Похоже на любовь

ДУЭЛЯНТ

Представляете, в конце марта, когда вся природа начала отогреваться на весеннем солнышке, и даже воробьи стали с интересом поглядывать друг на друга, я осталась одна. Не то, чтобы меня бросили все друзья, но один человек все же оставил – наедине с несбывшимися надеждами, разрушенными иллюзиями, кучами грязного песка вместо замков и прочим, что обычно остается вместе с горьким вкусом прощального поцелуя. Ужасно было то, что произошло это за пару недель до дня рождения моей подруги, на которое я была приглашена «не одна», и куда придти одной означало вызвать бабское сочувствие других, которое хуже ножа под ребра (если бы я знала, что это такое!), и не менее неприятные двусмысленные комплименты свободных мужиков. Чтобы занять себя и развеяться, я записалась в парашютный клуб. И именно там познакомилась с Григорием. Хотя имя я узнала совсем не сразу.

Он приезжал в клуб на новом «Форд-мондео», что позволяло подозревать в его немного неуклюжей фигуре человека не слишком бедного, но при этом достаточно консервативного. Именно такого, который был так чертовски нужен мне, поскольку только такой человек мог обеспечить мне возможность облегчить душу в магазинах, и смотрел бы при этом на меня понимающим и немного насмешливым взглядом, не пытаясь залезть так глубоко, чтобы испытать неприятное удивление или просто разочарование. Это был бы идеальный спутник, который вызвал бы зависть всех моих подруг благодаря той атмосфере уверенности и верности избранному пути (или избранной спутнице) которую он создавал вокруг себя. Верность была его, зависть предназначалась мне.

Иногда ему звонили по сотовому телефону, и несколько раз я слышала, что говорил он по-английски. В чем я была абсолютно уверена, так это в том, что по телефону он ни разу не говорил с женщиной. Понятно, что я имею в виду близкую женщину.

Впрочем, он и не искал знакомств, а все время проводил, тщательно перебирая постромки и прочие ленточки и кольца парашютной амуниции. Наша группа подобралась насмешливая и скорая на усвоение и теоретических сведений, и практических навыков. Мы все с холодком ожидали первого свободного прыжка, шутили по этому поводу, и лишь он среди нас, зубоскалов, казался человеком, искренне заинтересованным в сохранении своей жизни.

Я первая подошла к нему и села на его парашют, рассчитывая, что такого нахальства он не сможет не заметить. Было это в день, когда мы должны были прыгнуть без страховки.

– Волнуешься? – спросил он, едва взглянув на меня из-под наклоненного лба.

Это простое слово показалось мне таким нежным и.таким … честным, что я тут же влюбилась в человека, произнесшего его спокойно и даже ласково. И, как в тумане, пошла на зов инструктора в самолет, не удосужившись спросить, как мой новый идеал зовут. Среди всех наших дурацких анекдотов по поводу парашютистов и опасности его простой вопрос олицетворял нечто твердое, как земля, на которую нам предстояло опуститься.

Наше веселье нас всех и подвело, исчезло, как исчезает под водой резиновый надувной матрас, когда на него взбирается целая толпа народу. Каждый подошел к открытому люку и посмотрел вниз, а потом вернулся на свое место на скамейке подумать и решиться. Инструктор глянул на нас и предложил еще раз прыгнуть с тросом. Все закивали головами, не в силах произнести предательское «да», и лишь не бедный консерватор, уже любимый мною, не согласился.

– Не будем менять программу, – произнес он так сухо, что мне захотелось прокашляться, и встал перед люком, со спины похожий на сгорбившегося пингвина, увидевшего где-то внизу привлекательную рыбку. Я закрыла глаза, а когда снова открыла их, в люке было только синее небо, плоское, как лист бумаги.

Мы все попрыгали на страховочных тросах, а когда собрались толпой на поле и занялись укладыванием парашютов, я, закончив возню с непослушным куполом, первым делом направилась к предмету своей разгорающейся страсти, чтобы поздравить. Боюсь только, что мое неторопливое – на мой взгляд – приближение со стороны могло показаться стремительным бегом.

