Страница 279 из 341
Открылся прямой участок дороги. Далеко впереди видны растворяющиеся в пыли силуэты всадников. Похоже, их не больше трех. На вылазки больше трех-пяти они и не ходят: попробуй-ка проникнуть в тыл десятком конных, да так, чтобы не заметил никто, не всполошился. Не в бой ведь идут.
От бешеной скачки мой конь начал хрипеть. «Потерпи еще немного! — умолял я коня. — Вот нагоним супостатов — дам отдохнуть вволю!» Куда же они скачут? Или недалеко их основной отряд стоит? Тогда я пропал. Но и бросать преследование никак не возможно — сын у них. С добычей крымчаки церемониться не будут — оглушили или арканом с лошади сорвали, а дальше — кляп в рог, руки связать, перекинуть на спину лошади — минутное дело.
Впереди должны быть дозорные из вологодского ополчения. Я их видел, когда к главному воеводе ехал. До них версты три-четыре.
Меж тем расстояние до крымчаков медленно сокращалось. Оно и не удивительно, их лошаденки помельче моей.
Татары заметили погоню.
От них отделился всадник и повернул мне навстречу. Думают задержать, а сами тем временем свернут куда-нибудь, ищи тогда ветра в поле!
Не выйдет! Я вытащил из-за пояса второй пистолет, взвел курок. Татарин уже близко, наклонился к шее коня, руку с саблей вниз опустил. Не визжит по татарскому обыкновению, пытаясь запугать противника еще до боя.
Мы стремительно сближались. Осталось пятнадцать метров, десять… Татарин привстал на стременах, готовясь нанести удар.
Я вскинул пистолет и выстрелил с пяти метров ему прямо в лицо. Даже оборачиваться не стал во след пронесшейся мимо лошади со всадником. После заряда картечи в лицо — почти в упор — не выживает никто.
Я хлестанул коня плеткой, хотя он и так старался — несся, едва касаясь копытами земли.
Все ближе и ближе татары. Увидели, на небольшой развилке дороги неожиданно разделились. Я свернул за тем, у кого поперек седла виднелась ноша. Татарин выскочил к реке, остановился, сбросил тело сына на землю и соскочил с коня сам. Когда я подскакал, он держал нож у груди Василия.
— Уйди, урус, и я его не убью.
— Если я уйду, ты его к татарам увезешь, а это — мой ратник.
— Одним ратником больше, одним меньше, какая тебе забота?
Вот собака, по-русски чисто говорит, без акцента. Хотя на внешность — типичный крымчак. Узковатые глаза, желтоватое, продубленное солнцем лицо, вислые усы.
Я шагнул к нему, держа в руке саблю.
— Убьешь ратника — самого порублю на куски, саблю вытащить не успеешь. Что твой нож против моей сабли?
— Уйди! — завизжал татарин.
Я медленно подходил, двигаясь по сантиметру. Татарин неожиданно схватил Василия поперек тела, заорал:
— Сдохни, неверный!
И швырнул Василия в реку.
Кровь вскипела у меня в жилах. Сука! Он же связанный и с кляпом во рту! Захлебнется!
Я кинулся к татарину и в ярости отрубил ему руку с ножом и обратным ходом сабли распорол бок так, что вывалились кишки. Отбросил саблю и, как был, в сапогах и кольчуге, бросился в воду.
Василия уже не было видно. Метрах в пяти над водой показалась вздувшаяся пола кафтана.
Отталкиваясь ногами от дна, благо было мелко — по пояс, я в несколько прыжков добрался до сына, ухватил его за одежду и выбросил на берег. Оскальзываясь на траве, выбрался сам.
Первым делом вырвал кляп изо рта, разрезал руты на руках, перевернул его на живот, присел на одно колено и, приподняв, животом уложил парня на бедро. Изо рта его хлынула вода.
Я положил Василия на спину, зажал нос, припал к губам и вдохнул в него воздух, потом еще, и еще… Щеки у парня порозовели, он закашлялся и открыл помутневшие глаза.
— Отец, где татары?
— Ушел один, — зло бросил я.
— Меня же арканом с лошади стащили! — виноватым голосом сказал Василий. Он крутил головой, ощупывая на шее следы от веревки.
— Эка, с кем не бывает! На меня тоже аркан накинули.
— Как же ты освободился?
— Саблей успел перерезать.
— А я и дотянуться до нее не успел.
— Ну, давай — вставай, и в следующий раз быстрее будь, я могу рядом не оказаться.
