Жизнь солдата

Нас встретили веселыми репликами:

– Роня привела своих работников!

– Какие большие парни!

– Теперь мы быстро управимся!

Мама улыбалась, но не обращала на них внимания. Она дала нам грабли, и мы пошли собирать подсохшую скошенную траву в небольшие копны. Работа сначала показалась легкой. Вокруг, насколько хватает глаз, были луга и лес. Воздух напоен запахами свежих трав и сеном. Все работают, перебрасываясь шутками. А наша мама о чем-то тихо поет. Она при любом деле поет. Особенно дома. Никаких песен она не знает. Она импровизирует на ходу и большинство их забывает. Бывало попросим ее повторить понравившуюся песню, а она не может. Одним словом, хорошо на сенокосе.

Но вот солнце подобралось почти к зениту. Стало жарко. Сейчас бы искупаться в Днепре, но река, наверно, далеко. Мама, увидев что мы с братом уже вспотели, предлагает нам отдохнуть под скирдой сена. Вскоре к нам присоединилось несколько мужчин. Это косцы. Все крепкие, загорелые, но тоже вспотевшие.

– Посмотрите на этих "маленьких детей", – кричит мама, смеясь, указывая на мужчин около нас, – они тоже утомились!

Женщины смеются и шутят:

– Может пожалеть их!

– Бедняжки!

– Молочка захотели!

Один мужчина отвечает, будто обиженный:

– А что? Мы тоже дети природы!

А второй поддерживает его:

– А мы от вашей ласки никогда не откажемся! – и сам хохочет.

Мама говорит ему строго:

– Не забывай, что здесь дети!

И веселая перебранка замолкает. Вскоре заместитель директора хлебопекарни объявляет перерыв. Все собрались около шалаша, сделанного из прутьев лозы и сена. По очереди пили воду из маленького бочонка. Вода холодная, колодезная. Затем все приготовили себе еду и устроили обед. Мы с мамой тоже поели колбасу с хлебом. После обеда опять отправились сгребать сено. Было тихо и жарко. Мне уже совсем не хотелось заниматься этим делом, но я чувствовал, что бросить работу, когда все работают, нельзя, и продолжал против желания кое-как сгребать сено. Мама, наверно, заметила мое состояние и сказала участливо:

– Потерпи немножко, скоро мы здесь закончим и отдохнем.

К концу дня, когда тени от стожков сена все больше и больше удлинялись, подул свежий ветерок. И хотя небо было чистое, все вдруг заволновались: а вдруг этот ветерок нагонит туч! Стали быстрее сгребать сено. Косцы отложили косы и тоже включились в эту работу. Небольшие стожки росли один за другим. Мне с братом мама велела идти домой. Плоткин и Шеер предложили маме оставить нас ночевать, но мама не согласилась с ними. Она сказала им, что по утрам на лугу сыро и прохладно и пусть дети спят дома. И мы пошли домой.

Дорога к нашему мосту была одна, и потеряться было невозможно. Где-то на полпути к шоссе, когда вдали уже видны были верхние переплеты моста, ветер усилился, и небо стало быстро наполняться темными тучами. Брат сказал, что надо идти быстрей, а то попадем под дождь. И мы пошли быстрее, чуть ли не бегом. Но тучи нас обгоняли. Из светло-серых они становились все темнее и темнее. Сильные порывы ветра поднимали к небу пылевые всплески на дороге и толкали нас в спину. Когда мы добежали до шоссе, упали первые крупные капли дождя. Кустарники, речка, дома за рекой – все вокруг потемнело, как будто вот-вот наступит ночь. Какая-то тревога охватила все мое существо. Наверно, и брат был ею охвачен, потому что мы, не сговариваясь, побежали быстрей к мосту.

Пошел густой тяжелый дождь. Вокруг сразу ничего не стало видно, только шоссе под ногами. Когда мы по пологому подъему вбежали на мост, я так обессилел, что мои ноги совсем меня не слушались. А брат торопил. Я через силу бежал за ним. Ветер на мосту был еще сильнее, чем в поле. Он со свистом врезался в переплеты моста. Под мостом бушевал Днепр. Никогда раньше я не видел его таким сердитым. Высокие волны налетали друг на друга и разбивались вдребезги, образуя пенистые буруны. Когда мы были уже на середине моста, сильный порыв ветра сбил меня с ног и отбросил к перилам моста. Брат подбежал ко мне, крепко схватил за руку и с силой увлек меня вперед.

