Про Life

— А если бы на их месте была ты? Разве ты хотела бы, чтобы тебя убили?

— Чего я точно не хотела бы, так это быть одной из этих… голов. Это же значит никогда не завести семьи, да и вообще – не жить нормальной жизнью.

— Что им помешает жить нормальной жизнью? А что касается семьи, я вот знаю много примеров…

— Что ты опять начинаешь со своими примерами? Какая семья, о чём ты говоришь! Что может родиться от мутанта? Только такой же мутант.

— Это не мутанты, а неразделившиеся в утробе близнецы. Это же не наследуется.

— Помнишь, я рассказывала про знакомую моей знакомой? Ну, она ещё, когда беременная была, летала в отпуск в Эмираты? Так вот, она там испугалась верблюда. И ребёночек у неё родился горбатый. А ты говоришь… Да ни одна нормальная женщина не будет так рисковать!

— А если бы это были твои дети, ты бы тоже…

— Ты моих детей не трогай, поняла? Я тебе так скажу: если бы его матери не сделали кесарево сечение, то это существо бы умерло, и женщина тоже. Естественный отбор, ясно? Природа сама не допускает, чтобы человечество выродилось из-за таких вот уродцев. Это не человек, а генетический сбой. И я – за ликвидацию этих сбоев, даже если это отродилось от меня.

Тут вступает третья:

— Послушайте, но зачем убивать обоих, если лучше было бы ампутировать одну из голов?

И возникает вопрос, кого из нас казнить, а кого оставить, и кто вправе решать, и спор начинается заново, звучат те же самые аргументы.

О, эти голоса, я буду слышать их до конца времён – даже если я закрою уши ладонями, они продолжат звучать внутри меня.

Часть 1: ДОМ ГРЁЗ

Однажды вечером, уложив группу, воспитательница пошла в карантин, чтобы потрепаться с подругой и покурить на пожарной лестнице. Ей пришлось взять с собой нас с братом – мы засыпали неодновременно, будили друг друга во сне, и от нашего плача просыпалась вся группа.

В карантине нас выставили к другим детям. Это были старшие ребята. Но они были новенькие, боялись нас больше, чем мы их, и изо всех сил пытались это скрыть. Так что нас приняли в компанию.

Тогда я впервые услышал о Человеке-в-чёрном.

По крыше перекатывался гром, на кафельный пол оплывала свеча (карантинно-приёмная спальня была облицована кафелем на манер какой-то преувеличенной душевой). Насморочный голос рассказывал, что однажды в каждом детском доме появляется мужчина, имя которого все забывают, как только услышат. С ног до головы одетый в чёрное, он ищет тех, кто не нужен ни одной приёмной семье. Отыскав, он уводит их с собой…

— Чтобы продать на органы, - вставил мальчик, который сидел рядом со мной, и я до сих пор помню, как меня поразила прозвучавшая в его голосе практическая сметка. Молния располосовала небо за окном.

…и больше их никто не видит.

Блуждающий сюжет детдомовского фольклора. Обратная сторона усыновления. Неизвестное всегда страшит. Это была история, которой полагалось бояться.

В четыре года я боялся собак, машин, воспитательниц за больно ранившее железо в голосе и взгляде, лестниц – за то, что у нас с братом не получалось ни подняться, ни спуститься, не упав. Твёрдо ходить мы начали довольно поздно. Уже после того, как научились говорить. Договариваться.

Человек-в-чёрном не входил в мой список, кого бояться. Я видел его в старом многосерийном кино о людях, дерущихся палками, похожими на лампы дневного света. В конце он умирал со словами, которые снились каждому детдомовскому мальчику: «Я твой отец».

Легенда обрастала мрачными подробностями. Моему герою приписывали уродства, дурной запах и большой мешок за плечами (а в мешке нож и отрезанные детские головы).

Но когда я слышал эту историю, ни про какие мешки речи не шло, это во-первых. Во-вторых, в сказках персонажи зачастую выглядели не так, как на самом деле: Золушка, Ослиная Шкура, Карлик Нос. В-третьих… И в-главных. Кому, как не мне лучше всего знать, что внешность бывает обманчива?

