Под свист пуль

Когда Агейченков позже спросил, почему именно такое решение принял начальник заставы, тот сказал:

– Эх, товарищ полковник, не понимаете, как нужна солдату баня. Не только для тела – это само собой: грязь, пот, холод в горах, – а и для души. Когда попаришься как следует, и хвори от тебя отскакивают, и на сердце светло.

И он рассказал, что в детдоме у них ванной не было, где-то раз в месяц их, завшивевших, водили в городскую парилку. И это был праздник.

– Вы и представить себе не можете, товарищ полковник, – воскликнул капитан, – как ждали мы этого дня. Ведь чесались же все, коросты обдирали.

Найденыш сызмальства воспитывался в детдоме. Родители его погибли в автокатастрофе, когда он был еще совсем кроха. Года полтора со стайкой таких же беспризорников скитался по стране. Фамилию, конечно, если и знал, то позабыл. Вот ему и дали новую в детдоме.

Баня уже достраивалась, когда Агейченков выбрался наконец на заставу Найденыша. Изменять что-либо было глупо. Сооружение получилось на славу: из природного крепкого камня, намертво схваченного высококачественным цементом. Оно даже имело подводку воды из близлежащего в горах ручья. Первое время воду из него таскали даже в столовую. Здание же самой заставы, особенно спальное помещение, стояло до сих пор в лесах. Не хватало бревен, досок, кровельного железа, гвоздей и, естественно, камня. Его теперь приходилось везти издалека.

– Ну, докладывай, Григорий Данилович, – нетерпеливо сказал Агейченков капитану, когда они удобно устроились в курилке, сделанной тоже на совесть. – Как же все это произошло?

– Неясно, как все вышло, товарищ полковник, – словно оправдываясь, сказал Найденыш и нахмурился. – Ну, убейте, не пойму, кто и когда умудрился поставить растяжку. Ведь часовой все время на вышке. У него приборы ночного видения есть. Несут службу слухачи хорошие. И ведь рядом с заставой!

– Давайте-ка подробнее, – попросил Агейченков.

– Тропа у нас тут боковая есть. Мы ею почти не пользуемся. Так, иногда кто за дровами в ту сторону сходит. После сильных ветров там много бурелома. Вот солдат из наряда на кухне и решил прогулться в то место. Он этот путь хорошо знал. Никак не ожидал, что на «сюрприз» наткнется. И совсем светло было.

– О бдительности забыли. Совсем забыли, понимаешь! – поморщился Гокошвили.

– А когда по этой тропке кто-нибудь ходил? – спросил Агейченков, не обратив внимание на гневную реплику коменданта. Тот был, конечно, прав. Растяжку, правда, нелегко в траве заметить, но если ты настороже…

– Даже не знаю, товарищ полковник, – признался капитан. – Могу уточнить у солдат. Обычно-то мы за дровами к реке спускаемся. Там тоже и бурелом есть, и в заводи можно топляк выловить.

– Ну а все же, может, припомнишь? – вмешался снова Гокошвили. – Два, пять дней, неделю? Тут, понимаешь, каждый час важен! Кто-то же побывал недавно возле заставы, установил эту пакость, значит, знал, собака, что кто-нибудь тут пойти должен, понимаешь. Не иначе кто из местных. Они же тут каждый клочок земли знают!

– А где они, эти местные? – уныло качнул головой Найденыш. – В поселке за рекой всего несколько человек живет. В основном старики, женщины, дети. И все в один голос говорят, что эта война им осточертела. Кончать ее надо.

– На словах-то они все овечки, понимаешь! – возмущенно всплеснул руками Гокошвили. – А на деле… С двенадцати лет уже стрелять умеют, подлецы. А с наступлением темноты отрыл оружие – и на дело!

– Да не горячись ты так, Арсен Зурабович, – попытался урезонить не на шутку раскипятившегося коменданта Агейченков. – Не все же здесь люди плохие.

– Как не все, понимаешь?! – взвился горячий Гокошвили. Слова командира только подлили масла в огонь. – Война давно бы закончена была, если бы не тут живущее условно мирное население.

– Как ты сказал? – засмеялся Агейченков. – Условно-мирное… Это хорошо придумано.

– И верно, понимаешь, – подхватил комендант. – Кто как не сам народ дает пополнение в ряды боевиков?

