Страница 37 из 130
Внук подробно, день за днем поведал старцу о ненароком затянувшемся гостевании.
— Молодец, сынок. Рад, что ты употребил время для доброделания, — похвалил Никодим, — без доброты и любви человек не может зваться человеком.
Корней пробыл в пустыни всего один день, но и этого времени хватило, чтобы заметить, как сильно сдал дед за год. Говорить стал совсем мало. Скажет слово и молчит, улыбаясь, как будто продолжает с кем-то беседовать. И выражение глаз переменилось. Стало просветленно-детским. А в глубине их залучилось нечто особенное, возвышенное, молодым недоступное.
Обратно в скит Корней уехал на Снежке, наконец явившемся на призывный свист. А Лютый так и не объявился…
ВТОРОЕ СТРАНСТВИЕ
Жизнь в общине текла своим чередом. Впадина, как огромная неиссякаемая чаша щедро кормила скитников и зимой и летом. Не было такого года, чтобы староверы бедствовали от голода. Ежели скудели оленьи стада, гусиные стаи, то в избытке плодились глухари, тетерева, либо зайцы. Коли не родились кедровые орехи, то болотины усыпала брусника с клюквой.
В будничных хлопотах прошло еще два года. Тяга к странствиям по-прежнему терзала его сердце и будоражила воображение, не давала покоя. Он жил мечтой вновь отправиться в неведанные края: пределы Впадины давно были малы для его вольной, неугомонной души.
В скиту тем временем назрела и требовала срочного разрешения новая проблема. В первые годы жизни в Кедровой пади скитские бабоньки почему-то рожали большей частью пацанов, и теперь для подросших ребят не хватало невест. Посему на общем сходе порешили во что бы то ни стало найти поселения одноверцев и сосватать невест оттуда. О том, что такие селения есть где-то на юго-западе, старолюбцы были наслышаны от инородцев.
Начали было обговаривать, кому поручить столь ответственное дело, но поскольку лишь Корней знал эвенкийский язык, что для успеха замысла могло сыграть решающую роль, чаша весов сразу склонилась в его сторону.
— Пора бы и тебе, Корнюша, — напутствовал отец, — хозяюшкой обзавестись. Вона и борода у тебя скоро с моей тягаться зачнет…
Рассвет чуть забрезжил, а Корней, сопровождаемый веселым пересвистом рябчиков и поклонами малиновых метелок кипрея, уже переходил речку по окатышам, с хрустом расползавшимися под его ногами.
Идет парень, а в груди непривычное волнение поднимается: перед его мысленным взором стояло зардевшееся, как маков цвет, лицо Даренки. Она только что нагнала его и смущенно сунула в руку вышитый рукодельный платочек. Не проронив ни слова, глянула ему в очи так, что обожгла сердце, и тут же убежала, демонстрируя дивную стать, обратно в скит.
«Господи, неужто это та самая худющая, нескладная девчонка, которая, стоя у скитских ворот, дрожа от холода, пялила на меня серые, огромные, немного навыкате глаза, когда я возвращался от Горбуна. До чего стройна и пригожа стала! И когда это она успела так расцвести! Живет по соседству, а я не примечал?!» — не переставал изумляться парень.
У подножия Южного хребта, более приземистого по сравнению с Северным, путник притянул поплотней к спине котомку, поглубже заткнул за пояс топор и начал подъем по ущелью, покрытому торчащими в беспорядке скальными обломками.
С противоположной стороны хребта, навстречу ему, спешило отдохнувшее за ночь солнце. Ущелье, воздвигая на пути скитника поваленные стволы и груды серых глыб, как будто умышленно оттягивало время их свидания. Наконец, Корней и солнце увидели друг друга и их лица засияли от радости долгожданной встречи.
Выскобленный ветрами и иссеченный тропами снежных баранов водораздел покрывала мелкая щебенка. В отличие от округлых речных окатышей она была угловатой, с шершавой поверхностью, местами покрытой узорчатыми разводьями лишайника. Представшие взору южные склоны хребта рассекали глубокие, словно следы от ударов гигантского меча, прорези ущелий. По ним мчались белопенные ручьи.
Не успел Корней оглядеться и решить, по какой расщелине легче и удобней будет сойти на нижнее плато, как с востока черным вороньем надвинулось скопище брюхатых туч, стремительно поглощавших все вокруг. Выбора не было: пришлось спускаться по ближнему разлому.
