Страница 11 из 12
Вдруг слезы с новой силой запросились наружу, в итоге сдержать их не вышло.
– Прошу, замолчи, – прошептала сдавленным голосом.
– Все же хорошо, – дотронулся до ее щеки, стер слезы. – Твой отец с Пашей поели. Кстати, тебе бы тоже не помешало.
На что она накрыла его руку своей, а Соколов испытал эйфорию, словно между ними только что был секс, страстный, сумасшедший, после которого сознание и тело погрузились в теплое состояние покоя. Но эйфория закончилась, когда Лиза убрала его руку от лица.
– Спасибо, – опустила взгляд, – за бутерброды, – после чего поднялась и пошла к плите.
Соколов ничего не должен узнать, пока живет с ними. Если уж ему суждено будет вспомнить, то вспомнит, а если нет, она помогать не будет. И да, он все-таки сделал для нее хорошее дело – подарил ребенка, ласкового, отзывчивого, смышленого, самого лучшего.
– Я хочу узнать тебя, – решил не отступать.
– Это ни к чему, – пробормотала не оборачиваясь.
В ответ послышалось возмущенное сопение, затем Соколов покинул кухню. О да, Евгений Федорович крайне нетерпеливый человек, и добиваться всего привык нахрапом, но здесь, увы, придется ему засунуть свое нетерпение куда подальше.
Остаток дня Лиза не спускала глаз с отца, а к вечеру, когда он засобирался в сарай за дровами, строго-настрого запретила ему выходить из дома.
– Я сама принесу, – встала руки в боки.
– Да куда сама? Тяжело ведь.
– Ничего, нормально, – и быстренько запрыгнула в сапоги, накинула на плечи дождевик, после взяла фонарик. – Ты лучше за Пашкой присмотри, чтобы не особо-то лез к конфетам.
– Да что уж, и конфетку лишнюю дитю съесть нельзя? Зубы все равно молочные, выпадут.
– Ага, конечно, выпадут.
И вышла на улицу. Сумерки к тому времени уже опустились на лес, и если бы не лампочка Ильича, что с трудом освещала крыльцо, то хоть глаз коли. Вот с чем-чем, а с уличным освещением у них не очень. До сарая добралась перебежками, огибая лужи и слякоть. Хорошо бы вообще пару вязанок дров захватить, чтобы не бегать туда-сюда под дождем. А стоило взять одну, как со стороны двери раздался скрип, в тот же миг кровь отлила от лица, и Лиза уже приготовилась к встрече как минимум с медведем, но медведь неожиданно заговорил человеческим голосом:
– Почему меня не попросила?
– А ты теперь так и будешь? – резко развернулась.
– Что буду?
– Ходить за мной по пятам? То просишь не бояться тебя, то незаметно и бесшумно преследуешь. Какого черта?!
– Да я всего лишь помочь хотел.
– Не надо мне помогать! Иди лучше, лежи где-нибудь, выздоравливай.
– А вот орать на меня не надо, Лиза, – неожиданно ощетинился, – я, может, и не помню нихрена, но я не тупой болванчик, с которым можно общаться, как с идиотом! И уж поверь, я к вам попасть не мечтал, и мешать жить не планировал.
– Ладно, – схватила вязанку, – извините за мою грубость, больше не повторится, – произнесла совершенно безэмоциональным голосом, отчего Соколова точно током дернуло, и в голове промелькнул образ. Но настолько размытый, что разобрать картинку не удалось, да и исчез тот стремительно. Однако после себя оставил жгучее чувство обиды, забытой обиды.
– Подожди! – преградил ей путь. – Скажи мне, только честно. Мы виделись раньше?
– Я уже отвечала на этот вопрос, – задрала голову, всмотрелась ему в глаза, – мы не виделись, а сейчас отойди и дай мне пройти.
– А если не отойду? – одним ловким движением отобрал у нее вязанку, отбросил в сторону.
– Значит, подтвердишь мои опасения, – но стоять продолжала близко, смотрела с вызовом, что говорило лишь об одном, она не боится.
– Возможно, – в то же мгновение схватил ее за плечи, прижал к стене и впился в горячие губы.
Поцелуй точно парализовал, а Соколов как настоящий паук, обхватил жертву, не оставив той путей отступления. Лиза в этот момент будто оказалась в машине времени, которая перенесла ее на четыре с половиной года назад, в кабинет большого и страшного босса. Как тогда, так и сейчас он целовал с напором. Но если тогда Лиза полностью отдалась на волю чувств, ибо желала быть с ним, то сейчас все было по-другому. Она быстро пришла в себя, а уже через мгновение из губы Евгения текла кровь.
