Страница 85 из 92
Только одно дошло до нее, взволновало: подавая ей какое-то зелье, мать сказала, что, может быть, Захариху, знахарку, позвать. Хадоська как будто ожила, подняла голову, тихо, но решительно сказала:
- Нет!
Всю долгую ночь мать не отходила от нее, укрывала, вздыхала, шептала молитвы, давала пить зелье. Хадоська то дремала, то просыпалась, то была в таком состоянии, когда сон и явь переплетались, теряли свои границы...
"Умру. Ну и пускай умру..." - думала она, возвращаясь к яви.
Под утро отец запряг коня, поехал за доктором в Загалье.
Они приехали, когда в окнах уже стало бело - замелькали первые, ранние снежинки. Врач, раздевшись, погрев возле печи руки, выгнал всех из хаты. Когда он подступил, Хадоська сначала запротивилась, но шевелиться, говорить не могла. И не было желания говорить. Все было безразлично ..
- В Юровичи! В больницу! Сейчас же! - сказал доктор, позвав отца из сеней.
Когда заплаканный Игнат, Хадоськин отец, вез дочь через греблю, ему повстречался Чернушка, ехавший из Глинищ, ог Годли. Чернушка, довольный тем, что заботы с кофтой отпали, кончились удачно, охотно остановил коня.
- Куда это, Игнат?
- Дочка... - Игнатовы губы горько передернулись. - У-умирает!..
Ганна соскочила с телеги, испуганно подбежала к Хадоське. Она поразилась: Хадоська лежала как в гробу. Незнакомо похудевшая, без кровинки, словно неживая.
- Хадосечко!.. Что с тобой?!
Хадоська взглянула на нее - как бы издалека. Она не сразу узнала, но когда узнала, ожила, ресницы шевельнулись тревожно, неприветливо. Сразу же неприязненно закрылись.
"Глядеть не хочет!.." - поразилась Ганна.
Хадоськин отец провел рукавом по лицу, тронул коня.
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Предсвадебные дни шли в хлопотливой гонке. Обдирали, рубили телку, резали кабанчика, пекли хлеб, пироги, коржики, - жарили и варили столько, что с непривычки от запахов становилось дурно. Все, над чем дрожали не один месяц и что надо было растянуть до лета, быстро, на глазах, жарилось, пеклось, ненадолго сносилось в сырой и прогнивший Чернушков погреб. Ганнин отец днем и вечером пропадал где-то на приболотье в зарослях, в потемках возил туда бочку с брагой, оттуда украдкой волок бочонки и кувшины с самогоном.
Всего, что имели, хоть и подбирали дочиста, не хватало, - кинулись к соседям, брали в долг где только можно. Не думали, глушили страх - как потом жить, как рассчитаться с людьми; думай не думай, все равно не выкрутишься иначе.
Пока хоть бы одну заботу сбыть с плеч - свадьбу. А там - бог даст, там будет видно!..
Старались - лишь бы побольше всего, лишь бы хватило.
В хате полно было суеты, шуму, чада. По вечерам у Ганны болели руки и спина, во рту ощущалась горечь, сон был дурманящий, нездоровый. От усталости, недосыпания, чада голова была как в тумане, тяжелой. И сама будто отяжелела, ходила, делала все без прежней ловкости, медленно, безразлично. Отец и мачеха двигались также как заведенные, старались больше потому, что надо было спешить: подгоняло беспокойство - не опоздать бы, успеть вовремя...
Вечером в субботу собрали подружек молодой, ближних родственников, посидели немного за столами. Посидели так, чтобы не тратиться особо, просто хотели показать, что помнят "закон", чтут, и чтобы не срамиться перед людьми - ведь у жениха уже гуляли. В воскресенье с самого утра Чернушка стал готовить свадебный воз. Телега была не своя, одолженная, хорошая, на легком ходу, прочная, как раз для такой поездки. Попросить пришлось и одного коня. Чернушка накормил его хорошо вместе со своим конем, даже овса подсыпал, чтобы резвее везли, не позорили молодую. Когда подружки украшали лентами уздечку, шлею, дугу, он положил на телегу лучшего мурожного сена, которое приготовил заранее, старательно застлал его рядном.
Он собирался запрягать коней, когда из хаты пришел Хведька.
- Вас мама зовет...
Чернушка потрогал хомут, неохотно зашагал к крыльцу.
