Страница 8 из 13
«Пора нам, Зинк, ещё вещи в гостинице забрать надо», – извиняющимся тоном сказала тогда Стешка. Ей от выпитого хоть бы хны, привыкла, видать, на фронте, а у Зины в голове изрядно шумело. Подполковник на прощание вдруг проявил чудеса галантности и поцеловал Зине руку, задрав при этом каким-то чудным способом голову, так что взгляд его кобелиный упёрся в Зинин. «Ой, бабник! И зачем ему Стешка, что он в ней нашёл? Разве что глаза. А так ведь не красотка, если вглядеться. Худощава. Волосики жиденькие, не то, что моя шевелюра. А перед ним девки рядами падать должны в наше-то время, – с завистью заключила Зина, – ну да это их дело».
Зина как в воду глядела. Подполковник Мишенька и на самом деле был большим специалистом по женской части. За четыре года войны он заставил плакать немало вдов и солдаток. Самой первой была хохлушка с Полтавщины, приютившая беглого пленного. В Киевском окружении Мишина часть оказалась зажатой со всех сторон, и после бесплодных попыток прорваться, стоивших немалой крови, сдалась почти в полном составе. Только Миша сбежал на привале, колонне пленных дали перевести дух, а Мишка скатился потихоньку в ложбинку и затаился в кустах. Потом, пока не стало опасно, две недели отсиживался у молодой чернобровой обладательницы длинной косы и двоих малых сорванцов. Как ни упрашивала его Олеся, Миша был неумолим, пошёл на восток, только краюху хлеба взял у полюбовницы. Добрался до своих, про плен умолчал и дальше воевал. Был ранен много раз, награждён, успевал и по службе, и по женскому полу в многочисленных городах и весях России и Белоруссии. Но к Стешке привязался по-настоящему, решил, что пришло время остепениться, а Стешка – девка симпатичная, как поведёт глазищами своими бездонно-голубыми, как посмотрит на него нежным обволакивающим взглядом, так забывал про всё Мишенька. Ну и любит как собачонка преданная и матерью хорошей детям должна стать. Но нет-нет, да прорывался наружу Мишенькин кобелизм, вот и в тот день облизывался Миша, бросая мимолётные взгляды то на высокую Зинину грудь, то на округлые бёдра, легко читающиеся под ситцевым платьем. И между всем этим богатством – осиная талия на пояске, Мишеньку от таких фигур всегда на подвиги тянуло. «Но не при Стешке же окучивать свояченицу! А какой вариантик, – пожалел об упущенной возможности подполковник, – хороша сестрица!» И, ведя свою благоверную под ручку по запруженным народом Садовой и Невскому, Мишенька ещё долго смаковал разные подробности конституции Зины.
Зина с грустью глянула парочке в спину и решила пройтись пешком до конца Садовой, так хоть немного хмель выветрится. К вечеру распогодилось, солнце пригревало совсем не по-сентябрьски, из Детского парка за Юсуповским дворцом доносились людские голоса и щебетанье птичек, на ветру шумели деревья ещё не опавшей листвой. В лучах солнца блестела гладь небольших прудов. Природа проснулась после затяжных дождей, и люди тоже старались не упустить, возможно, последний погожий денёк перед долгой серой осенью и холодной зимой. Несмотря на рабочий день, в парке было полно народа: мамаши и бабушки с детишками, школьники, гонявшие мяч, парочки, удобно устроившиеся на скамейках и просто одинокие старички, вышедшие погреть свои косточки. Зина тоже присела. В общежитие не спешила, туда уже соседки вернулись со смены и, наверняка, привычно галдят о своих проблемах, а ей хотелось побыть одной. Хоть немного, хоть чуть-чуть послушать живую музыку осеннего дня.
***
Она проснулась, когда уже стало темнеть. Протёрла глаза, огляделась вокруг, людей в парке поубавилось. Птички замолчали, исчез детский гомон, только шушуканье последних парочек нарушало вечернюю тишину. На Садовой прогремел трамвай. Обычная картина, но что-то было не так. Холодный пот выступил на лбу, свёрток, где свёрток с отрезом и носочками? Она его положила рядом и ладонью сверху прикрыла. Но её рука упиралась в холодное дерево скамейки. Отреза не было. «Стащили, сволочи поганые, – выругалась Зина, -ну почему мне всегда не везёт. Даже сегодня, когда после долгой разлуки нашлась сестра, такая удача и такой финал!» Зина выдохнула, всхлипнула раз, другой и заревела. Она плакала долго, её пытался утешить какая-то бабуля, оставившая для этого важного дела своего внучка на несколько минут. Наверное, последняя бабушка в парке. Но Зина никого не хотела слышать и видеть тоже. Она медленно поднялась и зашагала, всё быстрее и быстрее по направлению к трамвайной остановке.
