Страница 9 из 11
Помолчал, блаженно покуривая, но и присматривая в полглаза за своими мужиками: не лодырничает ли кто, не халтурит ли? Если какой непорядок приметит – рявкнет, обматерит, а то и подзатыльником одарит. Василий уже уразумел, что за человек его земляк, побаивается его, но и почитает: «Да, вот это мужик, вот это хозяин! И я таким же хочу стать».
Дунаев продолжил и сказал как-то затаённо тихо, но важно, значительно, так, как, возможно, говорят о самом главном, основательно взвешенном умом и сердцем:
– Уже подумываю, что годика через два куплю на материке, где-нибудь на югах, домок бравенький. Там усадьбы с садами – шик! Буду жить-поживать, добра наживать. В Покровку, к слову, не хочу возвращаться – гиблое место. Отец и мать за всю жизнь гроша ломаного не скопили. Впрочем, Вася, не будем о грустном. Потихоньку развернусь на югах, заживу с семьёй – а у меня уже четверо ребятишек! – по-человечески. Правильно сделал, земляк, что в Полярный Круг прикатил. Если не запьёшь, крепко будешь жить – Север и наша честная рабочая профессия подсобят тебе как надо. Нам, работягам, только на себя и следует надеяться, на свои руки. Никогда не гоняйся за лёгкой жизнью, люби труд, презирай всяких дельцов и приспособленцев и будешь – че-ло-ве-ком! А хорошими деньги бывают только тогда, когда твоим трудовым потом пахнут. Трудовым, братишка! Понял?
– Понял, Коля, понял! – горела юная душа Василия, и жизнь представлялась ему такими же светлыми далями и вышинами, каким являло себя сегодня это прекрасное небо необозримого и малопонятного пока Севера. Будут деньги – будет счастье, легко подумалось Василию. А счастье для него – когда маме он привезёт денег, много денег, и её радость будет его радостью, когда сестре и отцу он тоже поможет, и непременно поможет как-нибудь внушительно, деньгами, ими же, родными, деньгами деньговичами, и их радость тоже будет его радостью. О себе, о том, что и ему нужны деньги на какие-то другие, его личные нужды и дела, он как-то даже забыл и подумать.
Частичка августа выдалась в Полярном Круге по-южному жаркой, солнце палило, как в Африке, – дивился Василий, чувствуя, что под монтажной каской у него что-то вроде как спекается. «Из мозгов ладятся пироги и котлеты, что ли? – посмеивался и забавлялся он в себе во время тяжёлой и однообразной, но сулящей благо, и скорое, работе. – Если так – дармовыми харчами буду обеспечен и сэкономлю на столовке!» Ещё, можно сказать, развлекался тем, что минутами отводил-приподнимал от своей металлической, огнесварной и огнерезчей работы голову и озирался окрест: каков он, Север? Видел с радостью и дали его скупо-лесные, но немерянные, и величественные, сверкающие под щедрым, вроде как нездешним солнцем небоскрёбы обогатительной фабрики, и грозные громадины карьерных грузовиков, и густую иссера-голубую кимберлитовую пыль, которая толстой кожей лежала на всём посёлке; её беспрерывно поднимали в воздух машины, подхватывали и разносили вырывавшиеся из таёжных распадков вихри; прохожие выбирались из неё голубовато-седыми, чихая, кашляя, ругаясь. Необыкновенный, забавный, прекрасный Север, способный одарить человека счастьем!
Бригада Дунаева уже установила кровельные панели, мужики получили за труды приличную зарплату, все довольны, все бодры и даже веселы. Однако теперь, что и предсказывал осмотрительный правдолюбец Лабыгин, монтировать конструкции, с запозданием, но наконец-то полученные с центральной базы, лебёдкой и подъёмником, к тому же маломощными, не совсем годными для данного, немалого, тоннажа, до чрезвычайности тяжко, работа проходила под угрозой всевозможных чп и часом бывало даже смертельно опасно. Бригада на одном из перекуров здраво рассудила: нужен, как не крути и не выгадывай, мощный, гусеничный кран, но такой, чтобы его можно было загнать внутрь цеха.
– Что ж, нужен, значит, будет – молвил привычно весомо Дунаев, поглаживая, будто облагораживая, свою ржаво-рыжую, торчащую клоками бороду.