– Что-нибудь случилось? – спросил он, вставая со скамейки мне навстречу.

Я надеялась, что безумный взор, которым я обшаривала его бледное утонченное лицо, сказало ему достаточно об охвативших меня чувствах. Но он ничего не понял, или не подал виду, что понял, и переспросил, отчего я так взволнована.

– Опаздываю! – отчаянно соврала я и опустила глаза, как будто случайно сорвала еще не распустившийся цветок в присутствии садовника, который этот цветок выращивал целый год.

Он посмотрел на меня немного более долгим и внимательным взглядом, как будто решал в уме арифметическую задачу на предмет сложения двух функций, одной из которых была взбалмошенная девица неопределенного рода занятий, но вполне определенных и привлекательных форм перед ним, а другой был он сам со своим телефоном и с массой пустого места в «мондео». Потом он внезапно пожал плечами, наклонился и поднял мой упакованный парашют, который я, подбежав, бросила у ног.

– Я отвезу, – сказал он, распрямившись. И пошел сдавать парашюты, которые болтались в его руках, как два жирных ленивых пса. А я посеменила следом, на ходу придумывая, куда, собственно, я опаздываю. До любого места, которое приходило мне в голову, мы могли доехать максимум за сорок минут. Сорока минут мне было мало. Времени до дня рождения тоже оставалось немного.

К счастью, зазвонил мой собственный телефон. Поэтому, когда мы сели в его машину, я могла с чистой совестью сказать, что срочное свидание отменилось. Он вопросительно посмотрел на меня, и я, облизав губы, попросила отвезти к ближайшему «макдоналдсу».

– Это не самая лучшая еда, но все-таки быстрая и чистая, – оправдалась я за свой выбор, в душе предоставляя выбор ему.

– Знаешь, я тоже голоден, – произнес он с ударением на «голоден», и мы поехали.

Всю дорогу я млела от этих его четырех слов. Первое благодаря окончанию звучало мягко, как кошачья лапка, когда ласковая кошечка осторожно дотрагивается до вашей щиколотки. Кроме того, это все-таки было обращение ко мне. Первое слово, которым он утвердил мое присутствие рядом с собой. «Я» было произнесено негромко и быстро, что характерно для людей, полностью в себе уверенных и привыкших к уважению и исполнительности окружения. «Тоже» давало надежду на некоторую общность между нами, а «голоден», произнесенное горлом – с хрипотцой и скрытой яростью, могло таить в себе намек на что-то значительно большее, чем желание съесть кусок колбасы, зажатый между двумя булками. Мое сердце забилось еще быстрее, когда он сказал, что его зовут Григорий. Если человек с таким именем попадает в новый «мондео» как хозяин, то он – хозяин не только автомобиля. Он может оказаться хозяином жизни вообще. И моей в частности.

Ехал он быстро, из всех рядов предпочитая два крайних левых – на своей и встречной полосах, но не нагло, ни разу не надавив на гудок, требуя уступить дорогу. Мы лишь опасно приближались к идущим впереди машинам, которые сами отваливались вправо, как борозды земли от ножа бульдозера.

Я спросила, что он думает про «гаишников» и про статистику, которая утверждает, что средняя скорость в городе при любом стиле езды всего лишь сорок, и что пять минут, на которые мы раньше приедем, ничего не решают в жизни.

– Пять минут действительно ничего не решают, – ответил Григорий, – но важны не они. Важен именно стиль езды, который отражает стиль жизни. Это то же самое, что прыгать с парашютом – полезно при депрессии. Когда приземляешься, все беды кажутся мелкими и ничтожными, а жизнь, любая жизнь такой желанной. А «гаишники»? Так это их жизнь, как у волков, которые гонятся за лосем, пытаясь перекусить ему жилы на ногах.

В этом была уже философия, и я решила благоразумно промолчать. Тем более, что мы уже подъехали к ресторану, о существовании которого я даже не подозревала, хотя некоторое время назад специально штудировала названия и адреса самых дорогих мест, чтобы иметь возможность хоть немного озадачить мужчину, который так предательски меня бросил.