Страница 188 из 341
Немного поодаль стояло большое соломенное чучело зимы, которому предстояло сгореть в средине праздника. А уж самые бойкие и смелые затеяли драку — стенка на стенку, улица на улицу. Строгие судьи тщательно проверяли, не скрывает ли кто в кулаке свинчатку — драка должна быть честной. Бились до первой крови, упавшего не били и не пинали — помогали подняться и отводили в сторону.
Каждый из горожан был волен смотреть или участвовать в том, что ближе сердцу.
Мы посмеялись на представлении кукольников, купили Васятке леденцов, попробовали пряженцев с луком и яйцом, запили горячим сбитнем и взяли ещё парочку пряженцев с вязигой — уж больно соблазнительно пахли. Послушали частушки, поучаствовали в хороводе. Васятка поиграл в лапту, а я с мужиками нашей улицы участвовал в перетягивании каната. Лена засмотрелась на яркие Павловские платки, и я купил ей понравившийся. Для женщины подарок — это не только повод похвастать перед подругами, но и материальное доказательство любви к ней её мужчины.
Радостные, довольные и усталые, мы возвращались домой. Народ расходился по улицам, а за городской стеной пускало струйки дыма сгоревшее чучело зимы.
Вдруг что-то остановило взгляд. Я замедлил шаг, покрутил головой. Вот оно! От меня удалялся ратник, только что прошедший мимо. Я и внимания на него не обратил бы, и только когда он уже разминулся со мной, до меня дошло — у него на поясе висели две сабли. Две! Не иначе — обоерукий. Раньше я с ними не сталкивался, только слышал. Вместо щита они используют вторую саблю или меч, и владеют таким боевым искусством единицы. Ведь людей, пишущих правой рукой — большинство, левшей — много меньше, а одинаково пишущих левой и правой — совсем немного. Так и воины обоерукие — редкость.
Я попросил Лену идти домой, пообещав не задерживаться долго, сам же побежал за удаляющимся ратником. Я помнил, как при обороне Устюга мне пришлось вынужденно владеть двумя саблями. Фактически я воевал одной — правой рукой, изредка защищаясь левой, и остро тогда пожалел, что не могу одинаково хорошо владеть обоими. Надо попытать удачи.
Я догнал воина, покашлял, привлекая внимание. Ратник остановился и повернулся ко мне.
«Мать твою, узкоглазый — или татарин, или башкир, может быть — ещё кто, — подумал я, — а одет в русские одежды».
Ратник увидел моё замешательство — видимо, сталкивался с этим уже не раз. От удивления или от неожиданности я стушевался.
Молчание затягивалось. Первым прервал его узкоглазый:
— Чем могу быть полезен?
«Тысяча чертей!» — по-русски говорит чисто, да и учтиво, как будто я попал на великосветский раут.
Я взял себя в руки, взглядом показал на сабли.
— Ты обоерукий? Ратник кивнул.
— Научи сражаться двумя саблями! — выпалил я.
Ратник внимательно меня оглядел. Видимо, мой внешний вид не произвёл на него должного впечатления.
— У тебя даже одной сабли нет.
— Праздник сегодня, не можно по городу с оружием ходить — я не на службе.
— Я должен посмотреть, как ты с одной саблей управляешься, потом решу. Приходи завтра с утра на Воздвиженную, третий дом с угла, спросишь у прислуги Сартака.
Попрощавшись кивком головы, ратник ушёл. Я тоже направился к своему дому, удивляясь странностям жизни. Одежда на ратнике русская, речь — без изъянов, но лицо явно азиатское. Что он делает в Вологде, кто таков? А по большому счёту — какое мне до этого дело? Пусть научит фехтовать, а кто он — мне безразлично.
Следующим днём я подвесил на пояс свою старую саблю дамасской стали и купленный в Нижнем испанский клинок, оделся в удобную для фехтования одежду и направился к дому странного татарина.
На стук в ворота вышел слуга, и на мой вопрос о Сартаке проводил меня на задний двор. Татарин уже был там, только в штанах и плотной рубахе. На лбу его блестели капли пота — похоже, он занимался разминкой.
Я поздоровался, прижал руку к сердцу.
— Не раздумал? — спросил татарин.
— Нет.
— Тогда покажи, на что способен.
Татарин выхватил из ножен саблю и стремительно кинулся в бой. Фехтовал он просто отменно, и не пройди я в своё время школу сабельного боя у Петра, мне пришлось бы очень туго. Я отражал атаки, переходил в нападение сам, то тесня противника в дальний угол, то отступая под его яростными выпадами. Летели искры от сталкивающихся клинков, звон почти не стихал. Вот татарин поднял вверх саблю. Я остановился, перевёл дыхание. А татарин даже и не запыхался, лишь тёмные круги пота на рубашке выдавали его усилия.
— Неплохо, совсем неплохо. Среди русских я только третий раз встречаю столь умелого бойца. Как тебя звать?
— Георгий.
— Где ты так научился владеть саблей?
— Есть такой воин, именем Пётр, вот он и научил.
— Хорошо, правой рукой работаешь неплохо и левую вперёд не тянешь — видимо, не привык защищаться щитом. Похоже, нет привычки сражаться в конной дружине, плечом к плечу. С одной стороны — даже лучше. Переучивать тяжелей, чем учить. Сабля лёгкая, сбалансированная — это чувствуется. А вторая какая?
Я вытащил из ножен испанскую саблю, протянул ему. Татарин взялся за рукоять, помахал ею в воздухе, описав кончиком лезвия несколько кругов и восьмёрок.
— Немного тяжеловата, но неплоха. Я возьмусь за твоё обучение, однако беру дорого. Думаю, за три седмицы ты освоишь азы двурукого сабельного боя при ежедневных занятиях. И обойдётся тебе это знание в новгородскую гривну.
Я кивнул, соглашаясь. Гривна серебром — это не просто много, это очень много. За такие деньги можно купить целую улицу домов. Но и обоерукие встречаются редко, и умение своё передавать другим не очень желают. Можно сказать — мне повезло.
С этого дня и началась моя учёба. Я не знал, кто он такой, чем занимается, но гонял он меня на занятиях до изнеможения. К вечеру я готов был упасть от усталости, а он лишь потел. Двужильный, что ли?
— Нет, не так! — кричал он. — Отступать правой ногой, фехтуешь левой рукой, выискиваешь слабое место в обороне врага. Не бывает так, чтобы не было слабых мест, просто ты их не видишь. Противник всегда слишком надеется на щит, пользуйся этим! И работай, работай левой рукой активнее — противник не должен чувствовать разницу — левой рукой ты бьёшься или правой.
Сартак брал в руки щит, наступал на меня, ловко прикрываясь и нанося удары саблей. Потом вручал щит мне, брал в обе руки сабли и показывал приём, находя слабые места моей обороны и обозначая уколы шлепками клинком плашмя. Лёгкие удары раздражали, я досадовал на ошибки, а раздевшись дома, с удивлением обнаруживал на теле синяки.
Через неделю Сартак потребовал аванс. Я принёс гривну, на его глазах рассёк мягкое серебро саблей на берёзовом чурбачке и отдал половину.
Мы продолжали тренироваться дальше, и чем больше я занимался, тем труднее приходилось Сартаку найти бреши в моей обороне. И настал день, когда я дважды исхитрился ударить Сартака — естественно, плоской стороной клинка, лишь обозначив удар. По его настоянию деревянные палки в учебных боях не применяли. «Боец должен привыкнуть к весу сабли, сродниться с ней — тогда в бою сабля будет как бы продолжением его руки», — говорил Сартак. Сражаться настоящими саблями было опаснее, но, учитывая умение владеть оружием — и моё, и Сартака, обходилось без порезов.
Где-то через месяц упорных занятий мы сражались почти на равных. Почти — потому что всё же правой рукой я пока владел лучше. Однако и умение владеть саблей левой рукой возросло многократно. Что я умел до встречи с Сартаком? Лишь отбивать левой рукой с саблей удары, фактически только обороняясь. Теперь мне казалось, что в схватке с противником я буду чувствовать себя увереннее. Щит не всегда можно иметь при себе — тяжёл, занимает много места.
Занятия с Сартаком мне нравились, да и он не только получал достойное вознаграждение, но и тренировку, дабы поддерживать себя в форме. В дальнейшем оказалось, что он — сын хана Ачегама, пленённого и сосланного в Вологду. Здесь хан жил в качестве почётного пленника, завёл себе русскую жену. Вот откуда хорошее знание русского языка и наших обычаев.