Страница 10 из 22
Собственно, тут Баканов обнаружил иные противоречия.
Если штандарт с орлом высится за стеклом, над станом неподдающегося соперника, кто же из них имеет честь составлять римскую манипулу? Кто служит на стороне империи, системы, прогресса в самой организованной армии мира – а кто среди лохматых варваров? Роза Твердыщева или Баканов? Неужели аквила легиона похищен и пленён? И погодите-ка, о какой индивидуальности можно заикаться, если основы армии расположены в преобладании общего, а не различного?..
Грузчик уже водрузил лапы на плечи студента.
Грузчик был самаритянин, альтруист, благожелатель, время у него измерялось не минутами, а хо́дками, и в тяжёлый день (а это был тяжёлый день) Баканов представлялся наиболее лёгким и приятным грузом. И Розу грузчик знал, и начальнице он подмигнул, и вот так своими силами отделение вполне было способно отделаться от приставучих граждан.
Одной рукой он обхватил студента поперёк груди, отрывая от прилавка. Другой упёрся в плечо. Немного откинулся назад, дабы затылком Баканов не заехал по подбородку. Грузчик был сноровист. От синей фуфайки пахну́ло застарелым потом. Ноги студента (в прежней обуви) заскользили по линолеуму.
Тут произошло смятение, практически и немедленно разрешившееся.
В том самом окошке выдачи посылок, мимо которого грузчик протаскивал упрямца, была на верёвке подвязана шариковая ручка. Рядом крепилось лезвие для разрезания коробок. И обычно оно свисает на сторону служебную, внутрь склада, но в этот особенный день лезвие перекинуло на сторону клиентскую. И за острый якорь Баканов успел ухватиться.
Чрезвычайная грубость была менее неприятна ему, нежели факт, что коробка с новой обувью осталась на прилавке у Розы Твердыщевой. Что немало уже воспетые усы её не давали выпутаться хлебной крошке. Что книга жалоб распахнута, а в графе начинался недописанный отзыв (книга жалоб – место общее; зато почерки, манеры, изъяснения – совершенно индивидуальны), и вот уж отзыв категорически требовал завершения.
Студент упирался пятками в выступ порога, пока жилистая рука не перебралась с груди и не сдавила ему горло. Кто-то вошёл в отделение почты, освидетельствовал сцену и спешно покинул.
Баканов задыхался. Он не находил своё поведение нарушением общественного порядка, никак нет.
Отметим сверх прочего: он до сих пор и до самого исхода не произнёс ни единого звука, который бы не относился к делу получения отправления и оценки купленной обуви. Были вопросы, были несоответствия, была повреждённая обувь для носки поздней осенью. Не было угроз, ругани, выходок.
Конечно же, грузчик развлекался, и, мы признаемся, выше меры. Каждый, ожидая в очереди, склонен надеяться на обретение своего личного. А для этого легко готов принять сторону хозяина положения. Даже если хозяин лицом не вышел, плюётся, носит траур под ногтями и от слова “этика” у него свербит в одном месте. Важно же, что хозяин – то есть структура – превращается из средства доставки в некую власть благодаря своему положению в умах людей, а также – правилам.
Правила Баканов знал безукоризненно и в уме хранил порядок.
Хотя в этот особенный день нетрудно обнаружить некий сумбур его поведения.
Ситуация шла по колее, приемлемой для общего нрава, но никак не для Баканова, и тут ситуацию следовало переломить. Он воспользовался лезвием. Это даже и не лезвие было, а так. Заполированная грань металлической пластины; присмотритесь к вещице при случае. Без насильственного умысла – ни в коем случае! – студент, побагровев от удушья, употребил лезвие. Эдак веско.
Грузчик отпустил.
Нельзя сказать, чтоб от полученного дефекта пострадали функциональные свойства грузчика. Но и не был он незаметен.
Инструмент зарекомендовался положительно: Баканов им же перерезал верёвку.
Очередь из пяти человек растерянно смотрела мимо дотошного студента – на шаркающего вбок грузчика. Тот обхватил себя за горло, вжал голову в плечи. Бережно, словно опасаясь, что вся конструкция отлепится от тела и взмоет под потолок. Затем из-за целеустремлённого возвращения Баканова очередь слегка вдавилась внутрь залы. Заметим: отступила, попятилась, сохраняя строй и последовательность.
