Страница 6 из 44
Прежде чем читать, я пошла и сварила себе кофе. Этот процесс меня успокаивает лучше любой медитации. Сначала я высыпаю гладкие ароматные зерна в кофемолку, потом медленно с удовольствием вращаю ручку, слушая приятное поскрипывание маленьких жерновов. Я не признаю электрических кофемолок: они отнимают половину удовольствия. Лучше уж тогда пить растворимый.
Перемолотый кофе я обжариваю в турке со специями — сегодня это были гвоздика и немного тертого имбирного ореха, — а затем заливаю ледяной водой. Пью, разумеется, без сахара и молока.
С чашкой кофе я вернулась к своему столу, к синей папке, где ждала меня Лиза.
Из первой половины листа я не узнала ничего нового. Мы с Лизой дружили с первого класса, с того момента, как она переехала в наш район с родителями и маленьким братишкой, ровесником моего братца. Она пришла в школу в середине октября, и ее посадили со мной, потому что моя соседка по парте, Маша Клепова, болела ангиной. Когда Маша выздоровела, Лизу услали на последнюю парту к Паше Рабту. Но мы с ней уже подружились и успели познакомить своих мам.
В течение двух десятков лет я знала почти все, что происходило с Лизой: о чем она думала, чего хотела, из-за чего переживала. Пожалуй, никто не был осведомлен о ее желаниях и страхах больше, чем я. Например, мало кто догадывается, что Лиза ужасно комплексовала из-за формы своей груди: считала ее слишком большой и без конца подбирала себе разные утягивающие лифчики. Даже купальников открытых ни разу не покупала. Когда Елизавета стала знаменитостью, этот комплекс не исчез, а, наоборот, усилился за счет врожденного перфекционизма: ей казалось, что она не дотягивает до эталона телеведущей. Кстати, на телевидение привела ее я, когда она пять лет назад бросила аспирантуру и не знала, куда податься дальше. В своем досье Матвей отметил и этот факт.
Открытием для меня явилось то, что за последний год Лиза и Матвей стали больше чем друзьями, гораздо больше. Он честно написал, что дважды пытался уговорить ее выйти за него замуж и она отказывалась. Но отказывалась так, что Матвей продолжал жить с надеждой на то, что ситуация может в любой момент измениться. Лиза это умела — поддерживать в мужчинах надежду, пока они ей были нужны.
Их отношения с Матвеем продолжались вплоть до мая: Лиза уже фактически жила в его квартире. Матвей отметил, что последние месяцы она стала бояться одиночества, усиленно уничтожала тишину вокруг себя, стремилась почаще бывать на людях, без конца вытягивала его на разные вечеринки, где через раз перебирала с алкоголем. Однако неделю назад Лиза неожиданно заявила, что ей нужно немного побыть одной и поразмыслить о некоторых важных вещах. Она взяла отпуск за свой счет — представляю, каких это стоило усилий! — и уединилась в своей квартире, на которой висело еще пять лет кредита.
Когда я дочитала, то невольно восхитилась выдержке Матвея. Я не сомневалась, что он любил ее. Впрочем, почему «любил»? Такие чувства не проходят мгновенно вместе с исчезновением человека. Они могут тянуться годами, как воспоминания, как нитка из прошлого, которая все разматывается и разматывается, и неизвестно когда судьба решит ее обрезать и отпустить нас. Я это очень хорошо представляла.
После биографий в папке шли листки со статистикой, той самой, о которой говорил Матвей. Цифры и цветные столбики диаграмм меня мало занимали: работа журналистом отучила доверять любой статистике.
Проблема в том, что, кроме официальных данных, был еще и собственный опыт. От цифр, которые собрали неизвестные мне конторы, можно отмахнуться, но Матвей прав — некоторые вещи трудно не замечать. Фотография класса как наглядное свидетельство лежала передо мной. Только не могла я понять, о чем она свидетельствует. О некоем общем проклятии, которое висит над головами моих ровесников? Но это просто нелепица: я даже в сглаз не верю, не то что в проклятия, тем более массовые.
Да, я видела облако смерти над людьми, но это ни о чем не говорило мне и ничего не доказывало. Существование ауры — факт научный и никакого отношения к суевериям не имеет.
