Жизнь солдата

Я переступил порог и увидел всех наших: маму, Соню, Лазаря, Сашу и даже соседских девчат. Все стали обнимать, прижимать и хвалить меня, как будто я был невесть где, а не за дверью. Все пришли к выводу, что я здорово поправился и даже подрос. Мама сказала:

– Что же ты не благодаришь дядю Симона и тетю Сарру?

Я повернулся к ним и почему-то очень тихо произнес: "Спасибо вам". Они стояли оба улыбающиеся, довольные собой, как будто вернули меня с того света и вдобавок сделали из меня, по меньшей мере, принца. На этом закончилось мое недолгое «изгнание» из нашей половины дома во имя благополучия нашей семьи ко всеобщему удовольствию всего нашего дома. Жизнь в доме опять вошла в нормальное русло.

Я уже говорил, что наш просторный зал мог вместить многих соседей и знакомых без всякой тесноты. Это обстоятельство привлекало к нам постоянных гостей. Всем нравилось у нас посидеть и поговорить. Дело в том, что мама любила разводить цветы, и в зале у нас было много зелени. Цветами были заняты все подоконники. Цветы стояли на табуретках и скамейках, а один клен с обширной кроной стоял прямо на полу и верхушкой упирался в потолок. Мама очень гордилась им. Кроме того, мама обладала умением занимать всех разговорами. Со всеми она находила тему для беседы. Поэтому всех соседей тянуло к нам на посиделки. В зале у нас было просторно и в то же время уютно. Дом наш был вроде клуба на нашей улице. Чуть ли не каждый день, с утра до вечера, собирались компании. То приходили мои друзья, то – друзья брата, то – Сонины подруги, то – соседи.

Часто приходили к нам и мамины братья: Ефрем и Исаак. Под Исааком, как говорила мама, земля горела под ногами. Это значит, что он вел очень активную жизнь. А Ефрем, наоборот, был спокойным и медлительным. Исаак самостоятельно научился грамоте и постоянно стремился быть в начальниках, а Ефрем не умел даже расписаться и не спеша выполнял свою работу, – он был печником. Научил его этому делу мой дед со стороны отца. У дяди Исаака было трое детей, а у дяди Ефрема – пятеро. Оба хорошо зарабатывали и имели свои дома. Дядя Ефрем купил дом на нашей улице, на углу улиц Либкнехта и Социалистической, а дядя Исаак построил дом на улице Пролетарской, 41, между русским кладбищем и садиком им. Ворошилова. В этом садике стоял памятник Ленину.

Все мамины братья: и в Рогачеве, и в Бобруйске, – имели рабочие профессии: каменщики, печники, штукатуры и маляры. Только один Исаак в конце двадцатых годов был директором рогачевского ресторана. Исаак был ниже среднего роста, толстенький, с круглым лицом. Лицо у него было всегда красное, будто он только что вышел из парилки. Мама говорила, что он слишком часто пьет. Когда она ругала его за это, он всегда отшучивался: "Ну и что, я же никогда не бываю пьяным". Каждый раз, когда он заходил к нам, он приглашал меня зайти к нему в ресторан. Однако мама запретила мне ходить к нему в ресторан. Она говорила, что он скоро пропьет весь ресторан. Но мое любопытство взяло верх над маминым запретом.

И однажды я сам отправился к дяде в ресторан. Точно, где он находился, я не знал. Но дядя как-то объяснял, что надо идти по улице Циммермановской мимо городского сада, а потом смотреть на окна. Как увижу большие, широкие окна, так это и будет ресторан. Я так и сделал. Прошел мимо городского сада, мимо большого деревянного дома поликлиники, мимо больших ворот пожарной команды и следом увидел большие окна ресторана. Долго я стоял у дверей, не решаясь войти, но, в конце концов, все же вошел.

Первое, что меня поразило, это множество квадратных столов, накрытых скатертями. Почти все столы были свободны. Ко мне подошла красивая официантка в белом переднике и сказала мне, что сюда заходить нельзя. Я сказал ей, что здесь работает мой дядя Исаак Ронкин. Она молча ушла в глубь зала и скрылась за какой-то дверью. И тут я увидел выходящего оттуда дядю Исаака. Он шел ко мне и улыбался.

– Вот молодец, что пришел, – сказал он и, взяв меня за руку, подвел к одному из столиков, – садись, сейчас я тебя накормлю вкусным обедом. Маруся, – позвал он официантку, – накорми моего племянника, да повкусней!