Мрачные тучи, проседая от скопившейся влаги все ниже и ниже, пропитывали воздух сумрачностью и растущей напряженностью. Дно ущелья покрывали острые шаткие камни, и Корней, прыгая по ним, рисковал в любой момент сломать не только ноги, но и шею. Тем временем провисшее брюхо одной из туч настигло его. Путник определил это по сырому, плотному туману, появившемуся перед лицом. Корней пригнулся и почти побежал по еще различимым камням вниз, рассчитывая вырваться из мути и найти укрытие от неминуемой грозы. Но туча не отставала. Продвигаться приходилось уже почти на ощупь, ориентируясь на шум ручья. Корней понимал, что дальше идти не только бессмысленно, но и смертельно опасно. Тут весьма кстати проступила из тумана глубокая ниша. Он забрался в нее, чтобы переждать грозу и нашествие туч, поглотивших все вокруг.
Собрав нанесенный весенним паводком древесный хлам, Корней достал из котомки прядь сухого мха. Ударом кресала о кремень высек искры и запалил костерок. Робкие язычки, разгораясь, побежали, затрещали по сухим веткам и через минуту слились в трепещущее рыжее солнышко. Корней осмотрелся. Ниша была довольно просторной. Дно имело заметный уклон в сторону ручья. Поблагодарив Господа за предоставленное убежище, скитник, обращаясь к неутомимо ворочающемуся в хворосте другу-огню пробормотал:
— Извини, брат, что-то притомился я, — и свернувшись калачиком, тут же уснул.
Но то, что вскоре началось, подняло бы на ноги даже мертвого. Дело в том, что скитника угораздило расположиться прямо в самом центре вызревшей к тому времени грозы.
Первые же раскаты грома, усиленные многократным эхом, были настолько мощными, что оглушили Корнея. Вскочив на дрожавший под ногами гранитный монолит он ошалело завертел головой.
— Господи, сохрани и помилуй, — перепуганно зашептал он, защищаясь крестным знамением.
Непроницаемая тьма то и дело озарялась мутно-белыми всполохами сатанинского сияния. Они следовали один за другим: то ослепительно яркие, то чуть видимые. Канонада не утихала ни на секунду. Ущелье накрыли потоки воды. Застучали, срывавшиеся от раскатов грома и ударов молний, камни.
Внезапно черноту расколол слепящий ствол. Корнея подбросило. Кромка ниши, куда пришелся удар молнии, на глазах покраснела и застывающей лавой сползла вниз. Все это сопровождалось столь резким и сильным треском, что парень на какое-то время вообще перестал слышать.
Вакханалия света, грома и воды длилась, казалось, бесконечно. Наконец, утробно порыкивая, гроза пошла на убыль, но ливень не ослабевал. Раскаты грома теперь заглушал клокочущий рев ручья, превратившегося в неукротимый поток. Корнея стали обдавать брызги подступавшей воды. Он невольно поежился: не ровен час, смоет и так измолотит о камни, что даже воронам ничего не останется. Нет! — пока не поздно, надо выбираться из этой ловушки!
Надев котомку, Корней осторожно сделал шаг, другой и остановился. Невидимый поток зарыл выход. Скитник, не отрывая ступней от покатого дна и одновременно упираясь рукой в потолок ниши, двинулся дальше. Пока вода была до колена, он уверенно противостоял ее натиску, но бесконечная стенка принуждала скитника заходить все глубже и глубже. Еще чуть-чуть — и поток воды вместе с несущимися камнями собьет его с ног. Но Господь, наконец, смилостивился: боковина ниши, плавно загибаясь, открыла человеку проход на склон ущелья.
Ощупывая в кромешной тьме каменные выступы, скитнику удалось подняться на несколько саженей. Выше не стал — опасался сорваться в темноте с почти отвесной стены. Здесь, на крохотной площадке, Корней простоял, вслушиваясь в надсадный рев ручья, до утра. Стоял и без устали повторял слова молитвы:
— Отче наш Всемогущий! Молю тебя о милости Твоей! Ты, Господи, столько раз посылавший спасение рабу Твоему, обрати взор Свой на раба Твоего. Не о себе молю, а лишь о братьях и сестрах, пославших меня в дальнюю дорогу с единственной надеждой найти других сестер и братьев, столь же крепких в нашей вере. Молю Тебя о милости: помоги пройти этот трудный путь, не дай погибнуть рабу Твоему, приведи к тем, кого ищу. Укрепи мой дух! Помоги мне, Господи, исполнить волю братьев моих! Вера моя крепка и нерушима! Аминь!