Я не собирался его ругать — был рад, что удалось освободить сына из цепких татарских лап.
— А конь твой где?
— На нем другой татарин ехал.
Я сплюнул с досады. Сабли и пояса на сыне тоже не было — успели снять.
Ладно, черт с ней, с саблей, хотя и жалко — не из простых была, выбирал лучшее.
Я усадил сына на своего коня, сам попытался поймать коня татарского. Но не тут-то было! При моем приближении он отбегал в сторону — я был для него чужаком. Ну, ничего не по- делаешь, фактически у нас остался один конь на двоих.
Ладно, добраться бы до лагеря вологодского ополчения, там Плещеев даст лошадь. Хуже, если снова встретятся татары по дороге: оба пистолета разряжены, запасной порох в мешочке на поясе вымок после купания в реке, сабля и та — одна на двоих.
Мы прошли около версты, когда из кустов нас окликнули:
— Стой!
Я схватился за саблю.
Но из кустов раздалось:
— Сабельку-то опусти, боярин. Мы тебя сразу признали, как ты только появился. Свои мы, дозор вологодский. Ты пошто пеший?
— Татары напали, лошадь у новика моего увели.
— Это где же? — удивились в кустах.
На дорогу выехали трое конных.
— Верстах в трех отсюда. А что, выстрелы были не слышны?
— Думали — показалось.
— Лазутчики татарские рыщут, не иначе кого в плен взять хотят, о силах наших вызнать.
— Надо Плещееву доложить.
— И побыстрее, не ровен час — захватят еще кого. Надо бы лес прочесать.
— Это уж как воевода решит.
До лагеря было недалеко, и вскоре я уже сам рассказывал Плещееву о нападении. Тот аж зубами заскрипел.
— Наглецы, под носом у нас промышляют. Сейчас же одну сотню подниму, пусть все в округе прочешут. Лошадь тебе дам, при случае — вернешь.
Мы поскакали в свой лагерь.
Когда Федька принимал у Василия лошадь, то удивился:
— Василий, ты же уезжал на Ветерке? Лошадь-то, никак, чужая?
— Чужая, Федор, — ответил я за сына. — Василия без малого крымчаки в полон не взяли. Найди ему оружие получше — саблю, нож да пояс справный.
— Сделаю, боярин. Эка, не повезло парню.
— Это еще как сказать — не в плену ведь и живой. А сабля и лошадь — дело наживное.
Я собрал бояр и в двух словах рассказал о лазутчиках татарских.
— Кто хочет со мной на вылазку? Дело добровольное, никого не понуждаю. Думаю, где-то рядом силы татарские собираются. Лазутчики не иначе как «языка» взять хотели. Далеко от основного отряда они не уходят. Вот и надо прощупать — где тот отряд, велик ли?
Вызвались все. Меня охватила гордость за своих конных. «Молодцы!» Однако и оголять лагерь не гоже. Вдруг — нападение?
Я оставил за себя боярина Денисия, как товарища воеводы и как наиболее опытного ратника. Со мной пошли две сотни конных, и в их числе — моя десятка вологодская. Вновь принятых холопов я не брал — выучки нет, полягут почем зря.
Василий уже надел новый пояс с ножом и саблей. Я непременно хотел взять и его с собой: пусть поучаствует в разведке, а выдастся — и в бою, в силу свою поверит — срубит хоть одного татарина. Оставь его сейчас в лагере — сломается парень, бояться будет.
Я перезарядил пистолеты, взял свежего пороха. Напомнил десятку проверить и взять с собой мушкеты.
Мушкет при столкновении с противником — средство сильное. Залп — и куча раненых и убитых, да и моральное, психологическое давление огненного боя на врага мощное. У татар огнестрельного оружия не было — луки со стрелами да сабли. Боялись ли они его применять или, может быть, больше полагались на привычное оружие, которым воевали еще их отцы и деды? К тому же тяжеловаты мушкеты, в бою хороши только коли картечью заряжены: точность боя пулей невелика — стволы-то не нарезные. И еще один недостаток — осечек многовато. На десяток выстрелов — две-три осечки. Хорошо, если противник далеко, успеешь курок взвести да свежего пороха на полку у замка подсыпать. А в ближнем бою — так там одна надежда на саблю и остается, да на удачу еще, коли благоволит она тебе. Потому всадники других десятков, кроме сабель, при луках были, а когда внапуск на строй врага шли — копья применяли.