Больше черного

Возница выгрузил нас у кованых ворот, и слуга капитана Харрисона поспешил открыть нам калитку. Пока мы с моим элейным другом шуршали гравием по дорожке, ведущей к парадному подъезду, я с удовольствием вдыхал прохладный влажный воздух, который, если отбросить лирику, пришелся как нельзя, кстати, моему затуманенному фогросской веселящей жидкостью сознанию.

Тропинка вильнула в очередной раз, и расступившиеся вязы открыли вид на главный фасад дома. Да, это Англия! Все величественно и таинственно, стройно и консервативно. Садящееся в грозовую тучу солнце, скупо осветило бледно–желтыми лучами завитый жимолостью замок. Если бы сейчас нам навстречу явился призрак с отрубленной головой под мышкой, я бы, наверное, не удивился, а приветливо и добродушно пожелал бы ему доброго вечера.

В разгар моих горячечных раздумий, – иными их не назовешь, – я узрел, как парадная дверь распахнулась, и из нее выпорхнуло видение. Неужели я не ошибся? Но при виде сего создания, воздушного и нереального в эту сумеречную пору, мой приятель встрепенулся и бросился навстречу. «Стало быть, миссис Харрисон!» – мелькнула догадка. Я подошел, и целующаяся парочка распалась на две составляющих. Супруга морского волка поразила меня своей внешностью. Статная, гибкая и грациозная словно львица. Ее тщательно уложенная прическа немного растрепалась от бега, что придало ей озорную чарующую прелесть. Темные глаза в обрамлении пушистых ресниц горели лукавством, на нежных щеках ее играл милый румянец, алые уста хранили еще тепло поцелуя. Она не была белокожей, но смуглая кожа ее могла поспорить нежностью и шелковистостью с самым дорогим и роскошным атласом. При виде меня она приветливо улыбнулась, но ее черные горделиво изогнутые брови приподнялись в немом вопросе: «А вы кто такой, черт возьми?»

– Познакомьтесь, мистер Ранду, – произнес капитан, не скрывая хвастливые нотки в голосе, – моя жена, миссис Сэмюель Харрисон. – Она кивнула в знак приветствия, ожидая, наконец, объяснения моему присутствию.

– Алиса, – не заставил себя ждать ее муж–счастливец, – это мой попутчик, доктор Ранду. Узнав, что он собирается купить дом в Уилтшире, я предложил ему погостить у нас, пока он не найдет себе подходящего жилища.

– А я имел наглость принять предложение вашего супруга, сударыня, – оправдался я, смиренно склонив голову.

– Я рада, мистер Ранду, что Сэмюель не чужд предупредительности, – произнесла миссис Харрисон, – надеюсь, что вы не останетесь разочарованным нашим гостеприимством.

Она улыбнулась, – если бы я мог вызвать эту улыбку еще раз, – и протянула мне свою руку.

Мы вошли в дом. Интерьер гостиной, куда мы попали из просторного холла, был родом из эпохи рыцарских турниров и ласкал глаз своим уютом и продуманностью деталей. У огромного старинного камина, в коем пылали поленья, согревая древние кости замка, стояла пара сурово–торжественных кресел с резными подлокотниками, жесткие сиденья которых были любовно смягчены подушками из пурпурного бархата с выбитым серебром узором. Ближе к окнам на великолепном ковре, чей рисунок и выделка выдавали его персидское происхождение, образовался островок из диванов, кресел и небольшого столика, более поздней эпохи, нежели их каминные братья, являющий собой милый уголок для неспешных вечерних бесед и игр. Тюдоровская шпалера, изображающая сцены псовой охоты, украшавшая каменную кладку стены напротив входа, переливалась яркими, не подверженными времени и пыли, красками. Высокие стройные окна были изящно задрапированы портьерами из ткани того же царственного цвета, что и подушки на мебели. Кованные высокие канделябры по углам гостиной с упитанными свечами и огромная люстра между тяжелыми балками потолка завершали спетый ансамбль помещения.

– Ужин будет готов через два часа, – проворковала миссис Харрисон. – Надеюсь, мистер Ранду, вы ничего не имеете против горячей ванны?

– О, миссис Харрисон, – проговорил я, восхищаясь ее прозорливостью, – я мечтаю об этом с самого Бристоля.

