Страница 21 из 30
Долго и мы сами — редакция — не умели хранить военную тайну. Я в бюллетене на выход из боя изложил точный приказ командира полка о порядке выхода из боя. Попадись в плен хоть один человек с нашей газетой или потеряй ее, противник знал бы не хуже нас, где мы, что делаем. Был случай, когда клуб, рассылая по ротам схему обороны (популяризация задачи среди бойцов), послал ее и в роты противника.
Там смеялись да хвалили расторопный клуб.
БОЙ ЗА ХРЕБЕТ ПИРСАГАТ
И песней забубенною
По свету прозвенят,
Как скатертью зеленою
Ложится Пирсагат.
Горнострелковый полк двадцать второго июня преследовал отходящих синих. К вечеру противнику удалось оторваться и отойти на восток. В три часа ночи двадцать третьего горнострелковый полк остановился на привал в Намниауре, выслав разведку, которая вошла в соприкосновение с противником, закрепляющимся на западных склонах горы Говараур (1112 сажен, или 2300 с лишним метров) и на безымянных высотах, что на полтора километра севернее и северо-восточнее Намниаур.
Задача: обеспечить левый фланг дивизии, разгромить синих и двадцать четвертого занять Абастуман.
Разгромить синих.
Стало быть, будут жаркие бои за овладение горным хребтом. Стало быть, литься нашему поту.
Жара…
Небо без облака, нестерпимо голубое, огромное, и в нем солнце. Выкатилось, улыбается. И бьет, и бьет в спину бойца, жжет, гонит с него пот. Неумолимо щедрое, неиссякаемым изобилием тепла окружает бойца, ласково душит его…
— Ах, чтоб тебе, как ты не вовремя! Хоть бы дождик, что-ли?
Жара…
На соседних высоких горах пятна снега.
— Хорошо бы туда, а… — вслух мечтает кто-то. — Да на подушечке этой полежать. В снегу поваляться. А?
— Да, хорошо бы.
Но снег далеко, а дорога пыльная, каменистая, раскаленная, — вот она. Гора без леса, без кустика — впереди. И где-то там, на хребте, противник.
Жара…
— Это так потом выльешься, мокрое место от тебя останется, вся и память, что был, — бурчит передний, и сразу «упадочное настроение» охватывает взвод.
— Говорили — ровное место, а тут подъем и подъем…
— Чего передние торопят! Нам не поспеть.
— Им что? Здоровые бугаи!
Галдят все, злые, забывшие дисциплину, изнывающие от жары.
— Прекратить разговоры! — оборачивается командир. — В чем тут дело?
И сразу стихают. И в самом деле, чего ссорились, чего галдели? Чего не поделили? Всем неловко. Чтоб скрыть неловкость, смеются.
— Буза… — виновато усмехается передний и пожимает плечами. — От жары и собаки бесятся.
Привал. Родник.
Бегут с флягами, кружками, котелками. Бегут, чтобы поспеть к роднику, пока мало народу.
Жара…
Дорога, люди, горы — все тоскует по тени.
— Тень! Тень! Тень!
Спускаемся в большую ровную долину.
— Вот бивуак бы тут, — говорит кто-то. — Вся дивизия разместилась бы.
— Воды нет, нельзя бивуак.
— Тут для аэропланов посадка хорошая.
И чей-то задумчивый голос:
— Ежели ее распахать да засеять…
Плато на вершине безымянной высоты.
Большие ели, под ними густая тень. На каждое отделение — ель. Под елью привал.
Шишки. Смолой пахнет. Прохладно.
Книгоноша вытаскивает газету.
В каждом взводе — актив: книгоноша, взводный партийный и комсомольский организаторы, уполномоченные по рационализаторской работе, читчики газет, военкоры, редакция взводной газеты, массовики и т. д.
Все они имеют еще много недочетов в своей работе. Но все это уже вошло в плоть и кровь, все это стало бытом, без этого уже нельзя.
Командир роты Степан Гмырин — широкоплечий, полный, круглолицый, румяный, бывший солдат «гвардейского его императорского величества полка», из солдат сделавший путь до начальника полковой школы, — подошел к третьему взводу и, ткнув пальцем вперед, негромко сказал:
— Гора, видите?