В общежитии уединилась на чёрной лестнице, там стояла, оперевшись об оголённый металлический каркас перил, деревяшки были давно оторваны. Зина долго рассматривала в полутьме карточку художника, вертела её в руке, подносила ближе к свету. Читала, медленно шевеля губами:
Водовозов Александр Николаевич
Член Союза художников
Заслуженный деятель искусств РСФСР
Потом выпрямилась и решительным шагом направилась к себе в комнату. Пора ложиться, завтра опять рано вставать. Завтра – на смену. Но после работы она позвонит ему. «Будь, что будет, посмотрим, – решила Зина, – может, он и не извращенец, а просто немного странный интеллигентный человек. Манерам-то подполковник Мишенька мог бы у него поучиться. Приработок опять же и среда другая, не пропахшие карболкой медсёстры да полуграмотные девчонки с фабрики».
Три дня Зина, зажав в кулачке карточку Водовозова, спускалась вниз, ко входу. Там висел, пришпиленный к стене старенький телефонный аппарат, похожий на маленький чемоданчик. Звонок стоил пятнадцать копеек, деньги – вахтёрше в фанерной будке, напоминающей огромных размеров скворечник. Та ими распоряжалась, как хотела, никакого учёта не было. Что-то себе оставляла, что-то комендантше сдавала. Но, конечно, не пятнадцать копеек являлись преградой и даже не любопытная дежурная по вахте, всегда норовившая подслушать. Делать-то ей нечего, а так какое-никакое развлечение. И информация. Знать, кто куда ходит, кто с парнями встречается. Хочет, пусть знает, Зину совершенно не смущало то, что её разговор подслушают. По телефону она ничего конкретного говорить не собиралась. Нет, три дня Зина пыталась построить в голове предстоящий разговор, и три дня он никак не желал складываться. Всё какие-то несуразные словечки, сумбурные объяснения представляла себе. А вдруг спросит: «И чего ж это вы, любезная, вдруг решились?» Ну не рассказывать же ему про Стешку и украденный свёрток с отрезом!
Наконец, на четвёртый день, также не представляя себе, что сказать, кроме того, что согласна, она решительным шагом миновала вахтёршу и подошла к телефону. «Будь что будет, – решила, – станет расспрашивать что да почему, просто брошу трубку и всё!»
На том конце провода долго не отвечали. Зина уже намеревалась повесить трубку, как вдруг что-то щёлкнуло и в ухо ударил резкий женский голос:
– Я слушаю!
– Это квартира Водовозова?
– Нет, – как обрезали, – это моя квартира!
«Неужели ошиблась», – Зина глянула ещё раз на визитку.
– Ну что же вы молчите, девушка?
– Мне бы Водовозова, – промямлила Зина и тут же сообразила, что сморозила глупость.
– А Илью Репина не желаете? Водовозова вы не получите! Он мой. Он мой муж!
– Простите, – совсем растерялась Зина, – а поговорить с ним можно?
– О чём, позвольте полюбопытствовать?
– Насчёт работы, он мне работу предлагал. Позовите его, пожалуйста! – голос Зины дрожал.
Там помолчали какой-то миг и ответили:
– Хорошо. Минуту!
Тут же Зина услышала громкий зов, пробившийся даже в наверняка болтающуюся вдоль стены трубку:
– Са-а-ашенька! Тебя-я-я! Опять натурщица. Может хватит тебе голых девок рисовать, пора остепениться уже.
Зина внутренне сжалась в комок: «Опять натурщица? Голых девок рисовать?» Нет уж, со мной этот номер не пройдёт!»
Вскоре послышался мужской голос: «Да что-ты, Глашенька, что ты!». Затем – твёрдые мужские шаги, под ними пол скрипел ровно и даже слегка музыкально, лёгкий треск мембраны и знакомый, хоть и слегка исковерканный телефоном, приятный голос произнёс: