Каждый раз наедине с тобой (ЛП)

А потом я больше ничего не понимаю. Мы оказываемся на влажном песке, не полностью одеты и не полностью раздеты, моя грудь убегает из тисков корсета, юбка задрана, в моих трусиках Харрисон лихорадочно ищет вход, у него спадают до бёдер брюки, и следуют его толчки в моё тело.

Спиной на мокром песке я смотрю на него и чувствую его. Харрисон удерживает себя на руках, и свет луны ласкает изгиб его спины. Он пронзает и овладевает мной.

— Леонора, — шепчет он мне, кончая, а я ни о чём не думаю, ни о чём. Только о своём освобождении. Только, когда я вижу в его глазах оргазм и чувствую, как вспыхивает мой, я больше раскрываюсь и принимаю его без препятствий.

В конце этого соития, посыпанного солью, одурманенного шумом волн, возбуждающем, как опыт неожиданный и запретный, Харрисон смотрит на меня почти испуганно.

— Прости меня, Лео, каждый раз наедине с тобой я не могу нормально соображать. Превращаюсь в животное.

— Мне нравятся животные, — бормочу я.

Харрисон садится, а я приближаюсь и сжимаю его руку.

— Хочу заверить тебя в одном: я здоров, — пробормотал Харрисон, глядя на море и проводя рукой по волосам. — Я имею в виду, когда вернулся из Вайоминга, первое, что сделал — это пошёл к врачу. Не для себя, мне плевать на себя. Только... я не мог перестать думать, что занимался с тобой сексом без защиты. Шесть лет назад, после развода, у меня был паршивый период, в течение которого я не обращал внимания на такие нюансы в своих случайных партнерах. Судя по всему, я в отличной форме, но существуют болезни с длительным инкубационным периодом. И пока врач не заверил меня, что всё в порядке, я переживал, что навредил тебе. Но всё в порядке: так что будь спокойна.

— Самая безответственная была я, — говорю тоном далеким от тревоги, как будто довольна своим безумием. — Я тоже, когда вижу тебя, становлюсь животным и умолчала тот факт, что две недели назад у меня начался цикл. Поэтому это я должна извиниться перед тобой.

Когда Харрисон понимает о чём я говорю, у него округляются глаза. Сразу после этого он хмурится, погружает руки в песок и смотрит на море, как будто ненавидит его и, возможно, словно ненавидит и меня.

Это как другой способ сказать мне, что он не видит вещи так же, как и я. Иногда нет необходимости в словах. Нет необходимости говорить: «Ты мне нравишься, но отсюда, к тому, что ты себе представила, ещё дальше, чем до другого берега этого океана, и я был настоящим придурком, не позаботившись о таком».

Понимаю: его отношение гораздо нормальнее, чем моё, ведь я совсем не волнуюсь и уже представляю себе полчища малышей, голубоглазых, как и Харрисон.

— Прости меня и за ужин, — пробормотал он после нескольких минут молчания, тщательно избегая темы «ты могла забеременеть». — Я вёл себя немного агрессивно. Просто я больше не создан для публичных мероприятий, они заставляют меня нервничать. Галстук, ложная любезность, все смотрят на тебя, как будто точно знают о чём думаешь, и все чего-то от тебя ждут. Тошнотворно. И человек склонен говорить и делать то, что... чего он обычно не говорит и не делает.

— Потому что не думает о них или потому что в нормальных условиях мог бы лучше скрывать то, что думает?

— Быть может... возможны оба варианта.

— Ну, раз уж мы не в нормальном состоянии, позволь мне воспользоваться этой атмосферой, которая заставляет говорить безрассудные вещи. — Я набираюсь смелости, смотрю на него, а потом говорю то, о чём, я знаю, не пожалею. Не потому, что я думаю: всё будет хорошо, а потому, что это правда. Правда пугает только тех, у кого грязная совесть. — Я люблю тебя, Харрисон.

— Лео...

— И знаешь, что ещё? Думаю, ты тоже что-то испытываешь ко мне. Тебе не хватало меня, я ощущаю это и не только физически. Верю, что мы... Я думаю, между нами есть нечто, что, несомненно, включает в себя страсть, но не только. Ты заставляешь меня чувствовать себя красивой.

— Ты прекрасна, Леонора.

— Если ты видишь меня красивой, это значит, что ты без ума от меня, — шучу в ответ. — Думаю... у нас отлично получится быть вместе.