– Лиза! – отпрянул в сторону. – Какого черта ты творишь?
– А какого черта ты лезешь своим языком ко мне в рот? – взгляд ее наполнился истинной яростью. – А вдруг где-то далеко отсюда тебя ждет жена и дети? Такой вариант совсем не допускаешь? Или как? Раз я одна, живу в глуши, то со мной и потрахаться не зазорно, никто ж не узнает.
– Что за бред ты несешь?! – стер с губы кровь.
– Н-да… все вы одинаковые, – зло усмехнулась, а ведь как бы хотелось сказать, что не все, а именно он. Именно он ничерта не изменился, любитель перепиха без обязательств.
– Может и есть семья, я не знаю, – снова подошел, навис над ней, – но зато я кое-что понял о тебе.
– И?
– Обозленная на весь белый свет баба, а еще одичавшая в своей тайге. Ну и? Кто тому виной? Тот самый, который заделал ребенка и кинул? Из-за него во всех мужиках козлов видишь? Что же он такого сделал? Изменил?
– Хуже. Он решил убить своего ребенка.
На что Соколов аж напрягся всем телом.
– И знаешь почему? – продолжила Лиза. – Потому что не научился видеть в людях людей. Для него все были пиджаками и юбками с глазами. Одна юбка, вторая, третья.
– На аборт что ли отправил? – и вдруг расслабился. – Значит, не хотел детей и честно об этом сказал.
– Да, – криво улыбнулась, – был честен как никогда.
– Аборт не приговор, женщина сама должна думать… – но не договорил, ибо ему прилетела пощечина, да такая, что всю левую часть лица зажгло.
Правда, Лиза решила не ограничиваться оплеухой, схватив полено, однако Соколов в ту же секунду выбил его из руки, и бедняжка снова оказалась прижата к стене.
– Чокнутая, – процедил сквозь зубы.
– А ты урод.
Неожиданно он зажмурился, а в следующее мгновение опустил голову ей на плечо. В ушах появился гул, за которым последовали голоса, перед глазами замаячили картинки.
Лиза тоже зажмурилась, когда вдохнула его запах, ощутила кожей горячее дыхание мужчины. И против всякого здравого смысла обняла Евгения, прильнула щекой к щеке. Сейчас же давно пережитая боль поднялась из глубин на поверхность, обнажилась, освежила раны на сердце. Глупо себя обманывать, она его любила, сильно любила. Первое время ждала, что он одумается, найдет ее, уж с такими-то возможностями как у Соколова это была не проблема, да и она, в конце концов, не иголка в стоге сена. Но он не стал искать, предпочел забыть максимально быстро.
И в роддоме, как же ей было завидно смотреть на счастливых мамочек, к которым приходили мужья, брали на руки крохотные пищащие кульки, приносили вкусности, потом с цветами и воздушными шарами забирали своих любимых домой. А что было у нее? На перекладных с трудом добралась до роддома, рожала двенадцать часов из-за слабой родовой деятельности, врачи уже пугали кесаревым, но все-таки обошлось. Как родила, позвонила матери, похвалилась своим счастьем и хотела попросить кое-чего из средств личной гигиены, в итоге услышала сухое: «Поздравляю» и «Извини, не могу. Парней не с кем оставить». Отец приехал на вторые сутки. Да, все привез и внука взял на руки, но разве это сравнится с тем, когда малыша берет его родной папа, когда целует жену и благодарит за ребенка?
– Что с тобой? – произнесла сдавленным голосом, стараясь всеми силами не разреветься.
– Ничего, – и нехотя поднял голову, – рука у тебя тяжелая, – затем отошел, – прости меня. Я не со зла все это сказал. Просто очень хочу тебя узнать, но ты не подпускаешь к себе. И ты права, возможно, я не одинок. Прости еще раз.
– Прощаю, – хотела было поднять вязанку, но он уверенно замотал головой.
– Даже не думай. Я сам.
Соколов испытал искренний стыд за свои слова. С другой стороны, вся эта ситуация, а главное, пощечина, отрезвили. Лиза права, у него может быть семья. Но что делать, если к этой одичавшей и озлобленной девушке тянет как магнитом? И это не проходящее ощущение, что он ее знает. В Лизе все кажется знакомым – взгляды, жесты, мимика, эмоции, запах. Поцелуй только доказал, насколько все сложно и запутано. Или он действительно принимает желаемое за действительное, а сейчас элементарно играет с огнем. Есть же еще и ребенок, к которому он невольно тянется сам.