Про Life

Сергей подобрал планшет для рисования и сел напротив Леры. Спросил миролюбиво:

— Ну и что это сейчас было?

— Твоя подруга-потаскуха, вот что, - сверкнула глазами девушка.

— Вот тебе самой приятно говорить эти гадости? – не отрывая карандаша от бумаги, спросил брат.

— Очень, - ответила Лера со злым удовольствием. – Как представляю, что она могла вам про меня наплести, так хочется говорить и говорить гадости.

— Ты что, её знаешь?

— Кто её только не знает! Что смотришь? Твою Альбину отсюда уволили за то, что она с клиентами спала.

— Да не буду я выслушивать эту грязь. Даже если это и так, то меня это не касается.

— Ну уж нет, Серёжа, тебя это касается в первую очередь. Думаешь, она не в курсе, какие тут зарплаты? Или что вы сироты, и государство даст вам квартиру? Она увидела, что ты – молодой дурачок, решила, что будешь за неё держаться…

Жестикулируя, Лера пролила пиво на окутавшую её ткань. Карандаш замер на бумаге.

— С тобой вообще нельзя по-человечески, да? Ты принимаешь это за слабость и пытаешься на шею сесть. Но моя шея не выдержит – сломается. А я не хочу тебе доставлять такую радость.

— Ты закончил?

— Вообще-то нет, но ты же всё равно на месте не стоишь и мешаешь работать, - отложил планшет Серёжа. – Ты что пришла-то?

— Да так. Прогуляться не хотите?

Они свернули с проспекта, оставив позади набережную реки. Шли переулками, всё глубже забираясь во внутренности города. Под ноги падали ржавые листья, и Лера давила их с треском.

Серый и дрянной город, думал Герман, ничего романтического. Гранитный, как надгробие. Что только все в нём находят? Или дело в том, что Герман не смотрел на него, а подсматривал – через затемнённые стёкла в такси или из этих подворотен, где идёшь, стиснутый между домами, с ощущением, что кто-то следует за тобой по крышам?

Они набрели на пустырь, отороченный колючей проволокой. Герман держал проволоку, пока Лера через неё перелезала.

Это была почти что свалка. Приходилось идти, разгребая ногами мусор. Леру это не смущало. Она фотографировала всё – проволоку, промышленные развалины на горизонте, себя на фоне развалин.

Внутри они выглядели намного лучше, чем снаружи. Лера провела близнецов наверх, где сохранилась даже кое-какая отделка, только штукатурка пожелтела от времени и запорошила пол.

— Тут когда-то была фабрика, - рассказывала Лера. – Потом её начали переделывать под лофт, но финансирование быстро закончилось. Теперь здесь ничего нет. Классно, правда?

— Что ж тут классного, - сказал Герман, просто чтобы не молчать.

— Не знаю. Сопричастность чему-то… что было и что могло быть. Мне бы хотелось так же остаться в чьей-нибудь памяти после того, как я умру. Чтобы когда этого человека не стало, единственное доказательство того, что я вообще была, ушло вместе с ним.

— Что ты такое говоришь? С чего ты взяла, что умрёшь?

— Все умрут, Герман.

— Ты же молодая. Ты ещё не скоро умрёшь.

Лера повернулась к Герману и смотрела так долго, что он смутился.

— Помнишь, ты меня спрашивал, кто такие выворотни? – наконец, спросила она.

— Да, - отозвался Герман. – Ты сказала, что это цифровые мошенники.

— Это не я сказала. Это серые так говорят. И цивилы – потому что им не нравится, когда их грязные маленькие тайны выходят наружу.

Она медленно расстегнула молнию куртки близнецов и потянула за рукава. Куртка упала на пол. Лера положила прохладную руку Герману на лоб, смахнула капюшон.

— От выворотней избавились бы совсем, технически это осуществимо. Но есть проблема. Они все эйфотворящие. Кто-то ведь должен наполнять Эйфориум контентом.

Лера стянула толстовку с плеч, высвободила одну руку близнецов, потом другую. Герман не шевелился, загипнотизированный монотонностью Лериной речи.

— Платить за то, чтобы что-нибудь почувствовать – это ведь так унизительно. Но почему тогда цивилы считают себя хозяинами Эйфориума? Разве это не правильно – ставить их на место? А ещё на этом можно хорошо заработать. Я знаю, как. Я могу тебе показать, если ты со мной.

