Ольга и Алексей

Марья Ефимовна улыбнулась дочери, потакая её неприязни к семье Вересовых, а девочка уже давно уяснила себе, что если она хочет обратить на себя внимание матери, то может легко сделать это, сказав что-либо неприятное об их семейном неприятеле.

Ольга и Юлия удалялись от церкви поспешными шагами, чувствуя на себе взгляды соседей, вероятно, все слышали слова Елены и теперь смотрели им вслед, желая увидеть их реакцию или разгадать, что они чувствуют. В глазах Ольги стояли слёзы, она шла, не разбирая дороги, и только сестра, поддерживающая её под руку, являлась ей опорой и проводником. Если бы рядом не было Юлии, то Ольга, вероятно, не сдержалась бы и ответила зазнавшейся девчонке, а потом напомнила бы всем собравшимся, каким замечательным и добрым человеком был её отец, и что они не имею права осуждать его и обсуждать её семью. Но Юлия крепко держала её за руку и вела её подальше от толпы у церковных ворот.

Дома сёстры не сказали ничего о случившемся матери, не желая её беспокоить, ведь она только недавно совсем оправилась и устроилась в своём любимом кресле с вязанием. Она никогда больше не вспоминала о Рубцове и о его кончине, при упоминании о Рубцовых делала вид, что ей неинтересно, её больше не заботило, что приобрела Марья Ефимовна, и как одевается её дочь. Казалось, она не замечала косых взглядов соседей и их шепота за спиной, да и не мудрено, ведь она почти никуда не выходила, при хорошей погоде только могла изредка прогуляться по саду. А ежели кто приходил к ней в дом под благовидным предлогом, и, пользуясь случаем, старался выведать, как теперь живут вдова и осиротелые девушки, она старалась не замечать каверзных вопросов и каких-то намёков в сторону её мужа, и только Юлия, всегда с прямой спиной и строгая, вежливо и твёрдо выпроваживала незваных гостей.

Ольга не желала видеть соседей и говорить с ними, поэтому почти не выходила за пределы ограды усадьбы. Но однажды, в начале мая, она решила прогуляться рано утром, пока людей на улице ещё не было, и возможность случайно столкнуться с каким-нибудь знакомым была маловероятна.

Ещё не было семи утра, когда она, надев редингот2 и шляпку, вышла за калитку. Туман ещё не полностью сошёл и покрывал землю пушистым полупрозрачным ковром. Птицы звонко пели, начиная свой день, и девушка с наслаждением вдыхала свежий воздух и аромат свободы. Ей вдруг стало необыкновенно легко, когда она втайне вышла из дома, где в последнее время царствовала тихая размеренная жизнь, мать не позволяла теперь громко говорить или смеяться, считая почему-то, что этим можно потревожить память отца. Ольга больше времени стала проводить одна, читая или рисуя, Юлия замкнулась в себе и походила отныне больше на вторую мать, чем на сестру или подругу. Только давала указания, но не делилась своими переживаниями. Пелагея Ивановна была далека от младшей дочери, почти не интересуясь её жизнью, чаяниями и желаниями, погружённая в разборки с управляющим и попытками держать хозяйство на прежнем уровне, как при Николае Ильиче.

Ольга шла по широкой дороге, слушая тишину, и только шорох мелких камешков под её ногами, да пение птиц нарушали эту гармонию её души с окружающим спокойствием, как вдруг она услышала позади себя бодрый стук копыт и шуршание колёс. Она испугалась, сама не зная чего, обернулась, и с изумлением увидела новую коляску Рубцовой, которую та приобрела совсем недавно, и Алексея, сидящего позади кучера. Несколько сундуков были привязаны сзади, и что-то еще было в самой коляске.

Ольга была так ошеломлена, что не сразу смогла поверить своим глазам, Алексей тоже был очень удивлён, увидев её на дороге в столь ранний час, и он даже привстал со своего места, чтобы её получше разглядеть. Она была по-прежнему худа и бледна, потому что почти не гуляла, и у неё не было развлечений и мало что могло поднять ей настроение. Он знал об этом, и смотрел на неё со всей горечью и тоскою, которую только теперь и могло исторгать его сердце, ведь он уезжал в Петербург по настоянию матушки, ему исполнилось девятнадцать лет и пристало ему обосноваться в большом городе и поступить на службу к своему дяде.

Ольга застыла на дороге и только взглядом провожала удаляющуюся карету. Куда он едет? Надолго ли? Она хотела крикнуть ему, но слова застряли в горле, а на глаза набежали слёзы. Судя по его багажу, он вернётся нескоро, быть может, никогда.

Она вдруг почувствовала себя очень одинокой, разбитой, вспомнив всё, что было с ними, она медленно пошла за каретой, даже, как будто не осознавая этого. Он был ей всё ещё дорог, он был ей другом, сейчас она, как никогда, с горечью осознавала это.

Алексей повернулся боком со своего места и печально посмотрел на неё последний раз. Карета продолжала удаляться, фигура девушки становилась маленькой и размытой, но он знал, что она чувствует то же, что и он, и что она плачет. Плачет по нему. Она продолжала идти вперёд, за ним, не видя уже от слёз дороги и самой кареты, и остановилась только тогда, когда солёные слёзы уже совсем застили ей глаза и потекли по щекам. Она вытерла глаза и увидела, что его экипаж уже не в поле её зрения, и снова почувствовала тяжесть и тоску, от которых только недавно с трудом смогла избавиться после кончины отца.

Она больше не могла сдерживать рыдания и побежала туда, где могла всегда найти утешение и плакать столько, сколько требовалось для облегчения души, домой, а затем в комнату сестры. Не раздеваясь, она взбежала по лестнице и открыла дверь её спальни, Юлия была уже на ногах и с изумлением встретила сестру у кровати. Та бросилась к ней и разрыдалась, тяжело дыша и не в силах объяснить, в чём дело. Юлия усадила её, и, тяжело вздохнув, положила подбородок на её плечо и стала ласково гладить по спине. Ей тоже хотелось плакать, но она уже давно научилась подавлять в себе это желание.

Глава 6

Прошёл год с обозначенных выше событий, и жизнь в Ручьях окончательно вошла в мирное, спокойное русло. Конечно, о трагических событиях в семьях Вересовых и Рубцовых помнили и частенько упоминали об этом за ужином долгими зимними вечерами. Марья Ефимовна, отправив сына в Петербург, вскоре сама с дочерью уехала из деревни в своё личное имение Воротниково в двадцати верстах от Ручьёв. Она уже не была там год из-за трагической смерти мужа и последующих событий, а так всегда раз в году имела обыкновение там бывать.

Усадьбу “Буйный ручей” она оставила на своего верного, уже престарелого управляющего, который доброй и верной службой заслужил доверие её мужа и её самой. Нельзя сказать, что после её отъезда Вересовы тяжело выдохнули, но девушкам всё же стало спокойнее ходить по улицам и бывать в церкви, не боясь встретить там Рубцову и её язвительную дочь. На них всё меньше стали оглядываться и шептаться за спиной, последние следы произошедших несчастий стирались, и местные предпочитали заниматься своими делами, или нашлись новые темы для обсуждений, сложно сказать. Теперь Ольга и Юлия могли свободно прогуливаться по деревне, даже ходить кому-то в гости, но избегали подходить близко к усадьбе Рубцовых, при виде её в них с новой силой возрождались былые горькие воспоминания, и горечь затопляла их сердца. Они, не сговариваясь, сворачивали с дороги и уходили по тропинкам, пусть их путь и становился длиннее, но им было легче обойти усадьбу, чем подойти к ней ближе.

Алексей устроился в Департамент государственного хозяйства и публичных зданий от Министерства внутренних дел, и под началом своего дядюшки, начальника одного из отделов, стал работать его секретарём. Поселился он также у него, ибо Осип Ефимович Забелин имел собственный небольшой дом и жил только с супругой, детей у них не было, и молодой племянник пришёлся им ко двору. Он часто помогал дяде и в делах и дома, можно сказать, переносил работу на дом, но никогда не жаловался, что Осип Ефимович использует его в подобных целях, наоборот, считал, что так может больше практиковаться, изучать своё дело и расти в профессиональном плане. Работа доставляла ему удовольствие, хотя оклад у него ещё не был большим, но всё же он чувствовал какую-то независимость, да и мать присылала ему денег на новые костюмы. Но в остальном он сам себя обеспечивал.

2

(англ.) – в середине 18 в. в Англии длинный двубортный пиджак, с высоким разрезом на спине, использовался в качестве костюма для верховой езды. В 19 в. это был самый популярный вид одежды, вскоре он был подхвачен женской модой, и рединготом стали называть женское пальто особого покроя, напоминающее этот длинный пиджак.