Страница 11 из 22
Следовало бы уходить.
Пальба, во-первых, противоречила настроению студента. Во-вторых, не способствовала установлению справедливости. Настал исключительный случай, когда Баканов уже готов был капитулировать, махнуть рукой, уйти восвояси. Отзыв в книге жалоб был закончен. Роза Твердыщева была ему без надобности. Глупости какие… Усилия, с которыми она избегала объяснений, несоразмерны делу… Зачем юлить? Признайте, что с посылкой нечисто.
От некоего внутреннего раздрая он согнулся. Медленно сел на пыльный линолеум. Пол устилали осколки перегородки. Подбежали двое полицейских, шурша материями. Как-то избирательно ощупали. Забрали лезвие, залезли в куртку, нашли паспорт, полистали, отложили, прошлись по карманам, потом даже притронулись к горлу Баканова – но тут он дёрнулся. Безобразие!.. Далее, не обращая на них внимания, студент вытащил пару из коробки.
Разулся и натянул ботинки с сайта karmakoma.com.
В этот момент Баканов прозрел во второй раз. И даже не оттого, что Твердыщева всё-таки выплыла в зал. Растрёпанная и хромая, наверно, оттого, что набойка у неё слетела с каблука. На ходу оператор запахивалась в васильковый шерстяной жакет. Так споро закрывалась, будто под ним имела наготу.
Баканов получил посылку. Обрёл свою обувь. И будто умылся.
Он даже собрался расписаться в извещении.
Но бледная Твердыщева отклонила его побуждение и предложила кое-что получше.
Славного врага встретил наш герой! Почище иного друга он даёт зажить полной грудью. Твердыщева показала ему отодвинуть развязку сцены вдаль, расширить её, подобно звуковой стене, что одинаково обоих оглушила.
Твердыщева отринула правоту студента.
Затем она, жуя губами, закатывая глаза, ждала, когда Баканов разберётся со шнуровкой. А он любил шнуровать сложным манером: то ассиметрично, вкрест, то из-под – наружу, то снаружи – внутрь. Отняло это уйму времени, уже и скорая помощь прибыла. Отделение наводнила совершенно иная публика. Начальницу позвали за перегородку на опознавание, там что-то лежало и требовало от неё, и она прошла, расплылась, расфокусировалась, заскулила. Люди на минуту оторвались от грузчика. Тот сидел по стенке, свесив подбородок на грудь. И с таким собачьим выражением на лице, с безнадёжно пустыми глазами, настолько инструментально-брошенный, что эмоционально Баканов вмиг его простил.
Люди тоже зашли внутрь, перемолвиться с начальницей парой слов, и стали разевать рты.
Тогда Баканов встал, тщательно отряхнулся. В новой обувке, сопровождаемый Розой Твердыщевой, поначалу слабой походкой двинул на выход. На пороге ему захотелось обернуться в зал. Обстоятельнее изучить, что там да как, отчего шум. С другой стороны, почта – рассадник злотворства, как он убедился: кроме его непотребного случая, тут бывает и что-то масштабнее.
Обернуться категорически не позволили ботинки. Тяжёлая рифлёная подошва, обжигающее облегание стопы, твёрдость неподдающейся кожи. Новизна и крепкая вещественность. И этому он не смог и не захотел сопротивляться. Да ещё громоподобный выстрел застрял в ушах, отсёк всякие звуки, помешал бы общению. Сама Твердыщева виляющей походкой тянула студента вперёд.
Оператор шла попутно. В нечистом наряде – пыльной кофте, перекрученной юбке, и не слишком близко, и не слишком далеко, самовольно, но и всё-таки заодно со студентом. Оставалось только подивиться операторскому упрямству и нежеланию признавать очевидное. Такое отношение почты к клиенту и до ручки доведёт…
Итак, Роза настояла на своём. Прежде всего, уходя, им вдвоём было посильно поднять грузчика. Тот упирался, тыкал пальцем за спину, даже всплакнул. И за ручки его, за ручки они повели, усадили за руль.
Благо, эта троица никому теперь не мешала.
– И вот он всё стоит, и нудит, и нудит, и нудит…
– Мы горой были за девушку: “Молодой человек, прекратите”.
– А он вот прям ненормальный, и глаза горят!
– Конечно, там покорёжило посылку. Но это сплошь и рядом. Буйствовать-то отчего?
