Страница 31 из 83
- Можно... - Крохин, потерянно осматриваясь, прошел на Кухню. - Чего это? - Ткнул пальцем в потолок со свисающими гирляндами отслоившейся краски.
- Да сосед залил, сука! - беспечно отозвался Геннадий, доставая из холодильника бутылки. - В который уже раз! Он у тебя что, Водолей по гороскопу?
- Да кто его ведает? - промямлил Крохин, злобно соображая, что квартирку ему арендатор уделал в пух и прах и ремонт обойдется в общую сумму всех вырученных дивидендов.
- Вот ведь как получается! - рассуждал тем временем Геннадий, грязной тряпкой протирая изрезанную клеенку. - Жилой дом - та же деревня. Имею в виду численность народонаселения. А никто никого толком не знает. Отсюда общественная отчужденность... И все последствия.
- Ну, езжай в деревню... - вяло порекомендовал Крохин, изучая подвешенного на вбитый в стене гвоздь огромного вяленого леща. Уважительно кивнул на рыбу: - Вот бы к пиву, а?
- Да ты чего, в нем тараканы живут! - отмахнулся Геннадий, вскрывая шпроты.
В подтверждение его слов из разверстых уст леща и в самом деле выползло упитанное усатое насекомое, поспешив по неведомым тараканьим делам в щель под кухонной мойкой. Крохин передернулся от отвращения. Уловив его мимику, Геннадий виновато признался:
- Надо тараканомора бы вызвать, да вот денег нет, поистратился я тут авария в пьяном виде... Свою тачку восстановил, чужую, укрепил материальную базу гаишников...
- Значит, - почувствовав благоприятный момент, начал Крохин, нуждаешься? А у меня к тебе как раз денежное дельце... Слепишь его - хватит на то, чтобы во всем доме тараканов извести. Я, видишь ли, в плавание подписался... На "Скрябине".
- Это что-то там с Гринписом связано?..
- Точно. Переводчиком я устроился... И, значит, хозяин мой в случайном разговоре... В общем, говорит, боюсь, что экипаж кучей всяких блатных нашпигуют...
- Это у нас просто, - согласился Геннадий, поднимая стакан. - Будем, как говорится... Твое драгоценное...
- И тебе не болеть! - Крохин с удовольствием глотнул пиво. - Так вот. А я ему и брякни: есть у меня в кадрах Морфлота приятель...
- Правильно брякнул! - заметил Геннадий воодушевленно.
- Во-от. Ну... - Крохин обернулся на леща, в чье чрево возвращался таракан, видимо, освежившийся конденсатом под раковиной мойки. - Я и говорю: можно попросить человека проконтролировать список личного состава. Они каких-то своих ребят в это дело собрали...
- Короче, задача: команда идет на борт строго по списку! - уточнил Геннадий, с деловитым пониманием хмуря бровь.
- Совершенно в дырочку!
- Помочь можно... - загадочно отозвался собутыльник. Интонация фразы была привычной.
- Ну, давай так, - сказал Крохин, реанимируя свой опыт спекулянта. Платит он трешку, но мне-то тоже погреться надо... Устроюсь я в этой трешке со своими интересами?
- Да ты чего? - Геннадий едва не подавился пивом. - Какая еще трешка! Левого народа будет человек двадцать, каждый несет по штуке... Минимум! Вот и считай! Плюс - ты!
- Ну тогда и хрен с ним! - легко согласился Крохин, поняв маневр противника. - Пусть сам выкручивается. Забыли! Будь! - Чокнулся с отставленным в сторону стаканом Геннадия.
- Нет, погоди! - Тот привстал, заходил, морща лоб в тяжком раздумье, по кухне. - Двадцать, конечно, это как-то... Ну на червонец-то твой начальник подпишется?
- Пять - это максимум! - сказал Крохин скорбно. - Такой жлоб!
- Дави на шесть хотя бы... - просительно заглянул ему в лицо квартирант-мздоимец.
- Но если согласится, тогда... никаких!.. Любой выверт - неустойка!
- Отвечаю! - воскликнул Геннадий убежденно. - Если вот только две-три вакансии... Но я заранее предупрежу! Э... - Обернулся на холодильник. - Вовик, давай по водочке, а? В честь, так сказать... Я мигом сгоняю, а ты посиди.
