Драконий пир

Ответа на эти вопросы Влад толком не знал. Он слепо доверился Войко, а тот тоже не мог сказать ничего наверняка, потому что находился в поиске – в очередной горной деревне, беседуя с местными жителями, спрашивал будто невзначай, что за селения расположены по соседству и легко ли туда проехать.

Влад понимал сербскую речь, потому что знал славянский язык, имевший с сербским языком много общего. И всё же различались они явно, поэтому следовало помалкивать, дабы лишний раз не выдать в себе чужестранца. Оставалось лишь прислушиваться к разговорам своего сербского слуги, который искал такую деревню, добраться к которой было бы как можно труднее.

Наконец она нашлась. Об этом сказал сам Войко, когда все трое путешественников, увязая в снегах, ставших довольно глубокими, ехали через незнакомое горное ущелье вдоль маленькой речки, почти затянутой тоненькой коркой льда.

Остановив коня и дождавшись, когда господин, ехавший вслед, окажется рядом, серб пояснил:

– Когда нет снега, то здесь даже телеги ездят, а зимой дороги нет. Сейчас ещё можно проехать, а скоро, говорят, так снегу навалит, что коням будет по самую холку. А там дальше – долина, и в ней всего одна деревенька дворов на пятьдесят.

– Значит, там ты меня поселишь? – спросил Влад.

– Это хорошее место для тебя, господин, – сказал серб. – Ты сможешь жить спокойно. Зимой никто не доберётся туда к тебе, даже если б захотел. Да и оттуда народ не станет ездить, что тоже хорошо, потому что не начнут разноситься слухи. Знаешь, как бывает? Приезжает человек из глухого уголка в большое село, рассказывает свои новости, да сболтнёт, что поселился у них богатый господин. А вдруг эта весть дойдёт до слуг Яноша? Ведь, кому надо, тот сразу поймёт, что богатый господин – ты.

– Это ты уже говорил, – напомнил Влад. – И я тебе не раз отвечал, что согласен затаиться получше. Не знаю, настолько ли упрям Янош, чтобы разыскивать меня даже здесь, но я согласен.

Войко кивнул и продолжал:

– А тут ущелье снегом занесёт, и будешь жить всю зиму, как за каменной стеной. А мы с Нае тем временем съездим в Молдавию, узнаем, что там и как, а когда снег растает, вернёмся, всё тебе расскажем, и ты решишь, что делать дальше.

– Это ты говорил тоже, – устало заметил Влад. – Я давно согласен.

Серб лишь пожал плечами. Он больше не обижался, но теперь, наверное, стыдился, что держал обиду так долго. Только чувством стыда Влад мог объяснить то обстоятельство, что теперь Войко проявлял заботу о господине ещё сильнее, повторяя важные вещи, как мать повторяет непоседливому сыну, а то сынок забудет, и стрясётся с ним беда.

По пути через долину серб продолжал проговаривать уже сказанное когда-то – например, о том, что господину лучше жить в деревне безвылазно и никуда не отлучаться, особенно по весне. Влад, не желая отдавать резкого приказа «замолчи», обречённо кивал и посматривал вперёд – на гладкий заснеженный холм среди лесистых гор, на котором виднелась россыпь деревянных домишек, выпускавших в небо белые струйки печных дымов.

«Когда приедем, Войко прекратит материнские наставления сам, без приказа», – мелькала обнадёживающая мысль, а серб по прибытии в деревню и впрямь стал вести себя по-другому. Он уже нисколько не напоминал мать-наседку, а всем своим видом показывал, что служит очень умному господину и что именно господин придумал поселиться здесь, а Войко ничего сам не знает и лишь исполняет чужие замыслы.

Теперь если серб говорил что-нибудь, то поминутно оглядывался на Влада, будто спрашивал у него, всё ли так, а Влад напускал на себя важный вид, понимая, что Войко предусмотрителен, ведь в деревне об умном господине станут заботиться явно лучше, чем если бы приезжий был дурак, поскольку дурака обмануть – большой соблазн.

Меж тем серб быстро вызнал, что в селе есть одна вдова с малыми детьми, живущая весьма бедно, которая не откажется взять на постой пришлого человека, если ей будет от этого выгода. Детей-то кормить надо! Про саму вдову говорили, что она не ленивая, не безрукая, да и не глупая вроде, так что о постояльце позаботиться сумеет.

