Корона Витовта

– Именно так, ваша милость. Бандиты они – это верно, – подхватил чернобородый здоровяк с оттопыренными ушами, которого трактирщик принял за слугу поляка. Максимилиан оказался прав: чернобородый и в самом деле был слугой шляхтича. Но хотя поляком чернобородый не был, в отличие от господина, он жупан носил. На французском чернобородый изъяснялся лучше спутников. Расслышав его произношение, Крейцер сморщился точно от зубной боли.

«Швейцарец! – с негодованием сплюнул бывший ландскнехт, исподлобья рассматривая всю троицу. – Хороша компания! Бритый поляк, переодетый немцем; швейцарец, переодетый поляком и Самуэль Краус! Точно быть беде!»

– Бандиты они или солдаты, сударь, я думаю, это неважно, – возразил Краус. – Важно, что они – лучшие, а я нашел вам лучшего из них!

– Кого это ты называешь лучшими? – возмутился швейцарец. – Бандитов? А, может, ландскнехтов? Эти свиньи всегда были негодными солдатами и брали верх все больше числом своим. Уверен, и этот такой же, как и вся их немецкая сволочь. Зря только время теряем, ваша милость!

Саксонец и глазом не моргнул на оскорбление в адрес своей нации, шляхтич же недоверчиво глянул на слугу. Все-таки тот некогда был швейцарским наемником, а неприязнь к конкурентам-ландскнехтам у них в крови.

– Тогда зачем он мне нужен, если он так плох? – рассердился поляк.

– Этот-то точно хорош, – заверил Краус. – Кирхгольмским Львом прозвали его в Лифляндии!

Увлекшись беседой необычных посетителей, Максимилиан, сам того не замечая, шаг за шагом постепенно к ним приближался, стараясь не упустить ни слова. Услышав про «Кирхгольмского Льва», он неосторожно подошел совсем уж близко и был замечен немцем. При виде трактирщика, Краус тотчас же замолчал и приветливо ему улыбнулся, как старому знакомому. Крейцер на правах хозяина был вынужден обеспокоиться о комфорте гостей и спросить об их пожеланиях. Поляк и швейцарец заказали вина и мяса, саксонец – пиво и сыр. Максимилиан дал знак трактирному слуге, Гюнтеру, а сам отошел назад к стойке.

– Я говорю о Теодоре Крейцере, – чуть тише продолжил Самуэль Краус. – Его-то мы и ждем. Не слыхали о таком?

Шляхтич вопросительно глянул на немца, а швейцарец презрительно скривил губы.

– Он и прежде слыл отчаянным малым, – рассказывал саксонец, – но прославился на службе у короля Карла. Парень бился при Кирхгольме за шведов, против ваших, сударь, и бился с львиной отвагой. Отсюда и его прозвище. В той битве немецкому полку случилось схватиться с гусарами. Сказывают, что, когда все товарищи Теодора пали, он еще долго отбивался от этих крылатых дьяволов в одиночку и уложил их с добрый десяток!

Швейцарец, слушая это, продолжал презрительно усмехаться. Не поверил рассказу и поляк.

– Одолел десяток летучих гусаров? Один? «Пустая похвальба!» – уверенно сказал шляхтич. – Впрочем, – припомнил он, – то ведь были л и т о в с к и е гусары. А какие из них вояки? Так. Лоск один да перья. Польских бы ему не одолеть… – будучи уроженцем Мазовии, он ревниво оберегал честь и славу польского воинства.

– Этого я не знаю, – обиделся немец, видя, что ему не хотят верить. – Но плохи литовцы или нет, а наш полк положили весь.

– Не велика доблесть – положить немецкий полк, – не удержался от замечания швейцарец. – Ну, да я не о том. Если весь полк погиб, сам-то он как выжил?

– Мне не рассказывали, – насупленно отвечал Краус. – Вот ты, любезный, почем зря ругаешь нашу пехоту. Ты, по всему видать, сам бывший солдат. Тебе, наверное, виднее. Но что ж тогда шведский король нанял немцев, а не вашего брата швейцарца?

– Глуп он, этот шведский король. Или скуп. А может и то, и другое, – загорячился швейцарец. – Нанял бы наших – победил бы. А ваши-то! С пиками и не одолеть кавалерию!

– Остынь, Бьерн, – одернул слугу шляхтич. – Неплохие и немцы солдаты. То, что они не справились с гусарами, вовсе не позор. Пусть литовские гусары и не так хороши, как… кхм… польские, но и они рубаки тоже изрядные, – нехотя признал поляк.