Лера вывернула толстовку наизнанку, прижалась щекой к флисовой подкладке и ненадолго закрыла глаза. А потом Лера надела толстовку прямо поверх куртки, швами наружу, и коснулась швов так, будто это были шрамы.

— Ты со мной? – повторила девушка.

— Подожди-ка, - вмешался Сергей. – Ты что ему такое предлагаешь?

— А ты чего вообще лезешь? Я не с тобой разговаривала! Помолчи! – закричала Лера.

Сергей тоже повысил голос:

— Интересно получается! А если ты начнёшь подбивать Германа прыгнуть с крыши, мне тоже помолчать?!

— Лера, но так ведь, наверное, правда нельзя, - промямлил Герман.

Глаза девушки вспыхнули. Герману показалось, что он видит в них отражения огней на другой стороне бухты.

— Кто тебе запретит? Ты ведь неуловим, Герман. При подключении нейроинтерфейс распознает вас, как одного человека, а после обработки выделяет две сущности. Поэтому твой фактический идентификатор не совпадает с тем, который регистрирует система при входе. Серые никогда не определят, с какой точки доступа ты подключился.

— Как тогда они могут меня заблокировать? – удивился он. – Ты же говорила…

— Я говорила неправду. Они не могут. Я впервые вижу такой уникальный случай идентификационного химеризма. Вот для чего вы позарез понадобились Грёзу. Как он только догадался…

— Откуда ты знаешь Грёза? – перебил Герман.

Очарование момента как рукой сняло. Вспомнилось, что на улице поздняя осень, а близнецы стоят без куртки и толстовки. И им было холодно.

— Я не знаю никакого Грёза, - смешалась Лера. – Я пробила номер счёта, который ты мне дал. Я всегда так делаю. Узнала это имя, и догадалась, что он был вашим опекуном. А всё остальное – я просто предположила. Просто… просто так.

— Я вспомнил, где мы встречались, - сказал брат. – В «Кунсткамере Грёз». Ещё до наводнения.

Лера взглянула на него, разомкнув губы, на которых высыхали слова, которых она так и не произнесла. Её глаза стали пустыми-пустыми… и за ними пошёл снег.

— Но мы не встречались раньше, Серёжа…

— На тебе была дорогая белая рубашка, - голос брата ожесточился, - и шарф цвета пожара.

Память Германа занялась от этого шарфа. Теперь он тоже вспомнил единственную посетительницу бара: шпильки, янтарь, очерченные тёмной помадой губы. «Кто это девушка? – Сумасшедшая».

Но Герман промолчал, потому что посмотрел на Леру и испугался. Она так дрожала. Лучше бы Сергей её обозвал. Лучше бы он её ударил.

Отшатнувшись от близнецов, Лера выпуталась из рукавов толстовки, швырнула её на пол и сбежала.

— Ты понимаешь, что это значит? – сказал Герман тихо.

— Понимаю, конечно, - задумчиво отозвался брат, собирая одежду с пола заброшенного здания. – Врёт она всё, что не знает Андрея. Эй, ну ты чего?

Германа всего трясло.

— Я тебе про Андрея и говорю. Это что, получается… ты был прав? Он нас взял к себе не просто так, а потому что догадался… догадался про идентификационный химеризм. Ты что, ничего не слышал?!

— А что я слышал, кроме Лериных домыслов?

— Какие домыслы?! Я тебя не узнаю! Да таких совпадений не бывает!

Герман вспомнил про Кукольный театр, и к горлу подкатила тошнота. Сергей, видимо, подумал о том же, потому что сказал, изменив тон:

— Знаешь, если тебе жалко денег…

— Плевал я на сраные деньги! Пусть подавится! – закричал Герман в голос.

Память услужливо подсовывала картинки: Грёз забирает близнецов из детского дома, Грёз вытаскивает их из воды, Грёз приезжает за ними в Кукольный театр…

Герман бросился бежать. Пересёк пустырь, увязая в мусоре, споткнулся об колючую проволоку, разорвал джинсы, поранился, упал. Дыхание рвало грудь, его не хватало на двоих. Герман дёрнулся, вскрикнул от боли и заплакал.

Сквозь слёзы он слышал, как брат деловито разговаривает с Елисеевым по телефону: