Страница 218 из 341
Позиции защитников города заволокло сизым дымом. Ядра били в стены, высекая каменную крошку и оставляя углубления. Несколько ядер угодили в дубовые, обитые железом ворота. Полетели щепки. Ратники восторженно заорали.
— Вы чего, как на представлении у скоморохов? Службу забыли? Сапоги обуйте, оденьтесь. Дежурные, где костёр?
После завтрака я решил укрепить свои позиции. Левым краем мой участок обороны упирался в грунтовку. Вот её я и решил перегородить брёвнами. Повалили несколько деревьев с небольшими промежутками между ними. Пеший ещё проберётся, а конный — ни в жизнь, кони ноги переломают.
Срубили дерево, сделали вроде небольшого бревенчатого щита, поставили напротив завала.
— Так, теперь роем окопы.
— Боярин, засмеют ведь.
— Исполняйте!
Холопы, бурча под нос, стали рыть мелкие окопы. Проходящие мимо ратники других бояр поглядывали на моих землекопов с интересом, потом стали насмехаться.
Ко мне подошёл Никита.
— Дал бы своим отдохнуть — неизвестно, когда в бой.
— Вот они к бою и готовятся.
— Это как же? Я пока только могилы вижу. Не рановато готовишь?
— Не могилы то — укрытие от мушкетного огня.
Никита обошёл окопы, посмеялся и ушёл.
Два дня грохотали пушки русские, круша стены Смоленска. На третий на штурм крепости пошли войска. Мы издали наблюдали, как ожили пушки крепости, сверкали огоньки мушкетных выстрелов. Потери были велики, и наши отступили, унося раненых.
Все мои ратники смотрели на бой со стороны и скрипели зубами в бессильной ярости.
Ужинали без аппетита, улеглись спать. И не успели мы толком уснуть, как раздался выстрел, и отчаянный вопль часового:
— Литвины!
Мигом все выбрались из шалашей — кое-кто в них и не забирался, спал, ввиду тёплой погоды, на природе, бросив под себя конский потник.
— Михайловцы, в окопы! — заорал я. Пока ничего не было понятно. Полная луна скупо освещала лес, дорогу, мелькавшие тени. Кто они? «Русские должны быть слева и справа от меня, — рассудил я, — впереди может быть только враг».
— Залпом — пли! — скомандовал я.
Громыхнул нестройный залп. Со стороны завала послышались крики раненых. Дружинники, торопясь, перезаряжали мушкеты. Не зря я их муштровал: выстрелил — сразу перезаряди, если время позволяет. Тени за завалом исчезли, но до утра мы так и просидели в окопах, вглядываясь в темень.
Утром я пошёл посмотреть — что там случилось? Рядом с завалом была видна кровь, на земле — следы волочения. Не иначе — своих раненых или убитых вытаскивали подальше от завала. Не ожидали наткнуться на неприятный сюрприз. А если бы ночью конница ворвалась бы в лагерь? Порубали бы всех, как капусту.
С этого дня я усилил дозор. Днём воины отсыпались, ночью по двое сидели в окопах.
Утром же обнаружился неприятный сюрприз — у Никиты были убиты ночью ножами двое ратников. Шалаш их стоял от опушки чуть дальше в лес. И когда ратников пошли звать к завтраку, нашли два уже остывших тела. Ночное происшествие мгновенно насторожило: стычек ещё не было, а у Никиты — потери. Благодушие сразу уступило место настороженности. Не иначе — оборону прощупать хотели — нельзя ли здесь просочиться, если осада не плотным кольцом охватывает город. Если в городе полно продовольствия и воды, то, учитывая крепость и толщину стен, Смоленск может продержаться долго.
Видимо, до наших воевод тоже дошла эта мысль, и днём пушки стали стрелять не по стенам, а раскалёнными ядрами — по городу. Занялись пожары, над городом пополз дым.
После одного удачного попадания в верхнюю часть башни здоровенный кусок стены рухнул, увлекая за собой защитников. Над позициями осаждавших город русских взвились восторженные крики.
Обстрел продолжался почти весь день. Государь решил устрашить горожан. Конечно, в городе была вода, но хватало её только для питья людей и скотины, тушить многочисленные пожары было нечем.
Вечером подоспевший отряд литвинов сделал попытку прорвать осаду с западной стороны, но был отброшен.