Уже недалеко от выхода с моста нас вдруг ослепила белая молния. На несколько секунд мы оказались в желтовато-белом мареве, в какой-то неприятно пугающей среде. Не успели мы осмыслить, что это такое, как так же внезапно стало темно, как ночью в нашей спальне без окон, и грянул такой гром, что у меня мелькнула мысль, что сейчас и мост, и мы с братом рухнем в бушующий Днепр. У меня, как говорится, душа в пятки ушла. Вместе с дождем пошел град, который бил меня по голове и по плечам. Мы уже насквозь промокли. Уже незачем было спасаться от дождя. Но брат, не выпуская моей руки, все тянул и тянул меня за собой, чтобы сойти с этого громадного, страшного моста.

Когда мост остался позади, мы с облегчением вздохнули. И действительно, как будто вместе с мостом остались позади и все наши страхи. На улицах города было спокойней: и дождь, и ветер, и наши чувства. Стало светлеть. Черные грозные тучи ушли на север. Но дождь продолжался. Мы решили забежать в дом маминого младшего брата Ефрема. Он жил на углу улиц Либкнехта и Социалистической.

Дяди дома не было. Жена его, тетя Фрума, сидела с детьми на кровати в темном углу, наверно, опасаясь все полыхавших молний. У себя дома мы тоже отходили от окон подальше, когда бывала гроза. Тетя Фрума, увидев нас мокрых и запыхавшихся, заохала и забеспокоилась. Она предложила нам раздеться, чтобы высушить на печке нашу одежду, но брат сказал ей, что мы забежали на минуту, чтобы передохнуть, и что сейчас же побежим домой. Дети у тети Фрумы все маленькие. Даже самый старший сын моложе меня на три года. Они сидели в темном углу притихшие с широко раскрытыми глазами и, наверно, думали, что мы явились к ним из преисподней.

Грозы почему-то у нас боялись все, и не так молнии, как грома. На наше детское воображение гром действовал сильнее, чем молния. Ведь такого сильного грохота нигде больше не услышишь. Взрослые говорили, что главная опасность – это молния, но все равно гром казался нам страшнее. И поговорка есть такая: "пока гром не грянет, мужик не перекрестится". Она, наверно, появилась именно потому, что непонятливые люди больше страшатся грома.

Я помню два несчастных случая в Рогачеве по вине молнии. Один раз молния зажгла деревянную церковь. Когда мы об этом узнали, то бросили игру и побежали смотреть пожар. Мы прибежали, когда пожарные потушили огонь. На земле валялось несколько обгоревших досок. Это был редкий случай неудавшегося пожара. Обычно огонь пожирал полностью весь дом, будь он хоть и каменный, как это случилось со старой хлебопекарней.

Второй случай произошел недалеко от нашего дома со старушкой Черняк. Она жила на углу улиц Советской и Первомайской. Во время грозы она занималась шитьем и держала в руках ножницы. Молния полоснула в окно и из-за ножниц пронзила старушку. Говорили, что лицо ее стало черно-синим, страшным. Смотреть, как ее хоронили, ходил с нашей улицы один только Исаак Гольдберг – самый смелый на нашей улице…

В доме нашего дяди мы пробыли больше часа, пока не перестал дождь. Дома сестра почему-то удивилась нашему приходу. Она думала, что мы заночуем на сенокосе. А когда на улице стемнело по-настоящему, неожиданно пришла домой мама. Она не могла усидеть на сенокосе после бури. Ей казалось, что мы где-то затерялись во время дождя и ветра. И она побежала домой проверить, дома мы или нет. Она жалела, что отпустила нас одних домой. Мама есть мама, здесь уж ничего не убавишь и ничего не прибавишь…

Знание дороги на сенокос не дает мне покоя. Ничем увлечься не могу. Все тянет опять сходить туда. Одному идти страшновато. Вдвоем бы. Смотрю в окошко на соседа Бориса Драпкина. Он тоже, наверно, не находит себе дела. Стоит и смотрит куда-то вдоль улицы сощурившись. У него плохое зрение, так же как и у его матери. Я выхожу на улицу и предлагаю пробовать силу. Хоть он и старше меня, но намного слабее. Я ему разрешаю бить кулаком по моей голове. Он наносит два удара, а потом трясет руками – пальцы отбил. Мне тоже больно, но я делаю вид, что это мне нипочем.