В хате было несколько женщин, девушки, Ганнины дружки и подруги. Женщины хлопотали вместе с мачехой возле печи, возле столов с горелкой и едой, девушки в углу около двери шептались о чем-то. Ганна стояла с ними.
Мачеха, как только увидела Чернушку, с озабоченным видом отвела его в угол к окну, сказала тихо, рассудительно:
- Молодую одевать пора...
- Пора так пора... - Чернушка вздохнул.
- Пора. - Мачеха ближе наклонилась к нему и, понизив голос, сказала: А сам - что наденешь?
- Что есть, то и надену. Был же вчера в чем-то...
- Был!.. В рваных штанах!.. Латка на латке!..
- С латками так с латками. Велика беда. Не жених, грец его...
- Не жених-то не жених! Так ведь невеста - дитя твое!
Невестин отец! Не чужой, чтоб лишь бы как, чтоб как есть - нищим - к жениху выйти!.. Вчера - еще ничего, свои были!
Голяки такие же! А тут - сойдутся со всего света! Да и жених какой! Богатей первый!
- Богатей, богатей! А что он - чужой, не знает, сколько у меня капиталу! И то еще - пускай спасибо скажет, что угощенье собрал!
Мачеха нетерпеливо, искоса повела взглядом - никто чужой, кажется, не слушает их, а все-таки зашептала тихо.
Осторожность никогда не повредит.
- Угощенье угощеньем, а только глаза не зальешь! Все разглядят и осудят!.. Одеться надо - чтоб не стыдно было перед Глушаками стоять! И сидеть ведь вместе с ними придется! .. Я, наверное, у Химы попрошу - у нее кофта есть синяя, с пелериной... - Мачеха собралась уходить - А ты бы к Грибку сбегал, пока суд да дело. Штаны у него хорошие. Со службы которые принес.
- Мне и в своих не плохо. А кому не нравится, пусть не смотрит!
- Тебе-то, может, и не плохо, так дочери-то как? - Мачеха бросила взгляд на Ганну, которая подошла, чтобы послушать, о чем говорят родители. Думала, Ганна поддержит, но та - хоть бы слово. - Мне как? Перед людскими глазами!
Смотреть будут, разглядят, что было и чего не было. Лишь бы дал повод, осмеют! Голое тело, мол, латками прикрыл!
А еще к богатым лезет, мол!
- Пусть смеются, кому хочется! А мне - все равно!
- Вот голова! Как дитя! - потеряв остатки терпения, вскипела мачеха. Дитя и то додумалось бы!
- Знаешь что, - вскипел и отец. Он заговорил так громко, что женщины и девчата притихли, стали удивленно слушать Хочешь к Химе идти, так иди, а меня - не трогай! И так - черт душу скребет! Не до штанов, проклятых, чтоб они сгорели! Тут на душе такое, а она, грец его, штаны, латки!..
Иди, если хочешь!
Мачеха оглянулась, перехватила взгляды женщин, сказала Тимоху как можно спокойнее:
- Мне - что? Я - о тебе. Чтоб тебе лучше было!.. А не хочешь - не надо!
Она стукнула дверью. Отец от души плюнул, сделал вид, что ищет что-то на черном, чисто выскобленном, вымытом подоконнике возле полатей, сказал Ганне, как бы оправдываясь:
- "У Грибка возьми"! Будто на чужбине, будто никто не знает, какие штаны у меня, какие у Грибка! Те штаны кто только не носил: может, полсотни свадеб справили в них!
Чуть не каждый жених в Грибковых штанах женится! - Он покрутил в руках свои праздничные штаны. - /Какие есть, такие есть, зато не чужие...
Ганна, задумчивая, серьезная, отозвалась:
- Дырка у них на заплате, на коленях... Дайте зашью.
- Ты бы сказала, чтоб самую наряжали. Вот-вот приехать могут!
- Управлюсь!
Она взяла штаны, присела на высоких полатях, застланных новым рядном, под которым немало было разного тряпья, начала привычно работать иглой.
Штаны были не то серые, не то желтые: их хотели как-то подновить, покрасили, но краска оказалась с фокусами, взялась неровно, а заплаты выкрасила совсем по-иному, в цвет зрелой луковицы! Чернушка будто и не видел этого знака сваей бедности, - с печалью, любовно смотрел на дочь, на ее руких на черные волосы, смугловатый лоб. Когда Ганна подала ему штаны, он почувствовал, как некстати набегают на глаза слезы, едва сдержался.