Вернуться домой

Пришлось рассказать ему о той части завещания, что касалась нашего храма. Объяснив, что часть денег этого наследства и пойдет на могилу Николая. Так что в деньгах на это дело мы не испытываем нужды. После этого он спросил только единственное: «Какого цвета будет надгробие? Как и у большинства здесь — светлого?» Я подтвердил: «Да, светлого мрамора».

Повернувшись ко мне, дьяк спросил:

— Вы обратили внимание на вазу белого каррарского мрамора под цветы возле плиты на надгробии?

Я кивнул. И он пояснил:

— В первую годовщину Николая ее привезла и установила эта французская семья.

Тогда, в первый приезд, они были в храме, сделали все, как я им сказал. Я провожал их к выходу, когда отец заметил наш ящичек для сбора пожертвований на храм. Остановился, достал из внутреннего кармана пиджака бумажник, вытащил все купюры и с трудом запихал их в щель. Честно скажу, я немного растерялся: сумма, похоже, была внушительной. Поблагодарил его, а он в ответ:

«Это я вас должен благодарить за все, что вы делали и еще сделаете для Николая».

А что мы такого сделали? Это наш святой долг, и если мы этого не будем делать, то зачем мы вообще нужны на земле.

Не будет нас, будут другие и тоже будут выполнять свой долг. Проводил их до крыльца, а когда они уже у ворот повернулись ко мне, перекрестил их.

— Вроде отдохнули немного, как ты, брат Станислав? — обратился настоятель к дьяку.

— Вроде отдышался, теперь можно не спеша и дальше идти.

Вот так, с разговорами, и подошли к ступеням храма. Смутно помня по кадрам из фильмов, вспомнил, что вроде бы надо прежде перекреститься. Перекрестился и начал подниматься по ступеням. Шедшие рядом священники одобрительно глянули на меня, перекрестились и начали тоже подниматься. Уже в храме окутали запахи воска от горевших свечей, елея и еще чего-то необъяснимого, сладковато-успокаивающего. Обычные запахи православной церкви, в какой бы точке мира она не находилась. Подошел к небольшой конторке церковного старосты, купил несколько свечек и заказал службу по Николаю. Обращаясь ко мне, настоятель сказал:

— Вы тут и без меня справитесь, отец Станислав все подскажет, а я пойду к себе, распоряжусь кой о чем и буду ждать вас.

Большая часть помещения тонула в легком сумраке, и только у нескольких основных икон было достаточно светло за счет больших светильников, на которых крепились зажженные свечи, да ярко горел позолотой иконостас храма. Пользуясь подсказками дьячка, расставил зажженные свечки у нужных икон, каждый раз крестясь. Постоял напротив иконостаса, тихо шепча обрывки каких-то вспомнившихся молитв. Бесшумно подошел Станислав, шепнул:

— Ну, вот и славно, все хорошо. Пошли теперь к батюшке.

По коридорчику подошли к большим дверям, дьячок коротко обернулся ко мне.

— Переступая порог, лоб не забудь перекрестить на иконы.

Коротко стукнул в дверь костяшками пальцев. Услышал в ответ басовитое:

— Входите.

Вошли, я перекрестил лоб следом за дьяком на небольшой иконостас в восточном углу кабинета. Помещение было большое и очень светлое за счет огромного распахнутого окна. Весь паркетный пол покрывал квадратный ковер с неброским рисунком. Напротив окна — массивный, резной и явно старинный стол с широченной столешницей. Вдоль левой стены — ряд застекленных книжных шкафов. Множество книжных переплетов кое-где с потускневшим золотым теснением. Над шкафами — несколько строгих портретов в резных рамах. Седовласые старцы, облаченные в одежды священников, умными и спокойными глазами взирали на всех. Не стал спрашивать у хозяина кабинета «кто это?», уверенный, что это его предшественники.

