Страница 63 из 214
По озеру мечутся темные волны и хлещут скалистый берег. Челн в заливе водою наполнен; весла качает волна. Дева печально сидит у скалы и смотрит на бурный поток. Милый ее обещал прийти. При свете дня видала она на озере челн его. Не его ли челн, ныне разбитый, на берегу лежит? Не его ли стон по ветру доносится?
Чу! Град пошел, стучит по камням. Сыплются хлопья снега. Вершины холмов белы. Бурные ветры стихают. Ночь холодна и неверна. Други, укройте меня от ночи.
Четвертый бард
Ночь тиха и прекрасна; синяя, звездная, мирная ночь. Ветры умчались с тучами. Они опустились за холмы. Месяц стоит на горе. Деревья блестят, сверкают ручьи на скале. Сияет покойное озеро, сияет поток в долине.
Я вижу, повержены ветром деревья и скирды хлебов на равнине. Усердный работник подъемлет скирды и свищет на дальнем поле.
Покойна, прекрасна тихая ночь! Кто там идет из обители мертвых? Чья это тень в снежной одежде, белорукая, темно-русая? Это дочь вождя ратоборцев; та, что погибла недавно! Приди же, дай нам увидеть тебя, о дева, ты, что пленяла героев! Ветер уносит тень; белая, смутная, она восходит на холм.
Неспешно влекут ветерки синий туман над узкой долиной. Поднявшись на холм, он уходит главой в небеса. Тихая, мирная, синяя, звездная ночь под луной. Не укрывайте, друга, меня, ибо любезна мне ночь.
Пятый бард
Ночь тиха, но угрюма. Луна в облаках на западе. Медленно бледный луч скользит по холму тенистому. Волна далекая слышится. Поток журчит на скале. Из шалаша доносится крик петушиный. Ночь перешла середину. Хозяйка во тьме наощупь разжигает потухший огонь. Охотнику мнится, что близится день, и сзывает он скачущих псов. Он идет на холм и свистит на ходу. Тучи разогнаны. ветром. Он видит на севере Большую Медведицу. Еще далеко до рассвета. Он дремлет у мшистой скалы.
Чу! вихрь бушует в лесу! Рокот глухой раздается в долине! Это могучая рать мертвецов возвращается с тверди небесной.
Луна улеглась за холмом. Ее луч еще там, на высокой скале. Тянутся тени деревьев. Но вот повсюду простерлась тьма. Ночь угрюма, мрачна и безмолвна. Други, укройте меня от ночи.
Вождь
Пусть облака лежат на холмах, духи летают и путник страшится. Пусть вздымаются ветры лесные, нисходят шумные бури. Ревите, потоки, хлопайте, окна, летайте, зеленокрылые метеоры, бледный месяц, взойди над холмами или спрячь свою голову в тучах. Для меня все ночи равны, сине ли небо, иль бурно, иль мрачно - что из того? Ночь бежит от луча, когда он озаряет холм. Юный день вернулся из тучи своей, но мы никогда не вернемся.
Где наши былые вожди? Где короли с именами могучими? Поля их сражений безмолвны. Едва видны их могилы замшелые. Вот так же забудут и нас. Обрушится этот высокий дом. Наши сыны не увидят развалин в траве. Они спросят у старцев: "Где же стояли стены наших отцов?"
Затяните песнь, заиграйте на арфе, пустите по кругу чаши радости. Высоко повесьте сотню светильников. Начните пляску, девы и юноши. Пусть бард седой ко мне подойдет, пусть он расскажет о подвигах прошлых времен, о славных властителях нашей земли, о вождях, которых уж нет. Так пусть же проходит ночь, пока не явится утро в наши чертоги. Тогда возьмем мы луки и кликнем псов и юных ловчих. Вместе с зарею взойдем мы на холм и оленя разбудим.}
Я затянул песнь во славу Фовар-гормо, когда вождя опустили в землю. Старый Кротар был с нами, но мы не слыхали вздохов его, он рану искал на теле сына и нашел ее на груди. Радость зажглась на лице старика. Он подошел и речь завел с Оссианом.
"Властитель копий, - сказал он, - сын мой пал не бесславно. Юный воин не бежал, но встретил смерть, когда шел он навстречу врагу в силе своей. Счастливы те, кто умирает в юности, когда звучит их слава! Слабые их не узрят в чертогах, не усмехнутся, видя их руки дрожащие. Песней почтят их память, и юные слезы дева прольет. Но старики увядают помалу, и слава их юных лет забывается исподволь. Они упадают безвестно, и не слышно вздоха их сыновей. Радость окружает могилы их, и камень их славы без слез воздвигается. Счастливы те, кто умирает в юности, когда неразлучна с ними их слава!"
Бератон
ПОЭМА
СОДЕРЖАНИЕ
Считается, что поэма сочинена Оссианом незадолго до смерти, и поэтому ее принято называть Последняя песнь Оссиана. Переводчик взял на себя смелость назвать ее Бератон, поскольку в ней рассказывается о восстановлении на престоле Лартмора, короля этого острова, ранее свергнутого собственным сыном Уталом. Фингал на пути в Лохлин (см.: Фингал, кн. 3), куда пригласил его Старно, отец Агандеки, часто упоминаемой в поэмах Оссиана, пристал к скандинавскому острову Вератону и был радушно принят Лартмором, владетелем острова и вассалом верховных королей Лохлина. На гостеприимство Лартмора Фиягал ответил дружбой, которую вскоре доказал на деле. Когда Лартмор был заточен сыном своим в темницу, Фингал поручил Оссиану и Тоскару, отцу часто упоминаемой в поэмах Мальвины, освободить Лартмора и наказать изверга Утала. Утал был несказанно красив, и женщины души в нем не чаяли. Нина-тома, прекрасная дочь соседнего государя Тортомы, влюбилась в него и бежала с ним. Но он изменил ей: другая женщина, имя которой не упоминается, пленила его сердце, и он сослал Нина-тому на пустынный остров неподалеку от Бератона. Освободил ее Оссиан, который высадился вместе с Тоскаром на Бератоне, разгромил войско Утала и убил его самого в поединке. Нина-тома, чья любовь не угасла, невзирая на все то зло, что ей причинил Утал, узнав о его гибели, умерла с горя. Тем временем Лартмору была возвращена его власть, и Оссиан с Тоскаром возвратились с победой к Фингалу.
Поэма открывается элегией на смерть Мальвины, дочери Тоскара, и завершается предсказанием смерти самого поэта. Она почти вся написана лирическим размером и проникнута меланхолическим духом, который отличает сохранившиеся произведения Оссиана. Если он в сочинил какое-нибудь шуточное произведение, то оно давно уже утрачено. Величавые и скорбные творения оказывают наиболее длительное воздействие на душу человека, и поэтому они лучше сохраняются и передаются из поколения в поколение. К тому же сомнительно, чтобы Оссиан творил в шуточном роде. Гению обычно сопутствует скорбь, а веселость настолько тесно связана с понятием легкомыслия, что если она иной раз и свидетельствует о приветливом нраве, то во всяком случае никогда не бывает связана с возвышенным расположением духа.