Поколение влюбленных

Всю свою жизнь я жила обдуманно. Всегда знала, почему иду или не иду на что-либо. Если у меня портилось настроение, то по совершенно очевидным для меня причинам. Если я хотела что-то получить: красный диплом, работу, машину, — то всегда могла внятно объяснить, зачем мне это.

Я и не представляла, какого удовольствия себя лишаю.

Первым спонтанным поступком в этой сумасшедшей цепочке стал звонок Илье.

Еще утром, когда я ехала в маршрутке на работу, мне бы в голову не пришло набирать его номер. Я даже не сразу заметила отсутствие Ильи в редакции.

Однако часам к одиннадцати, когда свежая партия писем была мной добросовестно прочитана и отправлена в виртуальную корзину, я вдруг оглянулась и обнаружила, что рабочее место Горбовского до сих пор пустует. Бросила призывный взгляд в сторону Настиного затылка: она сразу почувствовала, обернулась. Угадав причину моего волнения, пожала плечами. Ей ничего не было известно.

Внутри моего тела словно появилось пустое, сосущее пространство, расширяющаяся язва. Ее жжение становилось все сильнее. Я дала себе зарок не смотреть на часы: если что-то случилось, то исправить это было уже нельзя. Но в половине первого запас моего хладнокровия истощился. Сжав в кулаке мобильник, я вышла в коридор и быстро направилась в сторону выхода. На ходу набирала номер.

Первый гудок, второй гудок… «Господи, только не сейчас! Я еще не готова!» — молила я в паузе между гудками. Хотя разве к этому можно быть готовой?

Третий гудок, четвертый гудок… Господи, я не могу потерять его просто так!

Пятый гудок…

— Я слушаю, алло, — из шипящей и громыхающей дали до меня донесся голос Ильи.

«Господи, спасибо!»

Так искренне я еще никого не благодарила.

— Илюша, привет, это Саша, — с напускной бодростью крикнула я, — что у тебя так дико шумит?

— Привет! — Даже с такой ужасной слышимостью я почувствовала, как он обрадовался. — Это у нас стройка за окнами, громыхают с утра до вечера.

— Как у тебя дела? — задала я дежурный вопрос. — Ты не уволился, часом? Тайком от всех нас.

— Нет, — он рассмеялся, — просто приболел немного. Позвонил с утра Иляне, предупредил.

— Ясно. — Я не знала, что говорить дальше. На самом деле ничего ясно мне не было. Что скрывалось за этим безобидным «приболел немного»?

— Послушай, Илья, — решилась я, — ты не будешь против, если после работы мы с Настенькой к тебе заедем? Так сказать, проведаем болящего товарища.

— Буду против, — неожиданно сказал он, и его голос стал совершенно другим, менее радостным и более взрослым. — Неужели тебе всегда необходимо присутствие Насти, чтобы делать то, что ты хочешь делать?

— Ну, ты бьешь не в бровь, а в глаз. — Мне стало неловко, словно меня уличили во лжи.

— Саша, — сказал он серьезно, — меня не надо навещать. Это действительно всего лишь легкое недомогание. И я живу не в тех условиях, чтобы принимать гостей. Но я очень хотел бы тебя увидеть. Что ты думаешь насчет субботней прогулки в Царицыно? Или предпочитаешь Ваганьковское кладбище?

— Илья, черт тебя побери, — я была почти возмущена, — это непорядочно — пройти мимо и сделать вид, что ты нас не заметил.

— А кто сказал, что порядочность входит в разряд моих достоинств? — хохотнул он. — Но ты так и не ответила, что предпочитаешь — красоты прошлого или кладбище?

— Терциум нон датур, — буркнула я, — фантастический выбор. Знаешь, может, ты просто приедешь ко мне, а там посмотрим?

Красоты прошлого или кладбище. Терциум нон датур. Вольно или невольно Илья четко сформулировал суть моей жизни.

После звонка на меня нашел прилив редкостной беспечности. Словно какое-то жизненное течение подхватило меня и потянуло за собой. Я, конечно, могла вцепиться пальцами ног в линолеум, прирасти к своему рабочему креслу, уцепиться за компьютерную мышь, как за якорь.

Но я предпочла отпустить всё и вся и позволила течению тянуть меня в неясное куда-нибудь.