Закрыв злополучную папку, я глянула на электронный будильник, стоящий посреди стола. Светящиеся зеленые цифры подтвердили, что тяжесть в голове — всего лишь признак того, что на дворе уже полвторого ночи.
Самым разумным в этой ситуации было бы убрать папку подальше и пойти спать. Но если есть выбор между разумным решением и несусветной глупостью, я всегда выбираю вторую. Такова моя вредная натура.
Самой большой глупостью в моем случае было сварить себе еще порцию кофе и пробудить от спячки ноутбук. Что я немедленно и сделала.
7
Из трех времен нашего мира я выбираю прошлое.
Человек — существо ущербное, жить в трех временах одновременно не умеет. И не убеждайте меня, что вы являетесь исключением. В большинстве своих действий вы руководствуетесь либо прошлым — под названием жизненного опыта и памяти, либо будущим — в виде целей и планов, либо сиюминутными прихотями. Реже всего встречаются те, которые живут настоящим, а это еще раз доказывает призрачность и никчемность нашего мира. Если вдуматься, то и прошлое, и будущее — это всего лишь коллекции призраков, которые люди старательно собирают всю жизнь и хранят в ящиках с нижним бельем и зимними носками, пересыпая нафталиновыми вздохами: «Ах, как прекрасны были цветущие вишни той весной, когда мы…» Цветущие вишни не стали менее прекрасны, но взгляд человека, завязший в воспоминаниях, их уже не замечает. Я не осуждаю. Я сама такая же.
Последнее время я очень часто думаю о себе в прошедшем времени — пошла, сделала, отправила, обновила. Так легче. Создается иллюзия, что все уже позади.
Вот и сейчас мне хочется отвлечься и погрузиться в какое-нибудь долгое воспоминание.
Только вот о чем?
Догадываюсь, что вас мало волнуют мои кулинарные пристрастия, хотя кого-то, может, и удивит, что я люблю манную кашу. Большинство детей объедаются ею на всю жизнь еще в детском саду.
Может, вам интересно, кто такой Главный Мужчина моей жизни и сколько у меня вообще было мужчин? Немного. Так что не о чем особенно распространяться.
Подозреваю, что гораздо больше, чем мои мужчины и моя манная каша, вас должно интересовать, откуда в моей голове берутся такие странности. Каким образом я стала видеть? Облака серого тумана, сгустки грязной энергии, обозначающей, что астральное тело человека уже умерло и теперь одна за другой отмирают его энергетические оболочки. Как шелуха отслаивается от высыхающей луковицы. Когда физическое тело останется одно, голое и беззащитное, смерть легко разрушит его. Это не я придумала. Так было написано в брошюре под названием «Энергетическое тело и работа с ним». Меня эта версия в целом устраивает: надо же как-то объяснять себе дурные видения, дабы не поехала крыша. Матвей очень верно заметил, что людей немного успокаивает, если беда названа по имени.
Началось это два года назад. И я не могу поручиться за то, что я прежняя и я нынешняя — одно и то же лицо. Скорее всего та Александра все-таки погибла, несмотря на заверения врачей. Она ушла незаметно, и ее место, еще не остывшее, заняла чужая блудная душа, которая в своих странствиях успела набраться дурных привычек. Конечно, я фантазирую, но в каждой фантазии есть доля реального опыта. Мне очень многие говорили, что после аварии я стала вести себя совершенно иначе. Да и сама часто ловлю себя на мысли, что раньше так не думала, не поступала, не шутила. Если уж на то пошло, больше всего на свете бывшая Александра дорожила своей долгой дружбой с Елизаветой Мероевой и никогда бы не позволила этим отношениям так легко сойти на нет.
Александра Андреевна Рокицкая умерла в конце февраля, когда весна уже наступала решительно, но зима периодически напоминала о себе снегопадами. Свежие сугробы за несколько дней превращались в грязную кашу, которая по ночам замерзала и покрывала асфальты серой коркой. В нее вмерзали окурки и прочий мусор, а дворники сбивали эту корку тяжелыми железными заступами и сгребали в кучи вдоль тротуаров. Эти толстые куски с серыми и белыми прожилками своим видом напоминали мне неудавшееся слоеное печенье, которое много дней лежало на прилавке и зачерствело.