А у меня случился неприятный инцидент. Пропал Федька-заноза. Наши шалаши стояли по соседству, и когда я поднялся ночью, решив проверить дозорных, его шалаш оказался пуст. Я в тревоге обежал своих ратников — Федьки нигде не было.
— Небось, вино ушёл пить с земляками, — ответил мне Никита, когда я поделился с ним своей тревогой.
— Не таков Федька. По бабам ходок — это верно, но службу знает, в походе без моего ведома никуда не уйдёт.
— Не переживай, — зевнул Никита. — Найдётся ещё, выпорешь потом — и вся недолга. Нашёл из-за кого переживать — из-за холопа. Спи иди лучше.
Но тревога меня не оставляла. Не случилось ли чего? Поднять шум? Не осмеют ли меня потом, если Федька найдётся?
Я решил пошарить по лесу сам — вдруг найду какие следы? Предупредив своих, чтобы сдуру не пальнули по возвращении, я взял мушкет и углубился в лес. Глаза привыкли к темноте, я ступал осторожно, стараясь не наступить на ветку. Зигзагами я шёл от шалаша Федьки в глубь леса.
Удалился я уже достаточно и, ничего подозрительного не найдя, решил было вернуться, как почудился вскрик. Не мнится ли мне? Может, то ночная птица крикнула? Я двинулся в ту сторону, откуда, по моему мнению, донёсся вскрик.
Вскоре послышались голоса. Говорили вполголоса. Нет, значит, не послышалось. И в лесу явно чужие. Чего русским вполголоса говорить? Затаив дыхание, я понемногу продвигался вперёд. Впереди открылась небольшая полянка. Две тёмные тени склонились над лежащим телом. Раздался удар.
— Ну будешь говорить? Пёс смердящий!
Ещё два удара ногой.
Я вскинул мушкет, нажал спуск. В тишине выстрел прозвучал оглушительно. На несколько секунд от вспышки выстрела я ослеп. Зажмурил глаза, открыл, бросил мушкет на землю, выхватил саблю и рванулся вперёд. Сопротивления мне никто не оказывал, все лежали.
— Федька! Это ты здесь?
— Я, боярин, — раздался голос холопа. — Ты как меня нашёл?
— Вставай, говорить потом будем.
— Не могу — руки-ноги связаны.
Я вбросил саблю в ножны, достал нож и разрезал путы. На всякий случай ударил каждого из лежащих ножом в грудь. Федька ещё и ногой пнул.
— Как сюда попал?
— Как-как, по нужде отошёл, да по башке чем-то треснули, очухался здесь.
— Сколько их было?
— Двое.
— Тогда ходу отсюда.
Я подобрал мушкет, и мы побежали в сторону своего лагеря. На опушке я придержал Федьку.
— Погодь, а то свои пальнут.
— Прости, боярин, не подумал.
— Эй, михайловцы! Это я, боярин ваш, не стреляйте, — крикнул я.
— Иди смело, мы уж по голосу узнали. Когда мы подошли, холопы удивились:
— Федька, ты где был? Боярин тебя искал.
— Ага, нашёл — на бабе, — сказал я, чтобы пресечь ненужные разговоры. — Федька, иди умойся.
Когда мы отходили, я услышал:
— Ну, теперь Федьку высекут, хоть он и старшой.
Я улёгся спать — и так полночи пробегал в поисках холопа, будто он князь.
Утром у шалаша раздалось вежливое покашливание. Я выглянул. Рядом с шалашом стоял один из моих холопов, держал в руке миску с кулешом. Наверное, спал я долго, раз кулеш сварить уже успели.
Я выбрался из тесного шалаша, вытащил из чехла ложку, уселся есть. От костра доносились взрывы хохота. Интересно, что они там веселятся?
Доев, я подошёл. На Федьку-занозу было страшно смотреть. Один глаз заплыл, губы разбиты.
— Это что — баба тебе в глаз кулаком засветила?
— Нет, не кулаком — сковородкой чугунной.
Все заржали.
— А по-моему, боярин ему в глаз дал, чтобы, значит, из лагеря не убегал.
Народ веселился, а Федька кривился уголком рта. М-да, хорошо ему досталось. Ладно — хоть не покалечили, не убили.
Заметив меня, все вскочили.
— Отдыхайте, отсыпайтесь, — разрешил я.
Ночное происшествие осталось между мной и Федькой — ни он, ни я словом не обмолвились, только заметил я после того, что Федька в бою всегда рядом держится, в опасные моменты то щитом, то грудью своею от вражеской сабли меня закрыть пытается.