Дуплиное окошко оператора опять было доступно.
Кто, как не женщина, нуждается, а то и напрашивается на корректировку нрава?
И кто, как не женщина, менее всего подвластна корректировке, поправлениям, договорённостям и прочим ограничениям? Несколько лет назад наиболее выносливая в преодолении запредельного педантизма однокурсница имела опыт “встречаться” с Бакановым на протяжении семестра – а потом отчислилась. Но вопросы-то остались.
Вечные партнёры субъектов вроде нашего студента – вопросы.
Первым из очереди выбился лживый добряк – импозантный мужчина в пальто. Он улепётывал так, что споткнулся об грузчика, а затем об дверной порог. Женщина с ребёнком присела на единственный куцый стул у шаткого стола, потому как утомилась и к тому же не хотела верить в происходящее. Сарказм застрял у пожилой дамы в горле. “Чувака” стали снимать на камеру из дальнего угла.
Баканов отложил ручку, хлопнул ладонью по жалобной книге, нервно зевнул.
Левая рука, с резаком, оказалась возле обувной коробки. Студент решил, что испачкался своей же кровью, когда, несомый грузчиком, вцепился в лезвие. Он вытерся носовым платком. Потом по таинственному прозреванию, по особенному наитию он взял да и провёл резаком по картону, по следам на липкой ленте. В нужном месте железка соответственно ухнула наполовину в коробку и задела обувь.
Повторно ли?
– Что же творится, что же творится, о господи?.. – залепетала пожилая дама, но известное лицо промолчало.
– Вы по-прежнему утверждаете, что в этом отделении не вскрывали мою посылку? – спросил Баканов.
Уверенность Розы Твердыщевой не поколебал ни грузчик, сползающий по стенке, ни чёртов студент.
Они стояли друг против друга.
Под орлиным штандартом да на стеклянной границе. И пахло картоном, липкой лентой, по́том тяжёлого труда. Оказалось, через окно оператора можно проделать немалое. Грудью Баканов упёрся в прилавок, физиономией распластался о перегородку. Манипуляции посредством рук должны были вызволить Твердыщеву из аквариума. Чтобы та самолично осмотрела коробку, а не швыряла получателю. Отчасти же это был фарс, потому как коммуникация уже не имела смысла. Но вместе с тем выглядело и довольно смело. “Признайте, – хрипел студент, – что вы напортачили с посылкой, и я подпишу извещение”.
Настенные часы указывали на закрытие.
Как до́лжно поступить тому или иному легиону: подчиниться структурному распорядку или довести начатое до конца?..
Начальница скрылась. Роза Твердыщева некоторое время и уже сверхурочно уворачивалась от длинных рук клиентского возмездия. Наконец её достало и подцепило, потом подсекло, опять подцепило и как бы потащило на себя, но всё-таки она сорвалась и скрылась под столом. Оседала плавно, с русалочьей грацией, разве что скребя ногтями по столешнице.
При этом свойства почтового оператора (игнорировать, хамить, врать) были сохранены, однако же дефекты не были незаметны.
Волокита кончилась, пора было и честь знать.
Но тут дунул сквознячок. Кто-то новый за спиной крикнул раз-второй, и Баканова толкнуло под лопатку. Куртку на груди распахнуло, будто из тела выбили дух. Тем не менее великий педант удержал его присутствие, и мы разразились аплодисментами.
С потолка на осенний манер спорхнуло ещё немного побелки. Стёкла в окнах завибрировали. Наконец-то проснулся, расплакался ребёнок, а мать словно того и ждала – их вынесло вон. Выстрелило ещё раз, и Баканов навалился на прилавок. Пошарив руками в некоем припадке невралгии, он задел обувную коробку. По сравнению с оглушительным громом, что, казалось, как вырос из табельного оружия, наполнил отделение, так и воцарился в одной, натянутой как леска секунде, – по сравнению с выстрелом обувная коробка упала бесшумно.