– Вот и прекрасно, – сделав знак слуге, она приказала ему, – Джеймс, проводите нашего гостя в его комнату и приготовьте ванну.

Чрезвычайно важный парень поклонился и пригласил меня следовать за ним.

Получив несказанное удовольствие от благоухающей лавандой водной процедуры, я надел свое лучшее платье (в моем понимании), и воспользовавшись услугами провожатого, спустился в гостиную.

В уже знакомой мне комнате я встретил своего товарища Харрисона, свежего и выбритого и в штатском платье, миссис Харрисон, а также молодого человека лет двадцати, которого мне хозяйка дома представила, как своего брата Уинстона. Я отметил удивительное сходство с миссис Харрисон.

За беседой время незаметно подкралось к ужину. Скрипнула лестница.

– А, зятек, прибыл, наконец, – послышался хрипловатый баритон.

Все посмотрели наверх. Вниз по ступеням неспешно спускался джентльмен, сильно хромая и опираясь на трость.

– Бросил меня на растерзание бессердечной девчонки, а сам поставил грот и adieu*, старая морская черепаха, – ворчал баритон, продолжая спускаться.

– Я рад видеть вас в добром здравии, сэр, – улыбаясь, сказал Харрисон и, приложив два пальца ко лбу, отдал ворчуну честь.

– Кой дьявол, «доброе здравие», приятель, – проскрипел джентльмен, спустившись, наконец, и пройдя к камину, опустился в кресло, – за полгода ни капли рома.

«Бессердечная девчонка», улыбаясь, подошла к нему и чмокнула его в щеку.

– Папочка, перестань ворчать, – прощебетала она, – у нас гость.

Пожилой джентльмен, – на вид ему было около пятидесяти девяти–шестидесяти лет, поднял на меня глаза, когда я вышел из тени почтительно поклонившись. Как врач я сразу отметил, что человек этот чудом выжил в свое время, попав, похоже, в чудовищную катастрофу. В памяти всплыл рассказ капитана Харрисона о пожаре на корабле. Отец прелестной леди, совершенно очевидно, в дни своей молодости отличался внешностью замечательной. Дьявольски красивые глаза, горделивый профиль и смуглая кожа. Теперь его когда-то черные волосы были густо покрыты сединой, морщины нещадно изрезали левую часть лица, а правая… Правая фактически исчезла под холодящим кровь шрамом, стянувшим в ужасающий адский узел и великолепную бровь, и веко, и ноздрю, и угол губ. Шрам уходил дальше от лица под кружевной галстук и, скорее всего, у старого моряка была искалечена вся правая часть тела, включая ногу, отсюда и хромота. Но блеск, замечательный огонек в глазах, уверил меня в том, что человек этот не сломлен, а душа его все также мятежна и беспокойна, как в дни молодости. И одет он был не абы как, а великолепно. (Чересчур, роскошно для простого семейного ужина; на его фоне мы с Харрисоном выглядели бродягами). Жюстокор* его синего атласа был расшит серебряным позументом, камзол и кюлоты цвета слоновой кости сидели на нем безукоризненно, – надо сказать, что сложён был сей джентльмен как языческий бог, – ноги обуты в туфли тонкой кожи под цвет кафтана с серебряными пряжками. В ухоженных руках, запястья которых утопали в тонком кружеве, он вертел трость красного дерева, увенчанную набалдашником из рубина.

Итак, мистер Гуилхем, ибо, как я понял, это был именно он, удостоил меня своим вниманием.

– Занятный экземпляр для исследования, не правда ли, мистер, – спросил он с усмешкой.

– Признаться, да, сэр, – ответил я, отдав должное его наблюдательности.

– А зятек–то молодец, – подмигнув мне, весело проговорил он, но я четко уловил нотки злого сарказма, – знает, что я люблю посолёней, побалуюсь нынче морской кровушкой.

Я обмер, хотя и понял, что старый «морской волк» шутит, а то, что он безошибочно угадал во мне моряка, уже не удивило.

– Папа! – воскликнула миссис Харрисон. – Не думаю, что доктор Ранду оценит твое остроумие по достоинству, ему не ведомы все тонкости глупых здешних сплетен и россказней.

– Боюсь, сэр, я жестковат, и не слишком вкусен, – добродушно отозвался я, обращаясь к шутнику, – как врач, гарантирую вам жестокие колики.