Обеспокоенный тем, что кто-то ещё может дойти до истинной сути Чёрного человека, я никого не переубеждал. Только поинтересовался у Серёги (так звали брата – надеюсь, он простил меня за то, что выбранное матерью имя досталось не ему), что он об этом думает.

— Брехня это всё, - заявил брат с той же категоричностью, с которой ранее отрёкся от веры в Деда Мороза и в Бога.

Я надулся, но ничего не ответил. Я верил, мой день ещё наступит. Как в настоящей сказке, я не испугаюсь уродливого лица Человека-в-чёрном. Я с улыбкой выйду навстречу и раскрою ему объятия. Тогда он увидит, какой я хороший мальчик, и увезёт нас с братом отсюда. И признается, что он – наш отец. Пусть тогда Серёже станет стыдно!

Я полюбил подоконники. Часами смотрел бы в окно, где в каждом размытом дождём силуэте мне мерещился желанный гость. Но, к сожалению, нас быстро обнаруживали и ставили в угол. Опасались, что мы выдавим стекло и вывалимся во двор – никто бы не расстроился, просто воспитателя могли за это уволить.

Так продолжалось до тех пор, пока однажды нянечка не заявила в сердцах:

— Да что же это такое! Опять к окну прилипли. Вот будет Человек-в-чёрном идти мимо, увидит вас, да и заберёт!

Она рассчитывала, что я поверю. Так и вышло. Всё, что говорили взрослые, сбывалось. Выходит, мой Человек действительно существовал?! С трудом сдерживая волнение, я воскликнул:

— Правда?

Нянечка растерялась. Ребятишки подходили ближе, заинтригованные. Им явно не терпелось взглянуть, как нас с братом унесут в мешке. А ведь среди них были те, кого я считал приятелями…

Брат прошипел: «Ус-спокойс-са сейчас-зэ!». От его змеиного шёпота ухо у меня стало горячим и слюнявым. Но меня было уже не остановить.

— Ну когда он уже придёт? – заныл я, слезая с подоконника. – Когда заберёт нас? Сколько можно ждать?!

И вдруг я почувствовал внутри, там, где сходятся сосуды диафрагмы, тёплую тяжесть. Это брат, запаниковав, шлёпнул ладонью по подоконнику в попытке удержаться и потерял равновесие. Посланные телу противоречивые команды потерпели крах; по нервным цепям пробежали искры; организм забуксовал. Я упал. Мы разбили локоть в кровь. Я рассёк бровь об подоконник и разревелся.

Вдобавок на нас обрушился карниз.

Психологу наябедничали, будто я склонен то ли к суициду, то ли к побегу, и к всеобщему облегчению, нам запретили выезды. Мы не были ни в кино, ни в батутном центре, ни на велодроме. Нигде, где меня мог заметить тот, кого я так ждал.

Шло время. Детский дом посещали разные люди. Некоторые из них были одеты в чёрное. Никто не искал меня. За последующие десять лет я смирился с тем, что никому не нужен даже на органы.

***

Мужчина появился в городе семнадцатым для близнецов летом. Он приехал на машине с вызывающей аэрографией, при виде которой бабушки крестились, а мамочки с колясками переходили на другую сторону улицы.

Из машины довольно громко, как это принято, например, на черноморском побережье, играла музыка. А лица водителя никто не рассмотрел, потому что окна были затонированы дочерна.

На мужчине была рубашка, сшитая швами наружу, если вам это о чём-нибудь говорит. И такие тёмные очки, что решительно непонятно, как он в них что-то видел. На пассажирском сидении лежала дорожная сумка, а в сумке – блокнот с вырезанными из жёлтых журналов статьями, озаглавленными вроде «Отравленные плоды фукусимской катастрофы».

Это был маленький город, и визит не остался незамеченным. Машину провожали косыми взглядами. Прохожие спрашивали друг друга, что это за регион на автомобильных номерах.

Из начищенных до блеска зеркал рвались солнечные зайчики. Они ослепили зевак, а невесть откуда налетел ветер и замёл следы шин на гравийной дороге на выезде из города, и всё. Будто ничего и не было.