Лабыкин не спорил, сидел особнячком, не входил в общий разговор, но Василий видел, что под его щёками бились и порой выпирали островато косточки желваков. «Закипает?»
7
Звеньевой был зол и сумрачен, на его багровом, натужно сморщенном, почти в кулачок, лице блестели крупные капли пота, ноздри нервно шевелились, когда насмешливо-сердито смотрел он на бултыхавшийся, подумал Василий, по изрезанной, ямистой подъездной дороге громоздкий гусеничный кран, который нужно было загнать в цех, чтобы, как полагали в бригаде, более безопасно, технологически грамотно и легко устанавливать конструкции; а их ещё немало, ждущих своей очереди. Бригада понимала, что удобнее, несомненно, было бы монтировать башенным краном, который жирафом высился на рельсах рядом с недостроенным цехом; однако теперь, когда уже установлены панели кровли, его невозможно было использовать в деле, а потому и пришлось пригнать с соседнего объекта этого гусеничного монстра.
Устрашающе содрогнувшись и воинственным выпадом наклонившись стрелой вперёд, кран, как внезапно поражённое в схватке существо, замер внутри цеха. Василий даже обомлел: «Вот это чудище! Не разворотило бы оно цех». Из маленькой, промасленной кабины выпрыгнул пожилой, с весёлыми плутоватыми глазками мужичок и гаркнул первому встречному монтажнику – Лабыгину:
– Здорово, Семёныч, живёшь, что ли!
Лабыгин со стиснутыми зубами молчком кивнул в ответ. Крановщик не обиделся, а в радостном оживлении пожал руку подошедшему к нему электрику, мешковатому молодому увальню, и пособил ему, нерасторопному и, похоже, малоопытному, подключить к сети кран. Через полчаса всё было готово к работе, двигатель, затарахтев и заскрипев, ожил, приветственно помотался туда-сюда гусёк. Василий даже улыбнулся: слава богу, техника исправна, конструкции на месте и значит, говорил ему Дунаев, «дело будет сделано, костьми ляжем, а не отступим». «Не отступим!» – вторил в себе Василий.
Дунаев с Лабыгиным, как самые бывалые и высококвалифицированные, монтажниками на верхотуре среди переплетения ферм и всевозможных других конструкций и Василий внизу стропальщиком да на подхвате принялись устанавливать недостающие металлические площадки, переходы, крестовины, лестницы и многое что ещё другое нужно будет поднять ввысь и приварить или стянуть болтами. Работа началась жаркая, горячая, под стать погоде. Василий по родным местам помнил: знойные дни летом – обязательно вскоре громыхнуть громам, засверкать молниям, обрушиться небу на землю ливнем, а то и градом; чему-нибудь, похоже, и здесь случиться. Вырывался из-за холмов игривый южный ветер и поднимал к яркому лазурному небу облака пыли, которая, неуместно празднично и весело искрясь и переливаясь, назойливо липла к потным, нахмуренным лицам монтажников, залепляла глаза. Лабыгин работал в отчуждённой сосредоточенности, в морщинах неудовольствия на лице, на слова Дунаева отвечал скупым мычанием или притворным покашливанием. Громадина кран грузно, неуклюже маневрировал, задевал стрелой за колонны, монорельсы и крестовины, – площадка для его передвижений была до жути тесной, опасной. Весёлый, добродушный крановщик, наконец, уразумевши, что к чему, уже не улыбался, пот ел и резал его зловато сощурившиеся кошачьи глазки, но он боялся оторвать руки от рычагов и обтереть лицо. Губы у него дрожали от великой натуги, потому что требовались предельное, нечеловеческое внимание и филигранная точность при управлении механизмами. Василий, хотя и на земле, но тоже весь в натуге; минутами ему становилось боязно и даже страшно. Ясно: чуть ошибётся крановщик, промахнётся, не туда сдвинется хотя бы на миллиметр и может сотвориться авария или же – покалечит, а то и убьёт монтажников.
– Эх, парни, а как было бы вам ловконько с башенным-то краном! – крикнул крановщик вверх, не вытерпев.
– Работай давай! – прицикнул на него Дунаев.
Стрела несколько раз задела колонны – цех по-звериному утробно гудел-рычал и сотрясался, как в судорогах. Крановщика сорвало – он завопил: