Страница 5 из 7
Она замолчала. Я был не против. В этом молчании, она, вероятно (и мне очень хочется в это верить), приходила к ответам на собственные вопросы. Не спеша и осторожно, пробираясь через заросли сорняка из ложных убеждений.
Я назвал ее (про себя, разумеется) трясогузкой. Притворяясь больной и травмированной, эта птичка уводит любого встречного от гнезда. В данном случае, никакого гнезда не было, поэтому я предположил, что уводила она мужчин от самой себя. Поделив, условно, себя на внешнюю и внутреннюю, она старалась всячески скрыть настоящую себя от любого, кто, как ей покажется, может ей навредить.
⁃ Я думаю, – начала она, – о том, как бы мы занимались сексом. Я представляю, как делаю вам минет.
Она снова замолчала. Важно было не измениться в лице и дыхании. Не стать напряженным. Я оторвался от блокнота и посмотрел на неё. Ее соски набухли.
⁃ Это отвратительно, – добавила она.
⁃ Что именно отвратительно?
⁃ Я представила как мы здесь, в этом кабинете, занимаемся сексом на этой кушетке.
⁃ Это вызвало у вас отвращение?
⁃ Нет, – она помолчала, – Я посмотрела в окно в тот момент, когда мы занимаемся сексом, а из окна на нас смотрел мой отец и мастурбировал.
9
Я не испытал неловкости во время завершения нашего часа. Вы должны понимать, что эти фантазии о соитии были лишь ширмой. В этой фантазии, хоть и очевидной и, на первый взгляд, содержащей ни что иное как сексуальные отношения со мной – не было меня. Эта фантазия содержала только ее саму, ее отца и безликий его суррогат в моем обличии.
Она ушла. Мне было приятно. Я чувствовал себя неплохим специалистом уже потому, что правильно понял ее фантазию. Мне было немного обидно. Я чувствовал, что хочу, чтобы она хотела меня как мужчину. Я хочу, чтобы ее фантазия о нашем соитие касалась меня. Так устроен человек.
Я ждал третьего и последнего своего пациента. Я ждал мужчину около шестидесяти лет. С тревожным, почти голым лицом изъеденном морщинами. На его лице виднелись лишь редкие пеньки щетины, маленькие бегающие глазки и нос. Рта как-будто не было. Из тонкой полоски губ то и дело сбивчиво вырывались слова.
⁃ Мне шибко плохо, брат, – он называл меня брат по какой-то вульгарной, но доброжелательной привычке.
⁃ Давайте поговорим о том, что вы чувствуете?
⁃ Да ниче я не чувствую, – отмахнулся он, – срать охота немного. Жрать временами хочется, но это хорошо. Жрать охота, знать живой!
Говорил он сбивчиво. То и дело переходил на едва понятные крылатые выражения. По его словам, все эти выражения принадлежат только ему. По его словам, он родился и вырос в деревне названия которой не знает. Потом попал на каторгу. Где это было он не знает. Пешком, с несколькими другими заключёнными и надзирателем, они прошли через лес к городу, названия которого не знают.
⁃ Нет, ёпрст, – он замахал рукой перед лицом, – не хочу я жрать его. Это же батя. Батю не буду жрать. – вдруг он перешёл на другую интонацию с акцентом непонятной географии, – тада сдохнешь, дурачок!
⁃ Прохор, – я старался говорить успокаивающе, растягивая слова, – где вы находитесь сейчас?
⁃ У беса в жопе я, – снова тряс рукой, – не знаю. Не знаю. Далеко. Шибко уже далеко.
⁃ Возвращайтесь в мой кабинет, Прохор. Вы в безопасности.
С Прохором нам предстоит много работы, если он позволит ее осуществить и приложит достаточно усилий. Вполне вероятно, что он действительно многое пережил. Я сомневаюсь, однако, что его рассказы имеют прямое отношение к реальности.
10
Под окном, по реке, проехал туристический дизельный катамаран. На поеденном ржавчиной борту устало виднелось «ИРИНА». И плыла эта Ира медленно и лениво.
За рулем Ирины сидел Артур. Я знаю его. В прошлом году именно он, именно на этой Ирине возил нас с женой перед самой свадьбой по Преголи. Ирина и Артур тогда были чуть свежее сегодняшнего вида. Она была выкрашена в небесно голубой, что придавало ей изящества (не чита сегодняшнему ржавому виду). Он был так же заметно свежее и не ленился рассказывать нам без микрофона о чудесах Преголи, о взятии Кенигсберга, о Королях и Королевах, о бароне Менхгаузене, о заговорах и кровопролитных боях. Сегодня, он выглядел угасшим и понурым. На Ирине сидело трое, задумчиво глядя в даль. Вместо Артура говорил электронный голос из проигрывателя:
«Мы приближаемся к Рыбной бирже! Приготовьте ваши фотоаппараты, потому что это по-настоящему красивое здание!». Трое, сидевших в Ирине, даже не двинулись. Заморожено смотрели эти трое вперёд. Катамаран привычно притормозил напротив моего окна. Я видел их. Они меня – вряд ли. Я заметил, как губы Артура шевелятся, едва заметно нашептывая что-то. Он, то и дело, жестикулировал. На уровне навыка, рефлекса сидел в нем рассказ об этих местах.
Я пересчитал полученные за сегодняшний день деньги. Для чего – не ясно. Я прекрасно знал, что заработал шесть тысяч рублей. Нужно было ещё четыре, чтобы оплатить аренду. И ещё пятнадцать, чтобы оплатить кредит. И ещё около тридцати пяти, чтобы прожить этот месяц. Я думаю, что вы понимаете: моя работа с полицией была не только делом увлечения, но и выгоды. За дело, которым мы занимались, я получил двадцать пять тысяч. За долгую и кропотливую работу. Я взялся за это дело ещё и в надежде получить стоящий материал для книги. Издать ее и стать богатым.
Ирина с Артуром и тремя сомнамбулами на борту медленно двинулась вперёд. «Дальше нас ждёт удивительное приключению к действующим военным и рыболовным судам и бодрящая прогулка к заливу!».
Я стоял у окна и думал о деньгах, которые сваляться на меня после публикации книги. Денег будет много, я уверен. Думать о них – не правильно. Но, что поделать, так устроен человек.
11
Семён Николаевич старался не шуметь и осторожно открыл дверь. Разница в атмосферном давлении подъезда и квартиры давила дверь и прижимала ее, так что Семёну Николаевичу пришлось приложить усилия. Квартира пахла маслом, блинами и кофе. Дочь, наверняка, уже спала. Жена, скорее всего, смотрела какой-нибудь фильм.
В их жизни было многое. При этом, у Семёна Николаевича и его жены было стойкое ощущение, что в их жизнях не было ничего. Они пытались избавиться от этого ощущения, выгнать из их жизней, как стойкий запах краски. Они открывали настежь окна, проветривая их дом.
Они растили дочь, покупали продукты, одежду и мебель, мечтали о чём-то и куда-то рвались. Но, как бы они не старались, им все равно было душно в трёх их совместных жизнях.
Семён Николаевич, то и дело загорался чем-то, ловил за хвост очередную искру и мастерил чего-нибудь этакое. Или строил. Выходило, обычно неуклюже, неправильно.
Два года назад он заплакал, оказавшись на новой даче. В ту осень, им досталось крошечное наследство (наследство, не то, чтобы очень маленькое, но говорю я так, потому что при слове наследство рисуются миллионы) в размере двухсот десяти тысяч рублей. На эти деньги Семён Николаевич хотел построить что-нибудь этакое, но решено было купить «что-то дельное».
Дельной оказалась дача, состоящая из домика в тридцать квадратов и полгектара земли. Владелица всего этого чуда – Тамара, человек грустный и старый. Из семидесяти пяти лет своей жизни, тридцать два она отработала на кухне рыбацкого судна. К быту она была не готова, хоть и всю жизнь о нем грезила. Она оставила в тридцати квадратных метрах своего дома невероятное количество хлама: чемоданы, мешки и коробки с вещами, посуду, ящики и свертки с давно гнилыми овощами, грязные мягкие игрушки, с десяток пар обуви. Оставшееся барахло создавало ложные фантазии о ее смерти или похищении пришельцами. Последнее предположение внесла дочь Семена Николаевича. Как человек очень маленький и свободный (пока не началась школа), он была также не ограничена и в предположениях.