Договариваясь уже с самой вдовой, Войко долго торговался, хотя денег у Влада оставалось с лихвой. И всё же господин не позволял себе выглядеть безразличным, когда его слуга обсуждал с «хозяйкой», чем кормить постояльца, во что одевать, сколько раз обстирывать, и в зависимости от этого менялась общая цена за постой.

Наконец сговорились, после чего слуги вместе с господином жили в доме у вдовы ещё три дня, будто проверяя, хорошо ли она умеет хозяйствовать, а затем Войко с Нае уехали, оставив Влада зимовать.

Он уже переживал что-то подобное когда-то – пять лет назад, когда отец ещё не умер, а отцовская ссора с Яношем Гуньяди только-только случилась. Влад вспомнил, как вместе с братьями и мачехой жил в дальнем имении боярина Нана, скрываясь от очередного проходимца, с помощью Яноша усевшегося на румынском престоле. Отец тогда пропадал где-то в Турции…

Влад вспоминал всё это не раз, и вот снова настало время, когда приходилось прятаться, но теперь место казалось ещё более глухое. Рядом с имением Нана, находилось неподалеку от его усадьбы сразу несколько больших сёл, а тут – вокруг только горы, непроходимые из-за снегов.

Деревенька, в которой теперь жил Влад, имела всего две улицы, пересекавшиеся крест-накрест. В центре деревеньки стояла деревянная церковка, крытая дранкой и имевшая невысокую башенку на крыше. Вдоль улиц – деревянные хаты из бруса, крытые всё той же дранкой, а рядом – хлева, колодцы, навесы, под которыми возвышались огромные стога сена. Всё как везде, и смотреть не на что.

На улицах бегала ребятня, играла в снежки. Взрослые показывались редко, занимаясь зимней домашней работой, а если и показывались, то всё больше женщины да старики.

Когда-то давно Влад слышал, что в сербских землях много вдовых женщин, а «мужей сильно убыло», потому что мужья полегли в битвах с турками и прочих войнах. Похоже, всё оказалось правдой. Даже в этой деревне было куда больше женщин, чем мужчин. Пусть здешние места считались глухоманью, но и здешние жители тоже платили подати и исполняли повинности, в том числе – воинскую.

– Будь прокляты эти поганые турки! Если так дальше пойдёт, изведут они нас совсем, – сказал один из деревенских стариков.

Старики сидели на завалинках, но долго не выдерживали на холоде и шли по домам греться, зазывая к себе и Влада, чтобы продолжить начатую с ним беседу.

Влад же с удивлением поймал себя на том, что пять лет назад, живя деревенской жизнью, стремился сблизиться со сверстниками, а теперь искал общества седоусых старцев. Со стариками можно было поговорить обстоятельно – о раздорах между правителями сопредельных земель, а также о податях, которые всё растут, и о том, скоро ли ждать новой войны с турками. Всё это больше притягивало Влада, чем беззаботные песни и игры молодых, а ведь ему было всего девятнадцать. Может, причина заключалась в том, что теперь он постоянно вспоминал о несовершённой мести?

Вспоминалась и дочь Нана, но больше не снилось. «Хоть бы и дальше не приходила», – думал Влад, но сомневался, что она отстанет, пока он не отомстит за неё.

Временами снились грамоты, виденные к канцелярии в Тырговиште, но если в действительности они читались очень легко, то во сне становились мудрёными – разбираешь, разбираешь, а никак не разберёшь, но в то же время чувствуешь, что вот ещё немного – и тебе откроется вся правда.

Наверное, поэтому Влад приобрёл привычку по утрам, сразу после пробуждения, размышлять об истории боярского предательства – продолжать складывать в голове историю двухлетней давности.

Виделась недавнему государю всё та же комната в доме у боярина Мане Удрище, освещённая свечами, но народу за трапезой сидело больше, чем вначале. Хозяин дома теперь принимал у себя двух новых гостей, которыми стали седобородые братья – Станчул и Юрчул. Эти престарелые бояре заседали в княжеском совете дольше, чем кто бы то ни было. Владов отец стал четвёртым по счёту государем, которому они служили.