Страница 11 из 16
— Веришь ли, — пожаловался негромко попаданец Нарбэ, — в Париже за всё время даже погулять некогда было! Деньги на это откладывал, да так назад и привёз.
Бурш расхохотался до слёз, стуча кулаком по столу.
— Брат-студент, я унесу эту тайну в могилу! Быть в Париже и не погулять… Ха-ха-ха!
В пансион Фокадан пришёл поздно вечером, благоухая пивом, колбасками и табаком. Но что характерно, пришёл на своих двоих.
Проснулся Алекс от разговора в коридоре, ведущегося на повышенных тонах.
— Бедный мальчик вчера из-за вас напился! — выговаривала владелица пансиона громким шёпотом, — вы же старше, зачем его на такие разговоры провоцировать?
— Я-то тут причём? — Возражал Шварц, — молодой человек достаточно взрослый, чтобы отвечать за свои слова.
— Взрослый-то он взрослый, но о юношеском максимализме не забывайте! Вы его не первый раз так подначиваете, вот и наговорил грубостей в ответ. А после самому неловко стало, вот и пошёл в трактир.
— Будет какой-то иностранец…
— Именно! Иностранец! Не смотрите, что на немецком говорит неплохо, по сути чужак. Думает-то на другом языке. Он, возможно, даже обидеть никого не хотел, просто слова подобрать правильно не смог — язык-то не родной. А вы? Взрослый человек, а подначиваете молодого, да ещё иностранца. Это какое мнение у него будет о Пруссии?
Голоса начали удаляться от двери, и Алекс встал со стоном, поспешив опорожнить мочевой пузырь в вытащенный из-под кровати ночной горшок.
— Ну и рожа, — отшатнулся он от зеркала, — это ж надо вчера… Сколько я выпил, даже интересно. Ещё интересней, как дошёл после такой дозы, да ещё помню ведь всё.
Голова отказывалась подсчитывать количество выпитого пива, потому как цифры получались вовсе уж завиральные. Плюнув на подсчёты, умылся и оделся, решив сегодня не бриться. С подрагивающими руками опухшей физиономией с десяток порезов гарантированны.
Часы показывали, что ещё успевает на завтрак.
— Доброе утро, господа, — поприветствовал собравшихся в столовой постояльцев и хозяйку, — прошу извинить меня за вчерашний инцидент. Я не настолько хорошо знаю немецкий и несколько неверно построил фразы.
— И вы меня извините, герр Смит, — повинился Шварц под торжествующим взглядом хозяйки пансиона, — характер у меня такой несносный. Сам порой не рад — скажу что-нибудь, а потом стыдно.
За время отсутствия накопилась почта, время на которую отыскал только сейчас. Писать в девятнадцатом веке любят и умеют, эпистолярный жанр[65] не случайно так популярен. Пишут помногу, два десятка листов в письме не редкость.
А как иначе? Телефонов нет, транспортное сообщение развито не слишком-то хорошо. Родственники, друзья, былые однокашники и сослуживцы — не хочешь потерять с ними связь, так переписывайся.
Описать какие-то события, произошедшие в семье, личные переживания, интересные происшествия или важные новости, касающиеся твоего города. Хотя бы краешком коснуться шапочных знакомых, могущих заинтересовать адресата. Тетради порой исписывают!
Попаданец достаточно быстро привык к подобной манере. Всё-таки драматург, не абы кто. Фред, тесть, капитаны ИРА, ле Труа, Борегар… это только те, кому писал не реже раза в месяц. А ведь есть ещё и многочисленные приятели по ИРА и нью-йоркские знакомцы, с которыми не хотелось бы терять связь, переписка по поводу документов Гражданской.
Общепринятая манера эпистолярного жанра, с многочисленными отступлениями и мельчайшими деталями Фокадану претила. В конце-то концов, он учиться приехал, а не перепиской заниматься!
Поневоле научился писать кратко и очень ёмко, но достаточно образно. Но даже так два-три часа в неделю уходит на письма.
Немало! Особенно если учесть, что по-прежнему пишет пьесы, пусть пока в стол, занимается архивами и учится. Благо, университеты этого времени не знают таких вещей, как рефераты и промежуточные экзамены[66].
Считаешь себя готовым специалистом? Иди экзамен сдавай. Да и то, диплом государственного образца по большому счёту нужен только тем, кто работает на государство.
