю крестьянам, – не унимался кто-то из солдат.

– Ага! – раздался чей-то весёлый голос. – А на заборе написаны три очень антересных буквы, а ежели приглядеться, то за ним – дрова лежат.

Окружающие рассмеялись.

– Ну, их всех к чёртовой родственнице. И большевиков и меньшевиков. Мы-то вот живые домой едем. А товарищев наших за четыре года великое множество схоронено и в родной земле и на чужбине. Давайте помянем их по нашему христианскому обычаю, – обращаясь к попутчикам, проникновенно сказал «щуплый».

Все на мгновение замолчали и выпили не чокаясь.

«Неизвестно кому ещё повезло, – подумал я. – А крови-то действительно прольётся немерено. Русский мужик долго запрягает, но уж если разойдётся, то добра не будет ни встречным, ни поперечным. А тут оружие раздали. По всем законам жанра ружьё обязательно должно стрельнуть».

После крепкого самогона в голове приятно зашумело. Мысли стали умными, а народ вокруг меня – добрым и свойским.

Незаметно промелькнул короткий зимний день, последний день года. По всему вагону стоял оживлённый гул: не мы одни оказались такими умными, да и самогон на Руси ещё не перевёлся.

Ближе к полуночи половина купе наконец-то угомонилась, а самые выносливые продолжали разговоры. Вспоминали фронт и погибших товарищей.

– Вот скажи, казак, ты с каких поров на фронте? – пытал меня щуплый солдатик, которого звали Николай.

– Я всю войну в окопах, – ответил я, справедливо полагая, что, судя по количеству заслуженных наград, так оно и есть.

– Во! И я с четырнадцатого года воюю, – хлопнул меня по плечу Николай. – А ты в каких сражениях участвовал?

Кроме знаменитого прорыва генерала Брусилова, я других сражений первой мировой не знал, да и об этом-то читал где-то мельком. По-моему, что-то было у писателя-историка Пикуля.

– В шестнадцатом году участвовал в Брусиловском прорыве на Галицию. До этого воевал под Перемышлем. Сначала мы стояли в осаде, а затем его брали.

– Признаться, недолюбливаю я казаков, – приблизив своё лицо, прошептал мне в ухо «щуплый». – Но ты того… свой брат, окопник. Ну, если ты четыре года воевал, то и награды имеешь?

– Полный Георгиевский бант.

– Да ну! – протянул мой собеседник. – А я хотел тебе своим крестом похвастать.

– Давай-ка, Николай, спать ляжем. Завтра будем в Питере. Там трезвая голова понадобится.

– Давай, – согласно кивнул солдат и отвалился к стенке.

Я забрался на свою полку и, не обращая внимания на вонь и раздающийся со всех закоулков вагона богатырский храп, добросовестно уснул. Мне снилось, что я скачу на лошади в атаку, а мне навстречу Мюллер из знаменитого телесериала «Семнадцать мгновений весны». Я растерянно опускаю шашку. Мюллер тычет в меня пальцем и говорит: а вас, есаул, я попрошу остаться.

В этом месте вагон тряхнуло так, что я чуть не слетел с полки. Колёса заскрежетали, раздался паровозный гудок, состав судорожно дёрнулся и остановился.

В закопчённое окно вагона пробивался тусклый свет январского утра тысяча девятьсот восемнадцатого года. Поезд стоял на перроне Финляндского вокзала.

Мои попутчики, оживлённо переговариваясь, покидали купе.

– А ты что, Семён, дальше поедешь? – хохотнул Никола.

– Куда уж дальше… Приехали, – ответил я.

– Ну ладно, прощевай, служивый. Могёт быть, где- нибудь и свидимся, – попрощался он со мной и вышел из купе.

– Навряд ли, – произнёс я вполголоса ему вслед. – Во всяком случае, мне бы этого очень не хотелось.

А ведь действительно, буквально через каких-то полгода, ослеплённые искусно подогретой классовой ненавистью, сойдутся в смертельной схватке две непримиримые силы, и пойдёт тогда брат на брата, сын на отца, отец на сына. И прольют они родную кровь на радость врагам земли русской.

После торжества революции потекут реки крови. До сих пор не подсчитано точно, сколько же всё-таки жизней было брошено на алтарь революции во имя победы идей коммунизма.

Глава 2. ИЗ ПЕТЕРБУРГА В МОСКВУ

Выйдя на перрон Финляндского вокзала, я вспомнил, как когда-то давно, в прошлой жизни, будучи солдатом Советской армии, я стоял здесь перед отправкой в Афган.

Мы тогда тоже ехали исполнять свой интернациональный долг по оказанию помощи афганской революции. До сих пор оказываем. Никто вслух не говорит, но для всех очевидно, что воюем мы там против афганского народа.

Я с интересом разглядывал строения вокзала. Ветер нёс по перрону обрывки газет и прочий мусор. Везде было грязно. Паровоз, на котором Ленин приехал из Финляндии делать революцию, ещё не стоял на вечной стоянке под стеклянным колпаком, и не было перед зданием вокзала памятника вождю революции с протянутой рукой. Колыбель двух революций только пробуждалась в своей классовой ненависти. Всё ещё было впереди, город-герой Ленинград поставит эти памятники, позабыв про старую библейскую мудрость «Не сотвори себе кумира».