Вскоре она принесла мне обед: суп, котлеты с кашей и компот. Но так много еды я даже у тети Сарры не ел. Дядя сидел напротив и подбадривал меня.

– Ешь, ешь, если не хватит, еще попросим.

Подошла официантка и спросила:

– И откуда у вас, Исаак Лазаревич, такой прелестный племянник?

Дядя сунул ей деньги в руку за обед и, улыбнувшись, ответил:

– Это сын моей младшей сестры.

Я в это время с трудом доедал вторую котлету. Все было вкусно, и оставлять не хотелось. Компот я выпил через силу.

– Наелся? – спросил дядя.

Я только кивнул головой. Говорить уже не было духа.

– Теперь беги домой и передай привет маме.

Я вышел на улицу со страшно тяжелым животом, перешел улицу и тихо побрел домой. Меня мучила какая-то неприятная тяжесть в животе. Как будто там не только что съеденный обед лежал, а тяжелые камни. Мысли мои были так заняты своим болезненным животом, что я уже ничего вокруг не замечал, и дорога к дому показалась мне очень длинной. Но вот и наш дом. Я вхожу на кухню и вдруг судорога сжимает мне горло, а изо рта выскочил фонтан из всего того, что я с трудом проглотил в ресторане. Мама всполошилась. Прибежала тетя Сарра. И обе в один голос спрашивают: "Что ты ел?" Но меня продолжали давить спазмы, и я не мог ничего сказать. Мама дает мне стакан с водой и просит попить воды. А я стою на коленях и не могу взять стакан, потому что руки стали какими-то непослушными, а в глазах – слезы.

– Может врача позвать, – говорит тетя Сарра.

– Боже мой, что же это с ним случилось, – причитает мама, она сует мне стакан в рот, я с трудом делаю глоток, и мучительные спазмы меня отпускают. Мне становится легче, и я тут же признаюсь, что был у дяди в ресторане. Мама взрывается потоком возмущения.

– Пусть он только появится теперь у меня! Я ему покажу, как перекармливать ребенка! Зачем ты туда ходил? – говорит она строго, – я же запретила тебе ходить в ресторан! Вот, – обращается она к тете Сарре, – я как будто чувствовала, что ресторан до добра не доведет.

– Слава богу, – говорит тетя Сарра, – что все хорошо обошлось.

Но мама не может сразу успокоиться. Она вообще сердита на своего брата. Вместо того, чтобы помогать ей, он все пропивает. Мама считает, что на пропитые деньги она могла бы прилично одеть своих детей. Она была очень недовольна им.

И мамины опасения все-таки сбылись. С дядей Исааком произошел из ряда вон выходящий по нашим понятиям случай. Он бросил жену и детей и стал жить с одной из официанток ресторана. Когда я услышал об этом, то мне почему-то подумалось, что он ушел к той самой официантке, которая встретила меня в ресторане и хотела повернуть меня на улицу. Уж очень она красивая была. Как к такой не убежать? Мама дядю Исаака ругала по-страшному.

– Вот она, водка, что делает, – говорила она тете Сарре с возмущением.

Ровно через месяц дядя Исаак прибежал к нам похудевший и бледный. Он ругал свою любовницу на чем свет стоит: она оказалась совсем не такой, как он думал. Он ругал свое начальство за то, что они сняли его с работы. От любовницы он ушел, и теперь он остался один и без работы. Дядя Исаак пришел к маме, чтобы она простила его за нечестный поступок. Он почему-то был уверен, что жена его простит, но ему очень нужно было, чтобы его простила моя мама. Но мама не хотела ничего ему прощать. Она сказала, что так ему и надо, что она его много раз предупреждала, что водка до добра не доведет, но он не хотел ее слушаться, и что теперь она его ни капельки не жалеет.

– Если бы я была твоей женой, – говорила она ему, – я бы тебя на порог дома не пустила. Глаза бы мои на тебя не смотрели, – добавила она и указала ему на дверь, – уходи и больше ко мне не ходи!

И он ушел, опустив голову, как провинившийся мальчишка. Если бы мама тогда могла предугадать, что она действительно больше никогда его не увидит, она не обошлась бы с ним так сурово. Всю жизнь она будет переживать свое суровое напутствие брату. Ходили слухи, что дела у дяди Исаака пошли совсем плохо. В начальники его больше никуда не брали, а от физического труда он отвык. Везде по городу его сопровождала плохая слава, и жить в Рогачеве ему было уже невозможно. Он продал свой дом и переехал в Жлобин. Больше ни его, ни его жены, тетю Нехаму, ни его детей: Лену, Лазаря и Исаака, мы не видели.