Своеобразно, но работает. Кто хочет заниматься наукой или получить серьёзную специальность, может идти к цели, игнорируя второстепенные предметы. Кто приходит ради Братств, всё равно учиться приходится, откровенных неучей и лоботрясов презирают. Могут терпеть, если те усиленно трясут мошной, но уважения неучам не видать.
В сторонку письмо Фреда, его последним. О! Леблан написал?
Алекс насторожился, подозревая неприятности с патентами, и быстро разрезал конверт.
«— Я посчитал, что это может быть вам интересным», и статья из французской газеты со статьёй Карла Маркса, дискутировавшего с последователями Прудона[67]. Были в конверте и статьи прудонистов.
Интересно, но во многом наивно и даже глупо. Попаданец сам не заметил, как начал составлять тезисы, споря как с Марксом, так и с последователями Прудона.
Поймав себя на этом, засмеялся нервно, и отложил было письмо. Почти тут же протянул руку к статьям и ещё раз внимательно пересмотрел их, покусывая губы.
— Ведь нарываюсь же, — пробормотал Алекс, но всё-таки сел писать тезисы. Великим мыслителем себя не считал, но послезнание даёт о себе знать.
Если основоположникам социализма напишет человек, который знает, что такое социалистическая система… Пусть не сам, а из рассказов матери и её подруг. Из учебников истории и статей в интернете. От свидетелей.
Два часа спустя решительно запечатал конверт, где изложены такие понятия, как Народная собственность и Плановая экономика.
Попаданец подозревал, что от такого письма правоверный коммунист схватился бы за голову, но В споре рождается истина. В конце концов, социалистическая система была… будет вполне рабочей, пусть и не без огрехов.
Может быть, классики с помощью его письма придумают что-то более интересное. Или чуть раньше, или… Неважно, лишь бы история стала чуть лучше, чуть менее кровавой.
— Будущее будет светлым, или его не будет вовсе, — сказал он вслух и сам напугался: фраза прозвучала предсказанием.
Глава 7
Четырёхэтажное каменное здание, бывшее в девичестве мельницей, а после — ткацкой фабрикой, ныне простаивало без дела. Возвышаясь на высоком холме, в окружении нескольких величественных деревьев, поросших от старости и сырости мхом, смотрелось оно восхитительно, прямо-таки напрашиваясь на гравюры.
— Дёшево сняли, — похвалился фон Нарбэ, вальяжно опираясь на трость, чуть провалившуюся в сырую от недавнего дождя землю, пахнущую прелой листвой и увядшими травами.
— А главное, ломать тут нечего, — негромко добавил попаданец, копируя позу.
— Понимаешь буршей, брат-студент! — хохотнул Адольф, — Не без этого!
Студенческий старейшина, стоя на холме в окружении таких же старейшин и уважаемых гостей, с гордостью окинул взглядом место праздника.
— Внушает, а? — Один из буршей обратился к Алексу, показывая на собирающуюся молодёжь, — столько народа!
Фокадан вежливо покивал, включив артиста, но на деле зрелище не впечатляло. Порядка трёхсот человек, и будет ещё около ста. На сельских дискотеках народа больше!
Хотя… только сейчас попаданец в должной мере осознал, что значит университетское образование в девятнадцатом веке. В двадцать первом веке большая часть молодёжи могла похвастаться дипломами о высшем образовании.
Здесь и сейчас вряд ли даже в германских землях, сделавших ставку на образование[68], наберётся хоть один процент людей, учившихся в университете.
Будущие чиновники среднего и высшего класса. Врачи, коих пока изчезающе мало, и чьи услуги могут позволить себе очень немногие. Инженеры. Учёные. Политические деятели. Чиновники не самого низкого ранга.
65
Жанр литературного произведения, который характеризуется тем, что повествование преподносится читателю в форме переписки.|
66
Немецкая модель университетов давала студентам максимальную академическую свободу, опираясь на семинары, лаборатории и самосознание студентов.
Была ещё и французская модель, с жёстким контролем всего и вся.
67
Первый человек, назвавший себя анархистом. Марксистскими критиками рассматривался как мелкобуржуазный социалист.
68
Взлёт экономики Пруссии в конце девятнадцатого века был обусловлен в том числе и доступностью образования. Школьное, специальное и университетское образование было доступным. Помимо того, Пруссия всячески поддерживала издательское дело, отчего в продаже имело огромное количество самых разнообразных и что немаловажно — дешёвых книг.