– Точно, сударь! – оживился Самуэль Краус. – И если вам будет угодно, люди говорят, что Теодор и сам вроде как литвин по происхождению. Пацаненком подобрал его в Литве, возвращаясь с похода на Псков, владелец этого трактира, – саксонец кивнул в сторону стойки, где однорукий осторожно гремел посудой, чтобы не заглушить интересовавший его разговор. – Мальчик вырос в военном обозе. Воспитали его солдаты да маркитантки. Что он видел кроме войны? Вот и вырос он солдатом и солдатом отличным! Вот сказывают, во Франции он…

Шум на лестнице, ведущей на второй этаж трактира, помешал саксонцу продолжить рассказ. Все трое разом туда глянули. По деревянным ступенькам поспешно спускался пожилой мужчина, поправляя на ходу штаны. Следом за мужчиной на лестницу выскочила миловидная полуголая девица с распущенными льняными волосами. Одежды на ней было немного, а та, что была, вызывающе нарушала все эдикты саксонских курфюрстов о правилах ношения одеяния неблагородным сословием. Главным украшением туалета девушки, бесспорно, были белоснежные панталоны, расшитые шелком, которые не посмела бы надеть ни одна приличная горожанка. Такого же цвета чулок обтягивал изящную правую ножку девицы. Левая нога была голой. Платья на девушке тоже не было, но, не совсем забыв о приличиях, она прикрывала грудь скомканным платком в руке. Догнав убегающего мужчину, девица молча вцепилась ему в плащ. Мужчина попробовал было вырваться, но не сумел. Смирившись, он полез в кошелек и дал девушке монету. Затем воровато оглянулся и проворно выбежал из трактира. Девица смело улыбнулась сидящим в зале посетителям и вернулась на второй этаж.

Отвлекшись на сей инцидент, трое за столом не заметили, как тот, кого они дожидались, вошел в «Сломанную пику».

– Вот он, – быстро шепнул Самуэль Краус, – Теодор Крейцер стоит у стойки.

Поляк обернулся, и сразу же на его бритом лице появилось разочарование. Шляхтич ожидал увидеть великана, покрытого шрамами, с воинственным блеском в глазах, а увидел парня лет тридцати, среднего роста, с глазами серыми и сонными. Внешне он ничем не напоминал того героического молодца, о котором так увлеченно рассказывал Краус. Правда, шрамы на лице у Теодора Крейцера были.

– Дохляк, – пренебрежительно бросил швейцарец.

– Может, парень и не так внушителен снаружи, но он жилист и силен, – возразил саксонец.

– Оборванец, – продолжал критиковать наемника Бьерн.

– Сейчас его дела не так хороши, – признал Краус. – Из литовского плена он вернулся почти нищим. А старый Крейцер очень скуп и не считает, что человеку обязательно нужно хорошо одеваться.

Швейцарец действительно имел все основания назвать молодого Крейцера оборванцем. Главными особенностями одежды наемника были грязь и небрежность. Коричневая куртка с неаккуратно разрезанными рукавами была вся в латках, когда-то синие широкие шаровары до колен выцвели и приобрели водянистый цвет. Яркие разноцветные пуговицы, нашитые по краям штанов, только подчеркивали их заношенность. Вязаные чулки, наверное, были полосаты, но из-за грязи на них этого уже нельзя различить. Так же грязны были и туфли. На голове коническая шляпа с прямыми полями была помята, а тощее перо, торчащее из нее, смотрелось жалким. Русые волосы, свисавшие до плеч, были нечесаные, а усы и испанская бородка – неухоженные.

В общем, стоящий у стойки безработный наемник представлял собой типичный образ вояки, про которого великолепный Тилли еще скажет: «Ободранный солдат и блестящий мушкет».

Мушкет был тут же. И с ним все было в порядке. Ухоженный и чистый он лежал на стойке.

В паре к мушкету Теодор Крейцер был вооружен алебардой с коротким древком и железным наконечником на конце. Очевидно, что помимо прочего наемник использовал ее как подставку для мушкета. Алебарда стояла тут же, прислоненная к стойке.

Не подозревая, что является предметом обсуждения, молодой Крейцер спокойно завтракал. В руке у него была широкая миска с жареными карасями, которых он с аппетитом ел, вытирая время от времени жирные пальцы о штаны.