У противоположной стены — большой кожаный диван. Дьяк Станислав сразу шагнул к нему и, крякнув от удовольствия, сел, погружаясь в его упругую мягкость, с удовольствием вытягивая ноги. Рядом с диваном — небольшой сервировальный столик на колесиках. Вокруг столика суетилась маленькая в светлом платочке на голове старушка, которую я даже сразу и не приметил. На столике — три стакана тонкого стекла с красным ободком по верху в массивных серебряных подстаканниках. О существовании подобного стекла я уже почти забыл, всплыли теперь воспоминания из детства. Вазочка с вареньем и три розеточки под него, чайные ложечки. Последней старушка пристроила на столик еще одну вазочку — с песочным печеньем, не магазинным, а домашней выпечки. Разогнувшись, она повернулась ко мне, я поздоровался. Улыбнувшись, старушка ответила и, обращаясь к настоятелю, сидевшему за столом, сказала:

— Вот, вроде все… пойду я, батюшка?

— Спасибо, Ефросиньюшка. Что б я без тебя делал, иди, милая, спаси тебя Христос.

Старушка бочком проскользнула за дверь, как ее и не было. Я шагнул ближе к дивану, поднял голову и стал разглядывать небольшой портрет, висевший над ним.

Еще достаточно молодая женщина в монашеском облачении была изображена художником в момент работы. В левой руке держала небольшую иконку, слегка развернув ее к свету, падающему из открытого окна, в правой руке — тончайшая кисточка. Спокойное, красивое лицо, и только слегка прищуренные глаза говорили о сосредоточенности и поглощенности работой. Бесшумно ступая по ковру, настоятель подошел, встал у меня за спиной, и я услышал:

— Вот это она и есть — Юлечка, невеста Виктора. Совсем недавно эту картину нам подарил ее бывший ученик в Иерусалиме. Сейчас уже сам работает реставратором. Рассказал, что он делал наброски ее портрета, когда она только приняла монашество, а закончил портрет уже после ее смерти. Приезжал в Париж, побывал на ее могилке и подарил нам портрет.

Вздохнув, шагнул чуть в сторону от меня, говоря:

— Ну что, пора и чайку испить с Ефросиньюшкиным печеньем, мастерица она его печь, во рту просто тает.

Дьячок, глубоко увязший в мякоти дивана, попытался встать. Настоятель, заметив его порыв, махнул на него со словами:

— Да сиди ты, старый, устал ведь. Что уж я, с чайником не управлюсь без тебя?

— Да как-то не по чину вроде вам с чайниками возиться, — вставил дьяк.

Открывая не замеченную мной до этого дверь в стене рядом с диваном, настоятель беззлобно буркнул:

— Вот ведь человек… нет чтоб промолчать, тем паче поблагодарить, так он еще подшучивает.

А дьячок, беззвучно хихикнув, подмигнул мне из своего диванного угла. Мне, совершенно постороннему человеку, было ясно, что между этими пожилым и очень пожилым человеком отношения не укладываются в схему «начальник — подчиненный» — скорее многолетняя дружба со взаимным уважением.

Когда заварка и кипяток уже были разлиты по стаканам, решился спросить хозяина кабинета:

— Можно мне посмотреть на награды Николая, если они у вас?

— Почему же нельзя, конечно, можно.

Настоятель запустил руку в карман, извлек связку ключей, выбрал один и направился в угол кабинета. Сдвинул оконные шторы, сбившиеся в этот угол, и я увидел массивный старинный сейф с металлическим «рулем» на дверце. Вставил ключ в скважину, повернул несколько раз, крутанул «руль» и с тихим скрипом открыл сейф. Слегка пригнувшись, достал с полки коробку, вернулся к дивану, протягивая ее мне. Тонкая, полированная и широкая, она была очень похожа на коробки, в которых продают очень дорогие сигары. Щелкнув маленькой защелкой, я открыл ее.

Коробка обита изнутри бархатом французского «триколора». На внутренней стороне крышки тускло мерцал серебром литой знак Иностранного легиона с гравированным по металлу девизом данного французского воинского соединения. В углублениях нижней части, в бархате, лежали в первом ряду два ордена Красной звезды и медаль «За отвагу». В следующем ряду — французские награды. К своему стыду, я тогда не знал, что они собой представляют, как называются и за что их вручают. Но то, что это не просто какие-то жетоны, было понятно даже мне. Взял в руки обе звезды, повернул тыльной стороной, вглядываясь в гравированные номера. Орден из правой ладони легонько подбросил со словами:

— Это его последняя звездочка, получена за вывод войск из Афганистана. Он с ребятами тогда прикрывал отход.