— Видим, — хором ответил взвод и внимательно всмотрелся в лысую макушку горы. Она небольшим, голым, безлесным холмиком возвышалась где-то очень недалеко. — Видим.
— Пирсагат, — произнес Гмырин. — Ее нужно обходом взять.
Власьевский тоже ткнул пальцем в сторону горы.
— Эта? — спросил он озабоченно. — Лысая?
И повернулся к своему взводу:
— Возьмем, товарищи?
— Возьмем.
— Конченое дело. Взяли. Шагом ма-а-рш!..
Задачу бойцы знали отлично, это и создавало великолепное желание выполнить ее во что бы то ни стало.
Она проста.
Третья рота нашего полка, действовавшая по левой дороге, сковывала противника, демонстрировала наступление. Это слева.
Занявшие горы Сабуртал и Гогараур другие наши роты теснили противника в сторону хребта Пирсагат.
И вот если мы — четвертая рота — успеем сделать глубокий и скрытый обход и захватим Пирсагат, то мы перехватим дорогу синим на Абастуман, изловим их в огневой мешок, прикончим разом.
Путь обхода лежал сначала через лощину. Нужно было спуститься с горы вниз, в лощину, пройти ее, а затем через ряд высот добраться и до Пирсагата. Пошли…
Трава густая, мокрая, скользкая — нелегко тут на отвесных спусках, зато, когда выбрались в лощину и пошли по широкому, на обе стороны расступающемуся морю васильков, ромашек, львиного зева, подорожника, колокольчиков, по высокой, яркой, сочной, истекающей изобилием траве, бойцы радовались.
— Эх, трава какая! — ахнул кто-то.
— А дух, дух от нее! — вдохнул воздух другой. — Словно взяли воздух да, как ломоть хлеба, медом намазали.
Качается трава. Звенят сотни цикад. Стоит над лощиной медовый, сладкий дух.
— Вот с косой бы сюда…
Стелется ласковая трава под ногой.
— И ноге мягко, товарищи…
Откуда-то выстрелы, частые, гулкие.
— Быстрей, быстрей… — кричит комвзвода. — Пробегай лощину… — Пригнувшись, он бежит к лесу, за ним его тройка связных.
— Противник! Неужто заметили обход?
Это было бы обидно, и каждый готов распластаться, на брюхе пролезть, только бы не заметил противник, только бы не помешал.
Щупленький, маленький, веснушчатый, белобрысый, неугомонный — таков Власьевский, командир взвода.
Рабочий-ярославец, комсомолец, одногодичник. Затем: «партия требует кадров для армии», — заявление об оставлении на сверхсрочную, и вот он — командир взвода.
У него немного комичный вид — задиристый, бойкий, петушиный, но командир он отличный, и бойцы его глубоко уважают.
Прежде всего он отличный стрелок и это дело любит. Взвод, которым он командует, всегда стреляет лучше всех в полку.
Рассказывают о нем: вечером, встретив в полку своего красноармейца, идущего по какому-то случаю с винтовкой, остановил его и сказал:
— А ну ловись. Дай-ка я тебя проверю, как ты прицеливаешься.
Во всяком случае, когда на каком-то занятии начсостава понадобился артоскоп и ни у кого его не оказалось, Власьевский невозмутимо полез в карман и достал артоскоп, с которым никогда не разлучался.
В походе он неутомим, хотя сложения щуплого.
— Главное — воля, — убеждает он бойцов. — Не пойму я, как это люди перед водой в походе пасуют. Прикажи своей мысли: не хочу пить, и… точка.
— Да у меня мысль мово приказа не слухается, — бурчат иногда бойцы, но равняются по своему командиру.
С бойцами у него особые отношения. К так называемым неисправимым он применяет свой метод, который заключается в том, что он старательно разыскивает у неисправимых положительные черты, всячески их выявляет и поощряет. Неисправимые, на которых другие да и сами они уже и рукой махнули, начинают вдруг смутно чувствовать какую-то неловкость. Безмятежное их существование, базировавшееся на том, что «все одно — меня не исправишь, а мне так вольней», тут нарушается.