– Ну, там и наемников полно, – заметил Найденыш. – Арабы, азербайджанцы, эстонцы, украинцы – разные там попадаются.

– Эх, брось! – отмахнулся Гокошвили. – Если бы я не хотел никого на свою землю пускать, никакой дядя чужой сюда не сунулся!

Из землянки, где лежал раненый, вышла Тамара Федоровна. На полных, слегка покрытых нежным пушком щеках ее горел яркий румянец. Глаза возбужденно поблескивали, оттого, должно быть, казались еще более сумрачными и глубокими.

Волнуется, сразу определил Даймагулов, значит, плохи дела. Сейчас она была такой, как после тяжелой и не совсем удачной операции в госпитале (он как-то подсмотрел за ней случайно в один из таких моментов). Расстроенное выражение лица, однако, не портило ее, а скорее наоборот, придавало красоте этой женщины какое-то трагическое, неотразимо действующее на мужиков влияние. Для того чтобы привлечь к себе, покорить такое обаяние, Даймагулов был готов на все!

Мужчины заторопились к доктору. Попытались спросить: «Ну как там он? Выживет? Есть ли опасные для жизни повреждения?»

Она посмотрела на них печально и со вздохом сказала:

– Я не оракул и не господь бог, чтобы предсказывать смертный час человека. Но положение очень… очень тяжелое.

– Неужели настолько, Тамара, что даже ты ничего не можешь сказать? – воскликнул Агейченков.

И снова эти «Тамара» и «ты» резанули Даймагулову по сердцу, как острый нож. Он пристально поглядел на них обоих. Но ничего особенного не заметил. Лица были озабоченными, сумрачными, как и подобает в трагической ситуации. Никаких иных, более интимных эмоций на них не отражалось. И он попытался успокоить себя. Мало ли как могли пересекаться пути служивых людей? Не исключено, что Тамара Федоровна лечила командира, возможно, делала операцию, как и Даймагулову. В жизни каких только парадоксов не бывает.

– Уж кому-кому, а вам-то, Николай Иванович, прекрасно известно, что медицина не всесильна, – отпарировала Квантарашвили. – А я всего лишь рядовой хирург.

И то, что она называла командира на «вы» и по имени-отчеству еще более успокоило Даймагулова. Он решил, что они все-таки не так близки, как ему показалось вначале.

– Солдат нуждается в срочной госпитализации, – сказала Тамара Федоровна.

Агейченков поглядел вверх и угрюмо покачал головой. Небо над горами хмурилось, приобретая темно-лиловый предгрозовой характер. Вокруг заснеженных вершин клубился густой серый туман, не предвещавший ничего хорошего.

Командир высказал свои опасения. Но врач осталась неумолимой.

– Надо вызывать вертолет, – твердо сказала она. – У парня тяжелая черепно-мозговая травма. Его надо оперировать, причем в стационарных условиях. Иначе я ни за что не отвечаю, товарищ полковник.

Ее строгость и принципиальность Даймагулову очень понравились. «А она держит с командиром дистанцию, – подумал он, – не меньшую, чем со мной».

Однако Агейченков оказался прав. На запрос Гокошвили по рации диспетчер с аэродрома ответил, что погода не позволяет выпускать борты.

– Я и так и эдак пробовал уговорить, – расстроенно сказал комендант. – А он ни в какую, понимаешь! Чтоб ему… – выругался Гокошвили и виновато посмотрел на доктора. – Простите, товарищ военврач!

Она грустно улыбнулась:

– Ничего, майор, бывает. Я понимаю ваше состояние. Мне самой хочется выругаться. Считайте, что я не слышала ваших богохульств.

– Да бросьте вы! – досадливо сказал Агейченков. – Нашли время для церемониальной вежливости. Тамаре Федоровне, дорогой Арсен Зурабович, и не такое приходилось выслушивать. Когда человека режут по живому, он, знаешь, каким благим матом орет? Не будет же врач закрывать уши. Верно, доктор?

А он словно поддразнивает ее, мысленно отметил Даймагулов. И им снова овладели ревность и волнение. Не бывает же такого между малознакомыми людьми. Подкалывать только своих можно. А командир не с отрядной шатией-братией разговаривает, где допустимы разные вольности.

– Что будем делать, товарищ полковник? – спросил подошедший Найденыш. – Медлить-то нельзя!