Торопливо вернулась в офис, забрала сумку, на ходу соврала, что жутко разболелся зуб и я уже записалась к стоматологу. Татьяна посмотрела с сомнением, Настя одобряюще улыбнулась.

На улице меня встретил восхитительный летний день. Безоблачное синее небо, ослепительное, торжествующее солнце и легкий ветер, моментально нарушивший порядок моих волос.

Меня несло по улицам без цели и каких-либо планов в голове.

Наш офис находится на Рождественке. Покинув здание, я заскользила по узким, то поднимающимся, то опускающимся улочкам, мимо вывесок кафе и витрин, где безупречные манекены призывали меня последовать их примеру и одеться в модные сиреневые и лиловые оттенки. У лавочки с церковной едой я купила кусок свежей медовой коврижки и сжевала его на ходу. На Лубянской площади спустилась в подземку. Вдоль всего перехода пожилые женщины с приветливыми лицами продавали игрушечных чебурашек — больших, с крупную куклу, среднего размера и совсем маленьких — таких, что можно носить в кармашке для сотового. Я остановилась, выбрала маленького симпатичного чебурашку со стеснительным взглядом и, не сожалея, заплатила за него семьдесят рублей. Пошла дальше, сопровождаемая благодарностью продавщицы. Видимо, чебурашки были не очень ходким товаром.

Вышла из перехода к музею Маяковского. Вспомнила, что последний раз была там давным-давно, в детстве, и зашла. С удовольствием побродили между авангардными интерьерами, а потом завернула в книжный и купила сборник стихов этого странного поэта, так и не понятого ни современниками, ни потомками, рыцаря от большевизма, поэта в широких штанах и с широкой душой.

Возвращаясь домой, завернула в продуктовый с намерением купить себе на вечер кефир. В итоге вышла из магазина с бутылкой шампанского и шоколадкой.

Вечером, пока солнце медленно гасло где-то там, за пределами видимости из моего окна, я сидела на подоконнике, смотрела, как розовые тени на домах сменяются лиловыми, пила шампанское и читала стихи В.В. В голове было абсолютно пусто, словно из меня как воздух выкачали все мысли.

Я погрузилась в почти невероятное состояние покоя. На моем подоконнике не было ни вчера, ни сегодня: было только здесь и сейчас. И у меня впервые отсутствовал страх, когда я думала о будущем. Вместо него появилось странное ощущение правильности происходящего. Все шло так, как должно было идти.

Не знаю, куда несет меня течение, но чувствую, что пристану к берегу там, где нужно.

28

Когда я проснулась, Илья еще спал. Не открывая глаз, я прислушалась к его дыханию. Дышал он тихо и ровно, без малейшего храпа. Мне даже показалось, что Горбовский уже давно бодрствует, лежит рядом и смотрит на меня.

Нет, он спал. Лежа на спине и раскинув руки поверх одеяла. Лицо было розовым и чуть блестящим. Мелкие кудряшки надо лбом прилипли к коже. Остальные волосы скрывала серая аура, похожая на клубы густого дыма. Впрочем, ее вид уже не вызывал у меня истерики. Жизнь шла своим чередом. И смерть тоже.

Осторожно, чтобы не разбудить своего нового любовника, я выбралась из постели.

Мне было легко и спокойно. Ощущение правильности продолжало хранить мой мир. Оно было таким же ясным, как солнечный жар, исходящий от окон.

Умывшись и умастив кожу увлажняющим кремом, я заварила свежий чай и заглянула в холодильник. Там обнаружился пакет молока, полбанки малинового варенья, несколько пакетиков с приправами и сухими дрожжами, пять яиц и неполный тетрапак двухдневного йогурта с вишневым вкусом.

К тому моменту когда Илья вышел из комнаты, закутанный до пояса в мое оранжевое полотенце, у меня на кухне вовсю шипело масло, а на блюде росла стопка горячих румяных оладий с вишневым привкусом.

— Ты — чудо! — сказал он, стоя в дверях кухни.

Полотенце упало, но Горбовский и не думал поднять его. Стоял и смотрел на меня, такой же свободный и непринужденный в своей наготе, как Аполлон Бельведерский.

Что бы ни было дальше, как одно из сокровищ моей жизни я буду хранить в памяти прошедшую ночь и наступившее утро. Хотя мне никогда не удастся рассказать об этом: воспоминания рассыпаются на отдельные фрагменты, ощущения, пятна — как в калейдоскопе.