– Я тоже ему: “Чувак, ты не прав, кончай допрос…” Он достал ножик, принял позу…
– …тут – дыщ! Приехали.
На крыльце отделения их встретил застывший день осени.
От мутного солнца отре́зали по куску жестяные крыши. Длинные тени наплывом скрывали человеческую суету. Люди опрашивали теперь женщину с ребёнком. Зеваки толпились, жужжали, и стоило труда через них протолкаться. Обходя скорую, Баканов встретился взглядом с той пожилой дамой из очереди. Не напрямую, а через боковое зеркало заднего вида. Дама грохнулась в обморок, и её обступили, и врач уже распахнул чемоданчик.
Левой-правой: студент топтал пожухлую листву, а казалось – мириад заполненных квитанций, счетов, извещений, заявлений. Подошвы оставляли ровный рельефный след, левой-правой, эти долгожданные ботинки печатали зигзаги на отжившие узоры.
Чем ближе троица подступала к почтовому уазику, тем ровнее шагал и грузчик. Воистину мастера оживлял станок! Сама полоса триколора, горизонтально летящая по синему корпусу, дала троице что-то вроде отдохновения. Эмблематический орёл о двух головах здесь гораздо больше походил на гербового. И сами модерновые буквы “Почта России” обернулись эдакой хлебобулочной боковитостью.
Стёкла от дыхания Баканова и Розы Твердыщевой покрылись инеем, и поначалу студент их оттирал рукавом, но позже решил опустить. Пока он это проделывал, то не заметил, что машина пошла без зажигания. В зеркалах заднего вида отражался хор очереди, бесконечный хор, бесконечная очередь, и, возможно, он-то и дал первоначальную тягу своей реактивной и самозарождающейся полифонией, а уже потом включилось целеустремление этой необоримой парочки: Розы Твердыщевой и Баканова.
Клиент и оператор сплелись в извечной борьбе. Их заключил под крышей уазик-“буханка”, осенённый общим знаменем.
Ботинки жгли ноги.
И чем отчётливее студент ощущал новизну обуви, различал нюансы соприкосновений на пятке, на поджатых пальцах, в прогибе стопы, тем сильнее давил угрюмый грузчик на газ.
Ещё до наступления темноты они остановились у Автоматизированного сортировочного центра Почты России. Так-так, кивала Роза Твердыщева, ты этого хотел? И Баканов, вытащив обоих спутников, трижды вокруг центра обошёл. Дождь ошпарил холодом. Вряд ли в этой трапециевидной коробке потрепали его посылку. Конвейеры, системы упорядочивания, дикая скука… Чем дольше он бродил, тем явственнее вело дальше, а ум распространялся обширнее, будто бы и дело всё состояло отнюдь не в АСЦ, а гораздо глубже. Роза Твердыщева хромала, бесшумно посылала студента вперёд, – и мы с ней были согласны.
Они отправились дальше, к истокам.
Ботинки жгли ноги; нога давила на газ; уазик-“буханка” мчался ямским экипажем.
Не то закостеневший в дрёме, не то сосредоточенный на самоощущении ног, Баканов непозволительно поздно заметил: габаритные огни-то не горят. Выглянув наружу, смутился и тем, что выхлопные газы не вьются следом. Наконец, и приборная панель не светилась; лежали стрелки индикаторов. Да, студент был одновременно убаюкан ездой и неприятно поражён тому, как порезанный язычок ботинка змеиным жалом впивался в кожу. Да, он отдал вожжи правления грузчику, но не подписывался перемещаться в транспорте, нарушающем правила дорожного…
Тут они оказались у Авиационного отделения почтовой перевозки.
Пулковская таможня могла потрепать его обувь, вполне могла, но время было совершенно неподходящее для выяснений, и Баканов помаячил вокруг помещений, сокрытых от посторонних, прикинул, с чем ему сунуться внутрь, кому предъявить, каким образом, да сколько ещё ждать утра (наручные часы встали), да смутился, потому что оставил вскрытую коробку в самом почтовом отделении. Оплошность!
В сердцах он плюнул, и Роза Твердыщева кивнула.
“Вы по-прежнему утверждаете, что в своём отделении не портили мою посылку?” – Баканов пошлёпал губами безо всякого звука.
Едем дальше, – махнула грузчику упрямая Твердыщева, и обоюдная принципиальность толкнула “буханку”.