В тени дождя

– Алло, алло, меня кто-нибудь слышит? – не унималась оператор.

– Да, алло.

– Наконец-то, а то я подумала, что вы там все умерли!

– Не все. Извините, что долго не отвечал. Говорит доктор Саймон Брис. Пожалуйста, соедините меня с больницей.

– О Господи! – воскликнула девушка и уже через секунду переключила линию, пытаясь избежать дальнейшего разговора.

Долгое время никто не отвечал, и я, ожидая ответа, рассматривал вещи, находившиеся в прихожей. Мое внимание привлекла очень старая книга с ветхим переплетом. Это была «Божественная комедия» Данте Алигьере лондонского издания 1802 года.

– Алло, больница, – из трубки прозвучал сиплый мужской голос.

– Доброе утро, говорит доктор Саймон Брис. Мне необходимо, чтобы вы прислали машину за телом.

– По какому адресу? – голос ничуть не изменился, так как его владельцу, очевидно, было не привыкать к таким ситуациям.

– Вторая Парковая улица, дом двенадцать.

– Хорошо, ожидайте в течение сорока минут.

– Спасибо, – ответил я и повесил трубку.

Старое издание «Комедии» с самого начала разговора было у меня в руках. Теперь я мог спокойно его изучить. Открыв книгу на первой попавшейся странице, я наткнулся на маленький листок бумаги, сложенный пополам. Видимо, это была закладка и именно здесь остановился Жан-Луи, когда в последний раз перечитывал творение Данте: Девятый круг ада, ледяное озеро Коцит, где на поясе Каина страдали предатели родных.

Мне довелось прочитать эту книгу пару лет назад. Тогда она поглотила мое внимание целиком, и я долго не мог думать ни о чем, кроме нее. Создавая «Божественную комедию», Данте несколько отошел от первоисточников, однако я все равно полностью поверил в описанный им мир.

Маленькая закладка соскользнула с ветхой бумаги и упала на пол. Я присел на корточки и поднял ее, развернул сложенный листок. Вместо каких-нибудь заметок старика перед моим взором предстала одна-единственная фраза: «Сожалею о Жан-Луи, но его время пришло».

Бессмыслица! Как такое возможно? Почему записка лежала именно в этой книге и именно на этой странице? Я с такой уверенностью взял «Комедию», будто знал, что мне нужна именно она. Подобные совпадения невозможны. Значит, кто-то специально вложил туда листок. Последние несколько дней мне кажется, что я схожу с ума. Я судорожно положил записку между страницами и вернул книгу на ее законное место.

Входная дверь отворилась, и на пороге возник Антонио с бутылкой виски и тетрадью в руках. Он казался совершенно опустошенным.

– Знаете, доктор, трудно поверить, что его больше нет. Это могло случиться раньше, но тогда и времени было намного больше – доктор, который жил здесь до вас, успел ему помочь. Жан-Луи так часто говорил о смерти, что мы перестали верить в то, что этот день однажды настанет. Даже сейчас мне все кажется дурным сном, очнувшись от которого я пойму, что Жан-Луи просто спит, а утром вновь как ни в чем не бывало усядется в свое кресло-качалку и будет наблюдать за прохожими.

Пройдя мимо меня, Антонио в поисках чистых кружек исчез на кухне. Я вернулся в комнату и сел в кресло, стоявшее рядом с кроватью, где покоилось тело. Тишина, изредка прерываемая писком комаров, завладела этим миром. Я не был знаком с Жан-Луи, но с каждой секундой нахождения в его квартире мне все больше чудилось, будто мы знали друг друга целую вечность.

На прикроватной тумбочке располагалось несколько фотографий. На одной из них был сам Жан-Луи, державший на руках маленькую девочку. На обратной стороне было написано: «Жан-Луи и Мэри. 1952 год». Как рассказывал мне Антонио, Мэри была дочерью Жан-Луи и сейчас вместе со своей матерью жила за океаном. Он сам решил, что для дочери так будет лучше. Пожалуй, это один из тех случаев, когда сердце и разум говорят диаметрально противоположное. И чаще всего, посадив душевные терзания на цепь, правильнее будет послушать именно разум, так как он гораздо объективнее любых эмоций. Так и поступил старик Жан-Луи.

Антонио вернулся с кухни, держа в руках две кружки, наполненные виски. Одну из них он протянул мне. После неизвестного количества потребленного алкоголя, почти бессонной ночи и двух обезболивающих пить виски было бы крайне глупо, но отказаться я не мог. «Так можно и алкоголиком стать», – промелькнула в голове мысль. Мы до дна осушили наши кружки.

– Вам, доктор, приходится сталкиваться со смертью намного чаще, чем мне, и вы наверняка уже привыкли к тому, что каждый из нас рано или поздно умрет, – сказал Антонио, все еще морщась от горечи во рту.

– На самом деле нет. К этому нельзя привыкнуть, можно только смириться.

– А я вот не могу смириться. По мне, это так несправедливо и бессмысленно, что каждый раз, когда я слышу о смерти, во мне что-то обрывается. Будто перетянутая гитарная струна. Правда, не знаю, как много их еще осталось в моей душе. Знаете, когда он перестал дышать, я вспомнил события давно минувших дней. Я ведь не рассказывал вам о враче, который жил здесь до вас?

– Нет. Вы только иногда упоминали его. – Я несколько раз замечал, как, начиная говорить о нем, Антонио то менял тему, то старался не вдаваться в подробности.

– Тогда, думаю, вам стоит рассказать, хотя домовладелец просил этого не делать.

– Почему? – удивился я, постепенно чувствуя, как начинает действовать смесь алкоголя и анальгетиков.

– Он боится, что больше никому не сможет сдать квартиру.

Я поднялся с кресла и, потягиваясь и зевая, прошелся по комнате – тяжелый будет сегодня день, очень тяжелый.

– Его звали Майкл Лоурен. Вместе со своей женой Лизой он жил там, где сейчас живете вы. – Голос Антонио казался медленным и расслабленным. – Хороший был парень: добрый, веселый, искренний и, к моему большому удивлению, с очень сильным характером. Правда, друзьями мы с ним так и не стали. Если с вами, Саймон, мне удалось найти общий язык и темы для разговоров, то с Майклом, к сожалению, не получилось.

Антонио замолчал, уставившись в пустоту. Что с ним произошло? Он просто на мгновение отключился от реальности и в своих воспоминаниях вернулся в прошлое.

– И что с ним случилось? – спросил я, возвращая Антонио обратно.

– Он покончил с собой в ноябре пятьдесят второго года. Прыгнул с обрыва и разбился о скалы. Тело было так сильно изуродовано, что пришлось хоронить его в закрытом гробу. Вопросы касательно самих похорон решали я и ваш коллега Владимир Волков, но Владимиру было гораздо тяжелее. Он зачем-то взвалил на себя ношу по проведению всех медицинских процедур перед захоронением.

– А что в этом такого? Он же врач, – невольно удивился я.

– Майкл был его лучшим другом. – Антонио плеснул себе в кружку еще виски. – Я не пытаюсь оправдать самоубийство, но вы не должны думать, что у него не было причин покончить с собой. Вечером за несколько часов до трагедии я столкнулся с Майклом в коридоре. На нем не было лица. Я поинтересовался, чем он встревожен, и он рассказал мне о смерти отца. Не успел я никак отреагировать, как он уже исчез за своей дверью. Той же ночью, когда Майкл, видимо, вышел пройтись, кто-то ворвался в его квартиру и убил Лизу. Спустя два часа Майкл Лоурен стоял на краю обрыва и смотрел на бушующее море. Его случайно заметила женщина, оказавшаяся в том же самом месте. Она окликнула его, Майкл обернулся, широко расставил руки в стороны и прыгнул вниз.

Я молчал, не зная, что сказать. В словах не было никакой необходимости. Выхватив бутылку из рук Антонио, я сделал несколько глотков прямо из горла.

– Я даже не мог предположить… – начал я.

– Неудивительно, Саймон. Представьте, каково мне было проснуться утром и узнать от полицейских, опрашивавших жильцов дома, что произошло всего в нескольких метрах от меня. – Антонио взял в руки тетрадь, лежавшую рядом с ним. – У меня остался дневник Майкла. Точно уже не помню, как он попал ко мне, но здесь есть запись о том, как он приходил к Жан-Луи, когда старику было плохо.

– А какая последняя запись?

– Сразу после того, как Майкл нашел Лизу мертвой. Я тут подумал, доктор, и решил, что хочу отдать дневник вам. Последние четыре года я постоянно его перечитывал, но этот груз для меня слишком тяжелый, я больше не могу его хранить.