Когда за Геннадием хлопнула дверь, Крохин удовлетворенно выдохнул из себя клуб табачного дыма. Арабу он объявит десять... нет, пятнадцать тысяч, оперируя уясненными аргументами. Заплатит! У него денег и жен куры не клюют... Вот же прет фишка, а? Вот же прет!
Он прошел в комнату, уселся за письменным столом.
Этот стол был знаком ему с детства. Старый, потертый, скособоченный, с невесть куда девшимися замками...
Когда-то, сидя за ним, он делал школьные уроки, писал институтские шпаргалки, позже - статейки, стихи...
Он любовно провел ладонью по старой, шершавой поверхности с давно сошедшим лаком, оставшимся лишь в глубине пор оголенной древесины.
Выдвинул ящик, узрев в нем личные архивные папки, доверенные на хранение квартиранту.
Развернул самую толстую.
Вот она - первая его публикация, вырезанная из газеты и наклеенная на машинописный лист. С указанием даты.
Сочинение по заданию редактора молодежки накануне каких-то коммунистических псевдовыборов. Кого там выбирали, уже напрочь забылось, но публикация о канувшем в Лету событии осталась.
Вот и старушка с задумчивым взглядом, Скрылась за ширмой большой. Сделала все, что ей было там надо, И возвратилась домой.
Усмехнулся. Ничего так подковырочка... С цианистым идеологическим калом... А проглотили ведь!
А вот и иное, связанное с женой, а также с пьянками и прозорливыми подозрениями в отношении любовника супруги:
Она Петьку какого-то любит,
Ну и пусть! Несмотря ни на что,
Отогреет меня, приголубит
И от снега отчистит пальто.
А это откуда?
Когда твои груди - весомы и потны,
Качаясь, нависнут над мной...
Он сокрушенно качнул головой. Среди муз, посещавших его, были, оказывается, и весьма распутные дамы... Тяжко вздохнул. Размочалил в пепельнице окурок. Неужели это было? Какая-то совершенная иная жизнь... Позволявшая писать стихи, ставя данное занятие основной жизненной целью, разбрасываться, пить-гулять, искать смысл бытия в своих чувствах и мироощущении, не заботиться ни о деньгах, ни о будущей старости и карьере...
Вот тебе и прошлое тоталитарное общество! Пагубное вроде. Тупиковое, как утверждают. Может быть. А все-таки, пребывая в нем, он был по-настоящему, безоблачно счастлив...
"Хотя, - подумалось обреченно, - счастье - величина дискретная, а не перманентная. И в этом - смысл".
Однако того счастья, что окрыляло его душу, когда он лелеял выстраданное слово, уже не будет. Коростой душа покрылась, другие ей утехи нужны. Э-эх!
Но и прошлое сочинительство тоже не прошло даром. Хотя бы потому, что оно воспитало в нем чувство прекрасного. А это - прекрасное чувство!
Он взял со стола потрепанную книжонку с крикливой пестренькой обложкой. Ознакомившись со сведениями об авторе, понял: труд некоего современного коммерческого борзописца.
Наугад развернул страницу, прочел: "По причине раннего утра парк был пуст..."
Ослепленно зажмурил глаза. Вот так перл! Вот так литература переходного, так сказать, периода!
Вспомнилось, как в шестидесятых годах на помойку выносились изукрашенные вязью кропотливой резьбы старинные комоды красного дерева, дубовые стулья, обитые бычьей кожей, - якобы громоздкий, вычурный хлам.
И в квартирах-сотах утверждались шкафчики-столики из прессованных опилок, пластиковые торшеры, раскладные диванчики... Банальный же хлопок заменялся восхитительно модным нейлоном.
Нечто подобное сейчас происходило и с литературой.
Хотя с другой стороны, одна крайность затмевала иную. Прежние советские прозаики времен ожиревшего застоя порой являли чудо слова, но общий куцый смысл их сочинений ни о чем, лишенный остроты и правды, с зашифрованными фигами, подлежащими дотошной разгадке, обратил интеллектуальные усилия тысяч словесников в груды макулатуры.
Но они - собратья Крохина - все-таки отличали прозу от словосочетаний, они чувствовали пошлость литературщины, а бойкая графоманствующая публика, пришедшая на смену им - выдохшимся в конструировании фиг, живо оседлала конька расхожего криминала и пустила его в галоп, высекая кондовыми копытами бумагомарательные драмы, где путались курки и спусковые крючки, резидентуры и агентуры, оперы и следователи...