Харрисон продолжает смотреть на воду, которая борется с небом и с землей, словно имитирует её, сражаясь с самим собой.

— Это не так, — наконец заявляет он. Мы были бы катастрофой. — Я — катастрофа и разрушу твою жизнь.

— Как ты можешь её разрушить? То, что ты не лорд Байрон, я уже знаю. Ты Харрисон Дюк, и я любила тебя за это с детства. Именно потому, что твои слова пронзили мою душу.

— Леонора, я знаю, что говорю.

То, как он сказал, на мгновение воспринимается словно пощёчина. Я мотаю головой недоверчиво и даже немного испуганно.

— Значит, ты ничего не чувствуешь ко мне?

— Меня к тебе тянет. Ужасно. И, кажется, я это тебе продемонстрировал.

— Но ты меня не любишь.

— Нет. — Он произносит это с такой твёрдостью, что звучит как ложь. У Харрисона такой же тон, как у испуганного ребенка, который отрицает, что сломал игрушку, хотя его застукали, когда он её разбирал.

— Тогда мне придётся сказать Джулиану, что ошибся: он был убежден — ты влюблен в меня и ревнуешь.

Харрисон резко разворачивается и смотрит на меня немного удивлённым и немного убийственным взглядом.

— Какого плана жених, этот Джулиан?

— Типа «не жених». Мы не вместе. Он гей и партнёр Мануэля Мартинеса, хотя на данный момент это секрет. Мы просто друзья. Но даже если бы он был натуралом, я бы не хотела его, потому что хочу только тебя. Я люблю тебя с пятнадцати. И не говори мне, что это просто идеализированная любовь, потому что я сталкивалась с настоящим мужчиной, который у тебя внутри, — неаккуратным, закрытым, сварливым и совсем не романтичным, — но я не переставала желать тебя.

Его молчание предвещает несчастье. Харрисон выглядит грустным, его что-то мучает; взгляд упрямо устремлен на океан, который почти напоминает его штормовое отражение. Кажется, он хочет что-то сказать, но вдруг вскакивает на ноги.

— Давай вернёмся. Нас могут искать.

— Даже если и так, кого это волнует?

— Остров кишит любопытными журналистами. Достаточно одной детали, и мы попадем на первую страницу. Ты сама не хочешь, чтобы кто-то совал нос в наши дела, верно?

Я пробормотала неопределенное «нет». Не из-за его слов, а из-за поспешности в тоне. Создалось впечатление, что Харрисон выслушал моё признание, пережевал, переварил его и теперь намеревается двигаться дальше, отказываясь принимать мои слова во внимание.

— Что не так, Харрисон? Если думаешь, я могу навредить тебе, как Реджина...

Теперь его голос звучит резко и грубо.

— Мне не нужны истории. Ни с кем. Ты мне не нравишься настолько, чтобы рисковать и создавать связь, которая обязательно превратится в дерьмо. Я нахожу тебя чертовски сексуальной, и ты также замечательный человек: чиста внутри, и нежная, и щедрая, как немногие, но я не люблю тебя.

Возможно, у меня взгляд потерянного ребенка, потому что я чувствую себя потерянным ребенком. Я смотрю на него, не в силах больше ничего сказать. Дьюк всматривается вперёд, в сторону основания каменной лестницы.

— Иди первой, хорошо? Я поднимусь вскоре.

Начинаю подниматься, и ветер толкает меня в спину. Я чувствую его между лопатками почти как руку: он давит так сильно, что мне вдруг кажется, это Харрисон.

Я оборачиваюсь, но он стоит на расстоянии. Он смотрит на меня так, будто его сердце разбито, а может и нет. Возможно, именно я тот, кто воображает это, потому что фрагменты моего разбросаны по всему миру.

— Больше не позволяй никому говорить тебе, что ты уродливая, толстая или другую подобную чушь, — говорит он мне.

— А ты больше никому не позволяй мешать тебе писать, — отвечаю я, а потом ухожу, не оглядываясь.

✽✽✽

У моих родителей на Мартас-Винъярд есть вилла. Честно говоря, мне не приходит в голову ни одно модное место, где они не купили недвижимость. Тем не менее, они приезжают сюда не очень часто. Кажется, это стало местом для легкомысленных VIP-персон и демократических политиков, поэтому вилла большую часть времени находится на попечении смотрителя, который время от времени проветривает комнаты и косит в саду траву.